делать вид что ничего не происходит
«Мама делала вид, что ничего не происходит». Зачем подростки причиняют себе боль и как им помочь
Мы снова открываем рубрику «Подростки» — в ней старшеклассники будут размышлять о том, что их беспокоит, интересует, волнует. И первый наш текст — на тему, которая подростков пугает и привлекает одновременно. 17-летняя Даша и 16-летняя Лиза рассказали нам про аутоагрессию (самоповреждение), объяснили, зачем они причиняют себе физическую боль, как на это реагируют близкие и какой поддержки они на самом деле ждут от родных. А мы разобрались, как можно предотвратить такие случаи и помочь детям.
18+. Если рассказы про психологические проблемы и селфхарм являются для вас триггером, не читайте этот текст.
«В какой-то момент селфхарм стал зависимостью»
Даша, 17 лет:
Первый раз селфхармом я занялась в 14 лет. Мне сложно назвать конкретную причину, почему я это сделала. Просто тогда на меня много навалилось. У меня впервые завязывались отношения с парнем, и я не знала, как справляться с эмоциями во время первых ссор. Селфхарм помогал мне заглушить психологическую боль физической.
Я не рассказывала маме о своих проблемах и не обращалась за помощью. Потому что, когда мне было 7 лет, родители разводились. Тогда у нас как-то незаметно прервался хороший, доверительный контакт друг с другом. Несмотря на то что они разошлись тихо и мирно, я не понимала, чью сторону мне нужно занять. И нужно ли? Поэтому я довольно сильно металась из стороны в сторону и не могла открыться никому из родителей.
Сами родители моих проблем не замечали. Хотя сейчас мне кажется, что мама всё понимала, но делала вид, что ничего не происходит
Возможно, так сработал ее защитный механизм. Она много времени проводила на работе. А я постоянно сидела у себя в комнате. Все, что я делала со своим телом, отлично скрывалось длинными рукавами. Когда наступало лето, я начинала это делать в других местах. Например, на ногах, чтобы было менее заметно.
В какой-то момент селфхарм стал зависимостью. Это проявлялось уже не только в травмах на теле, но и в вырывании волос, голодовках, запрете на эмоции и в десятке других изощренных способов причинить себе боль.
Когда мне было 15, я поймала себя на мысли, что больше не хочу так жить. У меня не получалось добиваться поставленных целей. Да и в целом у меня было настолько поникшее состояние, что даже ставить их не особо-то хотелось. Поэтому однажды я приняла решение улучшить качество свой жизни. И самостоятельно обратилась за помощью.
Не помню, как отреагировала мама. Но уже через год она по своей инициативе отвела меня к психиатру. Мы постепенно прорабатывали какие-то детские травмы. Поняли, что с детства у меня стоял внутренний блок на выражение эмоций. Я воспитывалась по правилу «девочки должны быть скромные и тихие», поэтому иногда не могла позволить себе каких-то банальных вещей — сильно радоваться или злиться.
5 бесполезных навыков, которым до сих пор учат девочек
Год назад я попала в психоневрологический диспансер с диагнозом «аутоагрессия». Я приходила туда к обеду, получала дозу своих лекарств, проходила разные процедуры, а вечером возвращалась домой. Вся помощь заключалась в медикаментозном решении проблемы, что мне совсем не помогало.
Когда закончилось это лечение, начался карантин. И все стало гораздо лучше. У меня появилась новая компания друзей, мы стали вместе отдыхать, развлекаться.
Я в первый раз за долгое время испытала состояние абсолютного счастья
Думаю, если бы не помощь психолога и поддержка друзей, я бы не справилась. Я проделала огромный путь к понимаю себя и своего тела, занялась медитациями. Иногда у меня все еще случаются острые периоды. Например, недавно я не могла уснуть, пока не наносила себе травму. Но такое стало случаться намного реже, примерно раз в две недели.
Подросткам, которые с этим столкнулись, нужно не бояться обращаться за помощью. Вместо селфхарма можно громко слушать музыку и подпевать, писать на листочке свои эмоции, рисовать красным фломастером на теле, успокаивать себя дыханием, умываться холодной водой, рвать бумагу, заниматься спортом, разговаривать с близкими, играть с домашними животными.
Ну а если бы я могла что-то изменить в реакции моих родителей, то я бы хотела, чтобы моя мама серьезно отнеслась к этой проблеме, а не смотрела на нее, как на какую-то подростковую ерунду. Чтобы она со мной больше разговаривала. Кажется, тогда мне было бы чуточку легче.
«Никто не пытался меня остановить»
Лиза, 16 лет:
Примерно три года назад у меня начались сложности в школе. Учителя постоянно на меня кричали, унижали. Это была настоящая травля со стороны взрослых людей. Они могли меня оскорбить как за небольшое опоздание, так и просто за присутствие на уроке. Это повторялось из раза в раз. В конечном счете мне стало настолько некомфортно, что я просто перестала туда ходить.
В то же время я узнала, что некоторые подростки заглушают эмоции физической болью. Я решила попробовать, и мне помогло.
Шрамы на теле освобождали меня от разных мыслей. Я нашла в этом способе спасение, хоть и понимала, что это не совсем нормально, но других методов не знала.
Большинство моих ровесников тоже занимались селфхармом. Мы часто собирались вместе и обсуждали это. Не поощряли действия друг друга, а просто пытались почувствовать, что мы не изолированы со своей проблемой, что есть люди, которые понимают, каково это.
К родителям я обращалась только в крайних случаях. Помню, что говорила им: «Мне очень плохо, я причиняю себе вред». Но они относились к моим признаниям как-то пренебрежительно. Говорили что-то в духе: «Ну ты просто перестань заниматься этой ерундой, и все».
Может, их фразы и не звучали так прямо, но ощущение было, что они просто не воспринимают мои слова всерьез
В какой-то момент мне удалось их уговорить отвезти меня к психиатру. Врач диагностировал у меня депрессию, обсессивно-компульсивное расстройство и фобию школы. Я была на время отстранена от занятий.
Наверное, это лучшее, что могло со мной случиться. Психиатр выписал мне лекарства, и стало намного легче. Я начала ощущать физическую боль настолько реально, что больше не хотела этого с собой делать.
«Я подумала: если меня не будет, то и маме легче станет»
Сейчас я не наношу физические повреждения, но замечаю селфхарм в других проявлениях. Например, иногда я бью себя по рукам или ногам, могу не есть какое-то время. Это вызвано тем, что я просто начинаю думать, что чего-то не заслужила, поэтому должна понести наказание.
Думаю, я могла бы все это пережить намного легче, если бы родители не кричали на меня и не везли бы со злым лицом к врачу, а больше обнимали, поддерживали. Мне было бы комфортно, если бы мама чаще подсаживалась ко мне, говорила, что все будет хорошо.
Марина Быкова, психолог:
Нельзя оставаться в стороне, если ваш знакомый или родственник занимается селфхармом. Когда маленький ребенок не может выразить свои чувства, он «откатывается назад»: громко плачет или гулит вместо того, чтобы говорить. Во взрослом возрасте защитный механизм от переизбытка эмоций срабатывает так же.
Это не означает, что, влюбившись, подросток в первый же день делает что-то сумасшедшее. Схожесть ситуации с маленьким ребенком в том, что, если человек не может осознать и переработать свои эмоции, так сильно занимающие его сознание, он может перевести их в физические действия. Сюда же относятся советы бить посуду или громко кричать. Если вы когда-нибудь сильно сжимали кулаки перед чем-то волнующим, например уколом, вы знаете, какие могут оставаться следы на ладонях. В момент максимального напряжения симпатической нервной системе не до ладоней: она работает на выработку адреналина. Представьте человека, который сидит и думает о том, что он в секунде от какого-то опасного действия, — адреналин зашкаливает, даже если внешне он невозмутим.
В подростковом возрасте человек задумывается о себе как об уникальной личности: какой я, чего я хочу, зачем я здесь, кто мое окружение. Ежедневные открытия, связанные со своим телом, новыми суждениями об истине и межличностным общением, могут вызывать сильные эмоции. Кроме того, полярные желания быть как все и в то же время выделяться толкают на активные действия. Я решил — и я это сделаю. Я сделал — и теперь я выше тех, кто не сделал. Романтику вокруг героев (даже сомнительных) никто не отменял.
Для получения круглосуточной психологической помощи дистанционно можно позвонить по телефону неотложной психологической помощи:
Или позвонить для получения экстренной психологической помощи в очном режиме:
Зачем делать вид, что ничего не происходит?
В Библии полно историй, как у правителей съезжала крыша на почве уверенности в своем могуществе. Это как бы неизбежное следствие, потому что человеческому естеству противопоказано безраздельно властвовать над людьми — ни одна психика этого выдержать не способна. То есть, то, что у чувака от всевластия потечет крыша — это очевидный факт и нужно быть к этому готовыми.
Писание рассказывает историю наикрутейшего мужика по имени Навуходоносор, который, пожалуй, как никто и никогда был успешен во внешней политике, всевозможных завоеваниях и слово ему не скажи, лишний раз не посмотри — сотрет в порошок. Естественно, успех вскружил голову, разве может быть иначе? — мозги поплыли и что важно — рядом оказались люди, которые моментально парня изолировали и мариновали до тех пор, пока рассудок к нему не вернулся в полном объеме, после чего мужчина стал более покладист и смирен — что и требуется хорошему руководителю. То, что никакая шпана из подворотни не в состоянии сохранить здравый рассудок, взгромоздясь на трон, с которого получает возможность распоряжаться колоссальными объемами ресурсов и вершить человеческие судьбы — это очевидно.
И тот факт, что рано или поздно такой парень сходит с ума, никого не должен ни в малейшей степени удивлять. Вопрос к окружению — зачем продолжать делать вид, будто ничего не происходит? Какой смысл сохранять отношение к больному, как к здоровому? Всем же хуже только от этого становится. К вам же вопросы в первую очередь возникают — с тем-то уже давно все ясно и понятно. Вы-то какого хрена продолжаете служить съехавшему с катушек шизофренику-социопату, у которого единственное отличие от психически ненормального — он одет в костюм, а не в смирительную рубашку. Просто смените ему одежду на более подходящую и изолируйте от общества — ему больше нельзя в нем находиться — он его уничтожает. Разносит все в труху. Он безумный, неужели не видно? Каждое его новое решение, каждая инициатива ухудшает положение, он уже ничего кроме бреда не произносит — вам-то зачем в систему этого бреда погружаться с головой?
Не знаю, нужны какие-то старосты, как мне кажется, какой-то орган земных мудрецов, которые в отношении любого главы государства наделены правом принять решение о его временной изоляции, пока рассудок не будет восстановлен, иначе этот бардак с заигравшимися диктаторами будет длиться вечно, и вся земля будет страдать.
Шутка, конечно, но, блин, это дикарство натурально достало.
«Нельзя делать вид, что ничего не происходит»: как пережить горе
Как работают психологи в ситуациях катастроф, почему не стоит опекать людей, потерявших близких, сколько длится горе и какие у него этапы, рассказал в интервью Indicator.Ru доктор психологических наук, заведующий кафедрой психологической помощи и ресоциализации факультета психологии МГУ имени М.В. Ломоносова Мадрудин Магомед-Эминов.
— Мадрудин Шамсудинович, вы специалист в области экстремальной психологии и психологической травмы. В воскресенье в Сочи потерпел крушение самолет Министерства обороны, погибло более 90 человек. Расскажите, как строится работа психологов с людьми, чьи родственники стали жертвами подобных трагедий?
— Говоря о психологической помощи при утрате близкого человека, нужно выделить три стадии. Первая стадия связана с самим инцидентом. Она начинается, когда появляется информация о событии и, если речь идет о смерти, завершается после похорон. То есть она начинается со встречи с событием и заканчивается расставанием с умершим. В этот период мы имеем дело не только и не столько с психологическими переживаниями, с которыми обычно имеют дело психологи, но с ритуалами, определенными сценариями, социальными стереотипами и шаблонами скорби и траура. Социальные ритуалы траура важны для первого этапа переживания утраты.
Вторая стадия представляет собой переходную фазу, когда человек оказался в ситуации перед фактом, что близкий ушел и нужно жить теперь без него. На третьей стадии человек может погрузиться в горе, переживать, но продолжать действовать более-менее адаптивно и эффективно. Основные проблемы, составляющие предмет психологической работы возникают именно в третий период, обычно через 30-40 дней после утраты. Именно на этом этапе и начинается настоящая психологическая работа. Здесь может возникнуть осложненное или аномальное горе.
Когда речь идет о катастрофах, социальных катаклизмах, подчеркну, что существует личное горе родственников погибших и мощный отклик на это событие у широких слоев населения, психологи работают только на первом этапе переживания горя. Родственникам приходится сталкиваться с достаточно сложными процессами встречи и расставания с усопшим. И тут речь идет не о психологической помощи в смысле консультирования и психотерапии. Горе начинает работать отсрочено. На первом этапе мы сталкиваемся с психологическим шоком и критической мобилизацией человеческой психики. Люди впадают в панику. На этой стадии психологи прежде всего участвуют в информировании родственников и близких. Второй аспект связан с сопровождением поездок и встречей родственников. Третий момент связан с идентификацией и опознанием погибших. Поэтому социально-психологическая помощь и поддержка заключается в том, чтобы быть рядом, помогать ориентироваться в ситуации и решать задачи, если человеку плохо, звать врача, давать лекарства. Люди находятся в подвешенном состоянии, поэтому работа психолога заключается в том, чтобы их сопровождать. Психолог оказывает социально-психологическую поддержку, помогает ориентироваться и решает определенные социальные задачи. Он присутствует при тяжелейшей процедуре опознания, а также сопровождает людей в ритуалах, связанных с прощанием с умершим.
Таким образом у психолога две основные задачи. Первая — это соучастие, сопричастие, отклик, внимание к человеку. При этом помощь должна быть несколько дистанциированной, чтобы не лишать человека собственной воли и собственной позиции. Вторая — организационно-управленческая деятельность, поскольку потерявший близкого находится в шоковом состоянии, ухудшается его способность управлять своей жизненной ситуацией. Он либо ведет себя заторможенно, механизированно и роботообразно, либо он ажитирован, суетится, делает много ненужных движений. В этой ситуации нужен другой человек, который будет как бы опекать, сопровождать.
В первую стадию примерно 30% тех, кто сталкивается с подобным несчастьем, особенно с травматическим горем, переживает ужасные последствия столкновения с моментом смерти. Родственники очень сильно страдают, представляя, что чувствовали их родные в момент катастрофы. Такие явления могут привести к острым реакциям. Это можно быть сразу или в течение двух-трех часов. Человеку, находящемуся в подобном состоянии, может потребоваться различная помощь, задача психолога — быстро реагировать на это. Могут возникнуть проблемы с питанием, ситуации, за которыми человек уже не может следить сам, он плохо понимает, что ему надо делать. Также надо отслеживать возникновение различных негативных медицинских проблем, связанных с нарушениями функционирования органов, сердечно-сосудистыми заболеваниями, кризами и так далее. Раннее распознавание возможных проблем необходимо для предотвращения критических моментов.
— Правильно ли я понимаю, что на первом этапе, этапе острого горя, главная задача психолога состоит в том, чтобы оказывать организационную поддержку, сопровождение? То есть речь о консультациях, психотерапевтических беседах не идет?
— Именно. Говоря о психологической помощи, следует иметь в виду, что она выходит далеко за рамки консультирования. Поэтому ситуации первичной работы, экстренной и экстремальной работы, кризисный менеджмент, кризисная интервенция, вмешательство не предполагают консультирования. Человек может находиться в остром состоянии ажитированности либо крайней заторможенности и оцепенения, он не способен выразить переживания, символизировать, прорабатывать свое состояние. Он плохо осознает и отражает, что с ним происходит. Работа психологов и психотерапевтов связана с тем, чтобы человек отражал и символизировал то, что с ним происходит. Но он не воспринимает происходящее, он еще не созрел до отражения этого состояния.
За рубежом были попытки терапевтической работы на первой стадии. Но результаты исследований показывают низкую эффективность. Через некоторое время, когда возникает реакция горя, у тех, кому оказывали подобную помощь, и тех, кому ее не оказывали, разницы в отсроченной реакции нет. На первом этапе у людей наблюдается деперсонализация, дереализация, они плохо воспринимают, что это произошло с ними, не понимают, где находятся, поэтому от терапии на этом этапе нет эффекта.
Помимо этого, во всем мире на первой стадии работы после катастрофы взаимодействуют разные ведомства: судебные, врачебные, подразделения чрезвычайных ситуаций. Зачастую это взаимодействие оказывается проблематичным. В России это различные подразделения МЧС, Центр психиатрии и наркологии имени В.П. Сербского, Московская служба психологической помощи населению и другие.
— Как строится психологическая работа после первого этапа, когда заканчиваются психологический шок и этап острого горя?
— В этот момент начинаются главные проблемы с переживанием горя. Человек попадает в ситуацию, находящуюся вне ведомственного контроля. Он уже не соприкасается с теми службами, которые работали раньше. Об этой проблеме впервые серьезно заговорили в 1940-х годах. О переживших утрату людях становилось известно через месяцы, когда они уже впадали в фазу острого горя и обращались в госпитали. Сейчас люди обращаются к врачам-психотерапевтам, в психологические консультации, центры, существуют некие устоявшиеся шаблоны в работе. Но в нашей стране до сих пор нет закона, который регламентирует эту деятельность.
Предполагается, что с человеком надо обязательно говорить, чтобы он много рассказывал, разговаривал, вспоминал, делился своими эмоциями. Считается, что чем больше он говорит и чем больше он плачет, тем лучше. Но это не соответствует современным психологическим представлениям. Человека может охватить «мысленная жвачка», в психологии она называется руминацией, и тогда станет еще хуже. Если он постоянно плачет, то может произойти фиксация на негативных переживаниях. Современные подходы ставят вопрос о мере и степени погружения в переживание негативных эмоций и их проговаривание. К сожалению, в СМИ и интернете вы найдете чаще всего информацию о том, что горе надо «выплакать».
— Как, если можно в подобной ситуации так выразиться, правильно, с точки зрения психологии, переживать горе?
— Есть два процесса, которым человек должен следовать. Во-первых, процесс конфронтации с ситуацией утраты. Человек не должен избегать того, что произошло, он должен понимать, переживать и прорабатывать опыт своей жизни. Психологи часто забывают, что человек с подобной ситуацией раньше не сталкивался, у него нет опыта и он должен выработать свое отношение к происходящему. Во-вторых, человек должен сохранять связь с ушедшим. Ему нужно принять факт утраты, идти по направлению разрыва связи и продолжать жить без умершего.
Обычно психологи настаивают на первом аспекте, что нужно разорвать связь. Религиозные и мировоззренческие подходы, наоборот, говорят о памятовании. Мы настаиваем на том, что человек должен одновременно пройти процесс принятия того факта, что близкого в мире больше нет, с ним больше невозможно встретиться. С другой стороны, научиться принимать его уже по-другому, как ушедшего, но с теплыми воспоминаниями. Если человек не может справиться с ситуацией и образ ушедшего постоянно возникает непроизвольно, нужна психологическая помощь. Нужно научиться не бояться вспоминать об умершем, думая о том, что он завершил свою жизнь в мире и находится в уcпокоении.
По сути, человек никогда не сможет освободиться от утраты, он никогда не сможет с этим примириться. Даже Зигмунд Фрейд, придерживавшийся мнения, что нужно разрывать связи с образом, когда потерял внучку, писал, что в его душе черная дыра и он никогда не сможет избавиться от нее. Поэтому мы говорим: надо научиться жить без ушедшего, психологически похоронить его, расстаться с ним. С другой стороны, создать новый образ, произвольно дистанцируясь от него, сохранять теплые воспоминания.
— Сколько длится процесс переживания горя до, условно говоря, полной реабилитации?
— Обычно первичная адаптация длится год. После переживший утрату начинает интегрироваться, входить в окружающий мир, чувствовать к нему интерес. Полная адаптация, более или менее эффективное функционирование, восстановление жизненных ценностей, по мнению специалистов, занимает два-три года. Хотя некоторые могут переживать горе четыре-пять лет и, возможно, больше у отдельных людей.
— Как должны вести себя люди, которые находятся рядом с тем, кто потерял близкого?
— Есть две крайние позиции, которые определяют, что мы не должны делать. Первое — это опекать и окутывать своей любовью, то есть крайняя аффилиация, или слияние с горюющим. С другой стороны, нельзя делать вид, что ничего не происходит, игнорировать факт потери близкого, думать, что если не напоминать человеку об утрате и отвлекать его другими делами, это хорошо.
Лучше всего заботиться о таком человеке, принимать его, поддерживать его самостоятельность, давать ему возможность оставаться наедине с самим собой. При этом уход в деятельность и активность не должны стать способом игнорирования проблемы. Необходимо сочетание активности и в то же время понимание границ помощи и сопереживания.
— Вы упомянули, что столкнувшийся с утратой человек очень быстро выходит из-под контроля ведомств. Может ли он обратиться в какую-то бесплатную психологическую консультацию за помощью?
— У нас есть одна, по сути, вневедомственная организация — это Московская служба психологической помощи населению. Они оказывают бесплатную помощь, это очень расчлененная структура, но у нее есть определенные ограничения. Прием регламентирован пятью встречами с клиентом. В острых и сложных ситуациях консультации могут продлить до десяти встреч, иногда и больше. Наша кафедра (совместно с другими кафедрами) создала и реализовала программу по профессиональной переподготовке специалистов этой службы.
— Получается, что люди должны сами искать психологов? Куда они могут обратиться?
— Чаще всего люди обращаются в частные центры. При медицинских учреждениях подобная психологическая работа поставлена очень плохо. Образовательные организации в основном решают задачи обучения специалистов-консультантов, а не оказания помощи. В свое время мы создали Учебно-научный центр психологической помощи при нашем факультете, но не смогли развернуть его. Были проблемы, связанные с финансированием и юридическими основаниями деятельности Центра. Поэтому, как правило, центры при университетах занимаются либо студентами, либо подключены к работе на первой стадии — стадии инцидента и экстремальной помощи.
— Если посмотреть новости, то, как только что-то случается, на место катастрофы направляют бригады медиков и психологов. Складывается впечатление, что с психологической помощью в стране все в порядке.
— Да, это говорят. В России увеличилось количество психологов, в том числе предлагающих помощь на коммерческих условиях, но нет ни контроля ситуации, ни оценки, ни супервизии. Хороших специалистов все равно очень мало. В следующем году, вероятно, будет принят федеральный закон о психологической помощи, и, возможно, ситуация улучшится.
— Работая с людьми, пережившими утрату, психологи должны постоянно проявлять сопереживание, эмпатию, поддерживать. Как они сами меняются, когда постоянно сталкиваются с чужим горем?
— Мы наблюдали и оценивали состояние группы специалистов, которые работают более десяти лет. С первого взгляда мы видим, насколько они перегружены и утомлены. Есть и специалисты, переживающие состояние индуцированной или вторичной психологической травмы. В таком состоянии психологи должны сами пройти так называемый дебрифинг. Это работа проводится с психологами для их восстановления и освобождения от травмирующих переживаний. Специалисты находятся в двух состояниях. Либо они отгораживаются от проблем другого человека и выполняют работу механически, происходит маргинализация их личности. Либо они находятся в травмированном, напряженно-раздраженном состоянии. Чаще всего это аффективно-агрессивный синдром. В той же Московской службе психологической помощи пытаются ввести так называемую интервизию. Собираются специалисты и обсуждают не только проблемы своих клиентов, но и свои собственные переживания относительно клиентов и организации деятельности. Это организация межведомственной работы, горизонтально-вертикальной работы в самих психологических службах. Хотя, конечно, есть и специалисты, которые более-менее адаптируются.