Читать о чем ты молчишь
Читать о чем ты молчишь
Из армии пришел Самсон в начале лета. Два месяца после дембеля гулял. Пил с друзьями. Ловил рыбу на прудах. Ходил по девчонкам. Маленький депрессивный городок с единственной пятиэтажкой у автовокзала и работающим три дня в неделю полуразворованным заводом не слишком много удовольствий предоставлял своим обитателям. В конце лета в день зарплаты полупьяный отец пришел с работы вместе с другом – мастером покрасочного цеха.
— Вот, Леонид, моя смена! – нетрезво умилился он, когда на кухню, где они догонялись на кровно заработанные, вышел Самсон. – Вернулся, вишь, из армии. Работы никак не найдет. Третий месяц пошел!
— А чё ты, Иваныч, молчал? У нас же Маляев на пенсию собрался. Давай сына к нам. Хорошее место. Доплата за вредность! Как звать его?
— Мишей! – прослезился отец пьяными слезами. – Слышишь, Михаил?! Леонид Петрович тебе место предлагает! Самое элитное на всем заводе! Всегда при куске хлеба останешься!
Так Самсон попал в «малярку». Работа была адская. Респираторы, которые выдавались малярам, выработали свой ресурс еще в прошлом тысячелетии. Глаза слезились от удушливого запаха. В горле першило. Руки после смены приходилось оттирать ядреным растворителем. Зато, в отличие от других цехов, работала «малярка» пять дней в неделю. Таким похвастаться могли еще только бухгалтерия и охрана. У Самсона завелись деньги. В городишке, где в каждом магазине под прилавком лежит тетрадь, в которую продавцы пишут отпускаемые в долг до зарплаты хлеб и макароны, человек, работающий пять дней в неделю на заводе – это «финансовая элита». Вокруг Самсона засуетились невесты. Жизнь, как умела, играла яркими красками.
И всё сложилось бы у него «как у людей»: через полгодика женился бы он на какой-нибудь, уже беременной к тому времени, пигалице. Сыграли бы свадьбу на взятый кредит. А на подаренные гостями деньги купили бы большущий плоский телевизор, на который пришли бы любоваться все соседи. И по вечерам смотрели бы по нему два центральных канала, потому что больше ничего не ловит в этой забытой богом глуши. С мая по октябрь горбатились бы на огороде. Жена, родив трех ребятишек, раздобрела бы, закатывала бы за лето по полсотни банок огурцов, а по выходным ходила к матери жаловаться на мужа и безденежье. Но распорядилась судьба по-другому.
Это был выходной – четвертое ноября, «День единства». Непонятный и ненужный, если верить ворчанию матери, праздник. Завод не работал. Самсон вместе с другом Валеркой взяли «Журавлей»***(1) и две полторашки «Жигулевского» и завалились к Машке, шалаве редкой, но смешливой и фигуристой.
Пришли еще Светка, Артем, Светкин брат, его девушка Настя…. Пиво быстро кончилось. Народ заскучал. А у Самсона оформились планы на Машку, и душа просила подвига. Так оказались они с Валеркой у коопторга. Магазин был закрыт по случаю праздника, и над дверью мигала синяя лампочка охраны. Не понятно, с какого загона, рванули они двери, а после того, как замок не поддался, высадили каблуком дощатую филенку. Валерка полез было внутрь, но застрял в узком проломе. Заорала на всю вечернюю дремотную улицу визгливая сирена.
— Валера, твою мать, бежим! – спохватился Самсон.
Дернул приятеля со всей силы за руку, выломав его плечом узкую дверную раму. Валерка смачно ругнулся и, глухо топая большими сапогами, побежал вслед за другом. Отдышались в школьном дворике, поматерились и огородами разошлись по домам. Городишко – маленький, всё тайное делается явным за минуту. Ночь не наступила, а участковый уже стучался в дверь Самсоновых.
— Иваныч, знаешь ты, что Мишка твой с Валеркой Голавлевым магазин взломали?
Родители закрестились, запричитали. О сыне, который два часа назад вернулся пьяный и напуганный, не признались. Сказали:
— Загулял, не знаем сами, где!
Отец зло распахнул дверь в Самсонову комнату:
— Вставай, подлец! По кривой дорожке пошел, недоносок?!
— Нет, бать! – торопливо зачастил Самсон. – Мы ничего не взяли, только дверь сломали. Да и то – Валерка!
Мать, утирая слезы и что-то про себя шепча, укладывала рубашки и носки в армейский Самсонов чемодан:
— Езжай, сынок, в город! Отсидишься, выждешь, может, пронесет?!
«Городом» называли областной центр. Переночевал там Самсон у одноклассника, который работал охранником в банке и жил, неясно на каких условиях, у сорокалетней, как он представил ее, «подруги». Одноклассник и надоумил его ехать в Москву.
Вот как вышло, что вчерашний маляр приехал в столицу и появился в огромном дворе спального района, куда домчало его такси по записанному на бумажке адресу. Задрав голову, оглядывал Самсон шестнадцатиэтажки. Светилась огнями новенькая школа. Плотно втиснулись друг к другу дорогие машины. Девушка с пушистой собачкой, разговаривая по телефону, прошла очень близко, едва не задев его плечом. Кажется, весь родной город Самсона разместился бы в этом дворе! Минут через пятнадцать подошел к нему рослый мужик:
— Ты – Самсонов? Ты звонил? Пошли!
Едва успевая за его широкими шагами, Самсон испуганно покосился на консьержку в подъезде, споткнулся о постеленную в тамбуре дорожку и в первую секунду отшатнулся от раскрывшихся дверей освещенного голубоватым светом лифта. Провожатый усмехнулся снисходительно:
— Привыкнешь, не робей! Звать-то тебя как?
— А я – Александр Аркадьевич. Студия наша – здесь, в этом же подъезде, на четвертом этаже. А жить ты будешь на девятом, вместе с одним из наших артистов.
На девятом этаже лифт остановился, мужик уверенно открыл ключом одну из дверей и пропустил Самсона впереди себя.
— Вот здесь. На второй койке спит Олег. Он тоже будет с тобою сниматься. Он – парень хороший. Третий год у нас работает. Ты с ним подружись, он тебе освоиться поможет. Вот твои ключи. Всё, я ушел. До завтра!
Миша оставил вещи в коридоре и прошелся по квартире. Панельная однушка. Небольшая кухня, совмещенный санузел. Две узких кровати по двум стенам комнаты, шкаф и стол. Компьютер с посявканным корпусом и старым монитором. Маленький телевизор. Для кого-то – тоска и казенщина. А Самсону после древнего дивана со сломанной пружиной, после ковра на стене и серванта с хрустальными сахарницами, квартира эта показалось такой же удивительной, как жизнь на Марсе! Он достал из чемодана тапочки, повесил куртку и пошел в слепящую светильниками, зеркалами и никелированными кранами ванную комнату.
— Привет! Ты, что ли, будешь здесь жить?
— Да. А ты? – спросил парень, проходя на кухню и щелкнув чайником. – В холодильнике две верхние полки – мои, остальное можешь занимать.
Мишка постоял две минуты в дверях, потом ушел в комнату и лег лицом к стене. Спустя четверть часа Олег закончил возиться на кухне, распахнул дверь и остановился в дверном проеме, уплетая из тарелки пельмени.
— Что? – встрепенулся Мишка. – Кого?
Миша покачал головой. Олег подцепил из тарелки последний пельмень.
— У тебя на мужиков-то стоит?
Читать о чем ты молчишь
Из армии пришел Самсон в начале лета. Два месяца после дембеля гулял. Пил с друзьями. Ловил рыбу на прудах. Ходил по девчонкам. Маленький депрессивный городок с единственной пятиэтажкой у автовокзала и работающим три дня в неделю полуразворованным заводом не слишком много удовольствий предоставлял своим обитателям. В конце лета в день зарплаты полупьяный отец пришел с работы вместе с другом – мастером покрасочного цеха.
— Вот, Леонид, моя смена! – нетрезво умилился он, когда на кухню, где они догонялись на кровно заработанные, вышел Самсон. – Вернулся, вишь, из армии. Работы никак не найдет. Третий месяц пошел!
— А чё ты, Иваныч, молчал? У нас же Маляев на пенсию собрался. Давай сына к нам. Хорошее место. Доплата за вредность! Как звать его?
— Мишей! – прослезился отец пьяными слезами. – Слышишь, Михаил?! Леонид Петрович тебе место предлагает! Самое элитное на всем заводе! Всегда при куске хлеба останешься!
Так Самсон попал в «малярку». Работа была адская. Респираторы, которые выдавались малярам, выработали свой ресурс еще в прошлом тысячелетии. Глаза слезились от удушливого запаха. В горле першило. Руки после смены приходилось оттирать ядреным растворителем. Зато, в отличие от других цехов, работала «малярка» пять дней в неделю. Таким похвастаться могли еще только бухгалтерия и охрана. У Самсона завелись деньги. В городишке, где в каждом магазине под прилавком лежит тетрадь, в которую продавцы пишут отпускаемые в долг до зарплаты хлеб и макароны, человек, работающий пять дней в неделю на заводе – это «финансовая элита». Вокруг Самсона засуетились невесты. Жизнь, как умела, играла яркими красками.
И всё сложилось бы у него «как у людей»: через полгодика женился бы он на какой-нибудь, уже беременной к тому времени, пигалице. Сыграли бы свадьбу на взятый кредит. А на подаренные гостями деньги купили бы большущий плоский телевизор, на который пришли бы любоваться все соседи. И по вечерам смотрели бы по нему два центральных канала, потому что больше ничего не ловит в этой забытой богом глуши. С мая по октябрь горбатились бы на огороде. Жена, родив трех ребятишек, раздобрела бы, закатывала бы за лето по полсотни банок огурцов, а по выходным ходила к матери жаловаться на мужа и безденежье. Но распорядилась судьба по-другому.
Это был выходной – четвертое ноября, «День единства». Непонятный и ненужный, если верить ворчанию матери, праздник. Завод не работал. Самсон вместе с другом Валеркой взяли «Журавлей»***(1) и две полторашки «Жигулевского» и завалились к Машке, шалаве редкой, но смешливой и фигуристой.
Пришли еще Светка, Артем, Светкин брат, его девушка Настя…. Пиво быстро кончилось. Народ заскучал. А у Самсона оформились планы на Машку, и душа просила подвига. Так оказались они с Валеркой у коопторга. Магазин был закрыт по случаю праздника, и над дверью мигала синяя лампочка охраны. Не понятно, с какого загона, рванули они двери, а после того, как замок не поддался, высадили каблуком дощатую филенку. Валерка полез было внутрь, но застрял в узком проломе. Заорала на всю вечернюю дремотную улицу визгливая сирена.
— Валера, твою мать, бежим! – спохватился Самсон.
Дернул приятеля со всей силы за руку, выломав его плечом узкую дверную раму. Валерка смачно ругнулся и, глухо топая большими сапогами, побежал вслед за другом. Отдышались в школьном дворике, поматерились и огородами разошлись по домам. Городишко – маленький, всё тайное делается явным за минуту. Ночь не наступила, а участковый уже стучался в дверь Самсоновых.
— Иваныч, знаешь ты, что Мишка твой с Валеркой Голавлевым магазин взломали?
Родители закрестились, запричитали. О сыне, который два часа назад вернулся пьяный и напуганный, не признались. Сказали:
— Загулял, не знаем сами, где!
Отец зло распахнул дверь в Самсонову комнату:
— Вставай, подлец! По кривой дорожке пошел, недоносок?!
— Нет, бать! – торопливо зачастил Самсон. – Мы ничего не взяли, только дверь сломали. Да и то – Валерка!
Мать, утирая слезы и что-то про себя шепча, укладывала рубашки и носки в армейский Самсонов чемодан:
— Езжай, сынок, в город! Отсидишься, выждешь, может, пронесет?!
«Городом» называли областной центр. Переночевал там Самсон у одноклассника, который работал охранником в банке и жил, неясно на каких условиях, у сорокалетней, как он представил ее, «подруги». Одноклассник и надоумил его ехать в Москву.
Вот как вышло, что вчерашний маляр приехал в столицу и появился в огромном дворе спального района, куда домчало его такси по записанному на бумажке адресу. Задрав голову, оглядывал Самсон шестнадцатиэтажки. Светилась огнями новенькая школа. Плотно втиснулись друг к другу дорогие машины. Девушка с пушистой собачкой, разговаривая по телефону, прошла очень близко, едва не задев его плечом. Кажется, весь родной город Самсона разместился бы в этом дворе! Минут через пятнадцать подошел к нему рослый мужик:
— Ты – Самсонов? Ты звонил? Пошли!
Едва успевая за его широкими шагами, Самсон испуганно покосился на консьержку в подъезде, споткнулся о постеленную в тамбуре дорожку и в первую секунду отшатнулся от раскрывшихся дверей освещенного голубоватым светом лифта. Провожатый усмехнулся снисходительно:
— Привыкнешь, не робей! Звать-то тебя как?
— А я – Александр Аркадьевич. Студия наша – здесь, в этом же подъезде, на четвертом этаже. А жить ты будешь на девятом, вместе с одним из наших артистов.
На девятом этаже лифт остановился, мужик уверенно открыл ключом одну из дверей и пропустил Самсона впереди себя.
— Вот здесь. На второй койке спит Олег. Он тоже будет с тобою сниматься. Он – парень хороший. Третий год у нас работает. Ты с ним подружись, он тебе освоиться поможет. Вот твои ключи. Всё, я ушел. До завтра!
Миша оставил вещи в коридоре и прошелся по квартире. Панельная однушка. Небольшая кухня, совмещенный санузел. Две узких кровати по двум стенам комнаты, шкаф и стол. Компьютер с посявканным корпусом и старым монитором. Маленький телевизор. Для кого-то – тоска и казенщина. А Самсону после древнего дивана со сломанной пружиной, после ковра на стене и серванта с хрустальными сахарницами, квартира эта показалось такой же удивительной, как жизнь на Марсе! Он достал из чемодана тапочки, повесил куртку и пошел в слепящую светильниками, зеркалами и никелированными кранами ванную комнату.
— Привет! Ты, что ли, будешь здесь жить?
— Да. А ты? – спросил парень, проходя на кухню и щелкнув чайником. – В холодильнике две верхние полки – мои, остальное можешь занимать.
Мишка постоял две минуты в дверях, потом ушел в комнату и лег лицом к стене. Спустя четверть часа Олег закончил возиться на кухне, распахнул дверь и остановился в дверном проеме, уплетая из тарелки пельмени.
— Что? – встрепенулся Мишка. – Кого?
Миша покачал головой. Олег подцепил из тарелки последний пельмень.
— У тебя на мужиков-то стоит?
Читать о чем ты молчишь
– Давно не виделись, Страж. Пропустишь?
Страж приветливо зашевелил ветвями. С него вспорхнули всполошенные птицы: их крики разнеслись эхом над горами. Ао кивнул ему в ответ, и врата из корней пред ним отворились. Страж зашелестел листьями, судача о чем-то на своем, понятном лишь ему, языке.
Немногие знали, что тут, за горным массивом, есть лес. Не самый обычный – точнее быть, не обычный вовсе. Лес тысячи видов или же Мертвый лес. Место, где обрели покой многие маги, связанные с природой – стихией земли. В их числе его родители.
Ао нашел знакомую тропинку – еле заметную. Все-таки тут редко кто бывал из живых. Да и Страж не пропустит обычных людей – исключительно с даром. А их нынче мало. Это раньше почти каждый рождался с даром, а теперь…
Вечнозеленый лес встретил тишиной. Тут редко встретишь какое животное, чаще птиц, которые вили гнезда там, в глубине леса, где виднелись густые заросли высоких деревьев.
Тут же, на окраине, растения маленькие – кустики, цветы, травы. Чем дальше вглубь – тем выше лес. И тем больше лет здешним представителям фауны.
Оно и понятно, почему выше-то. В былые времена и маги сильнее были, поэтому и то, что проросло, впечатляло размерами.
Это будет зависеть не так от силы его дара, как от избранного пути. От поступков, характера и даже возраста, но никак от одного дара, как, заблуждаясь, считало большинство.
Растения то кучками, то поодиночке, но у каждого камень: на нем высечено имя похороненного тут. Ао любил рассматривать их, слушать шелест. Были тут и тихие, и буйные – к себе не подпускали, видимо обозленными погибали.
Он знал безопасные тропинки. Когда-то путь сей показал ему Оди – давно же это было. Жаль только, что Оди дара не носил, и похоронен он на обычном кладбище, в земле.
Ао вздохнул, в мыслях своих чуть не наткнувшись на куст ярко-оранжевой окраски. Явно ядовитый – рядом лежала мертвая птица.
Камни и растения его родителей находятся на небольшой полянке. Тут достаточно места для десятка могил, однако, рядом никого не было. Все из-за агрессивного к посторонним растения отца. Ао ступил на поляну, улыбнувшись. Пока дошел, то полы одежды намокли от утренней росы. Солнце недавно взошло.
Он почувствовал то, что растения узнали его. Всегда узнавали.
Папа его – омега Сифи – высокий кустарник с красивыми желтыми цветками, а отец – альфа Самаэль – колючее дерево с гибкими ветвями.
Наверно, они такими и были при жизни – папа хрупким и прекрасным, отец же – храбрым защитником. А то, как переплелись их ветви, не оставляло сомнений в их сильной связи. Впрочем, дедушка Каси мало говорил о своем сыне-омеге и его муже. Ао и знать не знал, при каких обстоятельствах их убили, будто это строжайшая тайна.
Знал только, что папа его был носителем дара. Носил в себе, чтобы передать детям – что и должен сделать любой носитель, при этом дар не используя – нельзя. Есть поверье, что из-за этого и выродились маги – потому что омеги-носители расходовали то, что должны были отдать. Он же с братом – близнецы, и дар от папы разделили еще в утробе. Только разница в том, что брат его альфа, и частицу магии свою он развивает, а вот ему, омеге, это запрещено.
Но Ао не Ао, если бы запретам следовал. Интерес в нем победил. Да и обидно – почему это беты и альфы могут справиться, а омеги слабы для этого? Кто это так предрешил.
Да, Сифи носил дар, поэтому он тут. А был ли магом его отец, он не знал. Знал только имя. Оно и понятно: написано на камне ведь. Имя и ничего не значащая фамилия – такая пропала после его смерти – Ао узнавал. Это значит, что он и был последним представителем. И скорее, простолюдином. Нет, не последним. Есть он и Браяр. И возможно они носят частички дара отца, но он слишком слаб, чтобы проявиться.
Ао много думал о судьбе родителей. Он не считал себя сиротой, ведь они есть – пусть и не в человеческом образе.
– И где вы были с утра, юный омега? Объяснитесь!
На верхней из ста двадцати ступенек стоит дедушка Каси. Он грозно нахмурил брови, что не сулило ничего хорошего и скрестил руки на груди. То, что дедушка зол заметно не так по его бровям, как по зеленому цвету одежд. Яркому. Каси обычно выбирал приглушенные тона, в силу его возраста, но вот когда злился…
Ао неспешно направился наверх. Первая ступенька, вторая. Примерно на сороковой Ао сбился со счета и посмотрел вверх. Состроил виноватый вид приличия ради. Но дедушка неумолим и хмур.
– Не сутультесь, юный омега! Я жду объяснений, неужели вы думаете, что избежите наказания?
Ао считает заново. Первая, вторая, третья… вторая, первая и вниз. Он бежит, ему весело. Всегда весело, когда дедушка Каси кричит на него. До того его слова пропитаны моральностью, что хочется сказать ему это прямо в лицо. Рискованно, да, это с виду дедушка хрупкий и старый, на самом деле такие затрещины дает, что шею сломать может!
Но Ао знает, что в этот раз его наказывать не будут. Завтра он должен выглядеть наилучшим образом. Он едет в Мюрей. Наконец-то!
– Куда?! Вернитесь немедленно! Что за ребячество? – голос дедушки Каси все дальше.
Он ловко перепрыгивает ограду из живых растений и бежит к выходу из парка. Куда-нибудь, главное, прочь отсюда, где он вынужден будет слушать нравоучения. Скучно!
У арки-входа его ловят стражники. Веселый задор пропадает в тот же миг.
Дедушка Каси смотрит свысока, смотрит с осуждением. Ни капельки тепла в желтых глазах, которые пусть и выцвели и казались мутными, но так же пугали, как в детстве. Желтый цвет глаз – королевская кровь.
У Ао красные. Видно, гены отца-простолюдина повлияли. Зато у брата желтые.
После Ао приходится долго объясняться и заверять, что навещал он давнего (выдуманного) друга перед отъездом. Знал бы дедушка, что Ао был в Лесу…
Одной тайной больше – какая разница?
Ао терпеть не мог, когда лгут ему, но сам лгать не брезговал. Так естественно, что от правды едва отличить. Актерское умение он считал главным (и единственным) своим талантом.
Трехчасовую лекцию о нравственности и морали в исполнении дедушки слушать пришлось. Ну как, слушать… Аой пару раз уснул и снилось ему, как побеги отрывают Каси его длинный язык.
– …Вы все поняли, юный омега?
Ао кивнул и его наконец отпустили. Одна польза: под монотонный голос дедушки хорошо высыпаешься. Как колыбельную послушал (точнее быть, прослушал).
С детства Ао готовили к тому, что он должен пробраться во дворец и покорить молодого альфу-наследника. Его учили танцам, наукам, музыке и конечно же, обольщению. От него, как от сына прекрасного Сифи, ожидали успехов. Однако, кроме как магией, Ао ничем особо не интересовался.
Ао учили тому, что должен знать и уметь благородный омега, и даже большему. Он умел играть на редкостном инструменте – роэ – с тремя сотнями струн, расположенных по особому порядку, от чего звук выходил приятным и необычным: звонким, как капли дождя.
Ао вспоминал, сколько раз резал пальцы о тончайшие струны, сколько крови повидал проклятый роэ. Все так восхищались его игрой, а он ненавидел каждый звук.
Из всех инструментов он жаловал, разве что, ударные. Там-то Ао мог выпустить эмоции, однако, «погремушкой», как называл инструмент из-за схожести с детской игрушкой, много не выпустишь – надоедает.
Однако, к острым предметам его не подпускали, зная удачливость омеги, который умудрялся и листом книжки порезаться. Поэтому пятнадцатилетний он украл кинжал у брата, попробовав прокрутить тот так же ловко, как делал это Брай. В итоге чуть не отрезал себе палец. Крови было меньше, чем слез воспитателей. Которых после наказали, ибо недоглядели.