есенин почему так мало жил
ПОЧЕМУ ГЕНИАЛЬНОМУ РУССКОМУ ПОЭТУ ПРИ БОЛЬШИХ ЗАРАБОТКАХ НЕ НА ЧТО БЫЛО ЖИТЬ?
3 октября отмечается 125-летие со дня рождения Сергея Есенина, что дает повод говорить о нем еще и еще, тем паче тема эта заявлена и в марафоне #блогерскаяосень.
В прошлый раз мы затронули тему бездомья Сергея Александровича (ПОЧЕМУ ЕСЕНИН ОКАЗАЛСЯ НА УЛИЦЕ), не задавшись, однако, вопросом: а почему, собственно, поэт положил решение квартирных передряг на авось, не попытавшись снять жилье?
С одной стороны, Есенин ждал благодеяний от государства, которое возьмет да выдаст ему хату из трех комнат. С другой стороны, найти приемлемое для работы жилище в Москве было ой как непросто (помните в какой толкотне бегают герои Зощенко). В-третьих, выплачивать помесячную ренту было для Есенина неподъемно. И дело вовсе не в грошовых заработках, а в неумении поэта бюджет контролировать.
Вот об этом и поговорим.
Житье на всем готовом от фирмы «Айседора Дункан» порядком Есенина разнежило. Он всегда питал пристрастие к шику и лоску, хорошей пудре, духам и ванне с шампунем, но в молодые годы обходился без этого. А еще в годы молодые с их забубенной славой Есенин не пил и с легкостью освобождался от обязательств, взваливая воспитания отпрысков на жен и только.
К тридцати годам у него возросли потребности, поубавилось здоровья и прибавилось ответственности. Пофигистично относясь к детям, константиновскую родню Есенин холил, взяв на полный пансион сначала старшую сестру, потом младшую, а затем и двоюродного брата в город выписав. То есть, в определенный момент на содержании Сергея находилось две сестры, брат, да и мать с отцом помощи требовали.
Добыть денег он мог только поэзией. Для Есенина оказались невозможными даже побочные литературные заработки, типа журналистики. В юности он пытался взять нахрапом вершины прозы, накатав за летние вакации роман «Яр», и убедился, что не получится. По возвращении из-за границы пробовал отчитаться о поездке газетным циклом «Железный Миргород», да затормозил на втором очерке. Непоседливость сказывалась, стихи можно хватать из воздуха, обрабатывать в уме, бормоча, а проза усидчивости требует.
Как сложно было у Есенина с деньгами, мы знаем из воспоминаний Галины Бениславской, которая на протяжении двух лет барахталась с ним в трясине долгов. Вот только суммы, которыми Бениславская оперирует, маленькими не назовешь.
«Скажут — Е. получал больше других поэтов, у него были слишком большие потребности. Но он ведь и давал неизмеримо больше других поэтов, всех вместе взятых, и ему без этих потребностей нельзя было жить. Неужели ж Демьян Бедный стоит, а Е. не стоил того, чтобы эти потребности удовлетворить? Неужели ж можно было посадить Е. на построчную плату, и больше никаких?»
На обывательский взгляд денежные проблемы Есенина проходят по разряду «жемчуг мелок». Ведь даже оклад в 70 рублей Бениславской по тем временам сумма приличная. Рабочие получали меньше. Партийный максимум, установленный для партаппаратчиков, составлял 175 рублей. На тысячу год можно было ходить припеваючи.
Пресловутая тысяча это плата за свежую поэму, вторую еще пойди-напиши (кстати, и не написал, «Анна Снегина» осталась самой объемной вещью Сергея Александровича после возвращения из-за границы).
«Прожектор», «Красная нива» и «Огонек» платили аккуратно. Но в журналы сдавались только новые стихи, а этих денег не могло хватить. «Красная новь» платила кошмарно. Чуть ли не через день туда приходилось ездить (а часто на трамвай не было), чтобы, в конце концов, поймать тот момент, когда у кассира есть деньги. Вдобавок не раз выдавали по частям, по 30 руб., а долги тем временем накапливались …»
Униженно клянчущим гонорар у издателя Ионова запомнил Есенина Вячеслав Полонский, зафиксировав в дневнике совсем уж неканоничный облик поэта:
«Есенин после двух-трех стаканов завел разговор о том, что Ионов его обобрал, купил за 600 рб. полное собрание. Ионов, охмелевши, вспылил. «Дубина ты!» — кричал Есенину и приказывал своему помощнику: «Знаешь, где расторгнуть договор?» — и, для страху, записывал это в книжку. Есенин струхнул и стал униженно замаливать грех. Ионов все время покрикивал на него: «Дубина», — а он, улыбаясь, оправдывался, сводя все-таки разговор на то, что ему мало Ионов платит. «Ваше бы дело только торговать, вы как на рынке», — сказала ему жена Ионова».
Особенно здесь неуместна жена Ионова со своими диагнозами – она-то тут причем? Так и вижу надменное личико с аккуратненько подмазанными помадой губками, а в мочках ушек сережки грушевидные болтаются.
Да, остальные поэты (кроме Бедного) пребывали в состоянии еще более материально плачевном, ибо труд Есенина оплачивался по высшим ставкам. Вспомните энергичный стихотворный плач Маяковского, разговаривающего с фининспектором: «Мне и рубля не накопили строчки…».
И жить на гонорары Есенина было можно.
Помимо прочего, Сергей Александрович стал заложником очередной своей маски: успешного, сиречь, богатого селезня. Как следствие, возле клубилась свора прихлебателей, которым он не мог отказать в накрытых столах хотя бы ради сохранения имиджа.
И вообще водилась за ним привычка швырять гроши да за всю компанию. Последовательный: деньги Дункан не считал, но и свои тоже.
Запутавшись в денежных делах, Есенин стал участником скандала, продав поэму «Песнь о Великом походе» сразу двум журналам: «Звезде» и «Октябрю». Еще на заре туманной юности его ловили на повторных публикациях, что считалось не комильфо, но так явно он подставлялся впервые.
Самая большая сделка Есенина – продажа собрания сочинений Госиздату – стала его лебединой песней. Сумма выглядела (да и была!) астрономической – 10 000 рублей. 2 000 аванс, а дальше выплата по 1 000 в месяц.
Тут уж налетел смерч просителей, друзья водили хоровод; родственный дядя с деревни клянчил две тысячи на «дело свое открою»; показывала пустой кошелечек, прося наполнить, свежая жена Софья Толстая; очухавшаяся Зинаида Райх требовала 1 000 рублей на детей.
Всем застила глаза неимоверная сумма, и никто не думал, что Госиздату Есенин продал написанное за всю жизнь и теперь новых книжек со старыми стихами долго выпускать не сможет. Поэт «обнулялся», без гарантий, что новые стихи свободно потекут.
В реале аховое положение.
Отъезжая в Ленинград, где его снимут с петли, Есенин провел целый день в Госиздате, в ожидании очередной выплаты (то есть уже сидел без денег, аванс и предыдущие тысячные выплаты просвистаны). Не дождался, договорился о высылке денег на ленинградский адрес, который обещал прислать позже.
Высылать, как известно, ничего не пришлось…
Тайна прощания поэта Сергея Есенина
«Верю, что погибнуть лучше,
Чем остаться
С содранною
Кожей» (Сергей Есенин)
В ночь с 27 на 28 декабря 1925 года в театральном клубе столицы СССР Василий Иванович Качалов предложил за столом выпить за здоровье Сергея Есенина. Его тост все поддержали и чокнулись. Возможно, в это же время сердце лирика крестьянской Руси перестало биться, и спешили замести следы преступления чекисты, подвесившие, должно быть, ещё живую жертву к трубе отопления.
В этот же роковой день, прервавший заседание четырнадцатого съезда, на котором выступала с критикой большинства новая оппозиция, Сергей Миронович Киров встретил друга поэта, Чагина (Болдовкина Петра Ивановича) и спросил про Есенина. Узнав, что поэт уехал в Ленинград, поделился новостью о возможном своём назначении в этот город. Решения ЦК определяло тогда большинство во главе с товарищем Сталиным.
А в Ленинграде в одном из номеров гостиницы «Англетер» оформлял 27 декабря доверенность на получение денег ещё живой Сергей Есенин. Документ этот он вручил Вольфу Эрлиху, с которым поддерживал дружеские отношения с весны 1924 года. По словам «милого Вовы» в этот же день поэт передал ему и последнее своё стихотворение. Этот листок бумаги с прощальными строками Сергея Есенина, написанными кровью, двадцатитрёхлетний Эрлих принёс в гостиницу «Англетер» 28 декабря 1925 года и объяснил, как он у него оказался.
Однако следователь не стал использовать этот листок со странным прощанием Есенина в деле о гибели известного русского лирика, опасаясь ненужных вопросов и подозрений. И действительно: многие детали в версии самоубийства, например, порезы на правой руке, сделанные не левшой, выглядели неправдоподобно. Не обнаружили в номере и ручки, которой писались кровавые слова.
Сергей Есенин поддерживал дружеские отношения с поэтом Эрлихом с апреля 1924 года, и казалось странным, что именно к этому молодому человеку, встречавшемуся с ним в гостинице «Англетер», он обращался почему-то на бумаге с прощальными словами. Вполне возможно, что так подумал и следователь, разъяснив «милому Вове», из каких соображений не годится этот драгоценный листок для подтверждения версии самоубийства.
По иронии, именно это прощание спустя семь десятилетий некоторые исследователи будут считать основным доказательством добровольного ухода поэта из жизни. Литературоведы же станут уверять, что это искусная фальшивка: такие строки, мол, по стилистике не могли быть написаны Сергеем Есениным. Появилась версия, что эти предсмертные слова сочинил за поэта Яков Блюмкин. Однако экспертиза пришла к выводу: «Рукописный текст стихотворения ‹. › выполнен самим Есениным Сергеем Александровичем».
Этот вывод вполне согласуется с поведением троцкистов, передавших листок с предсмертными строками в Пушкинский Дом в разгромное для них время. Вряд ли они стали бы рисковать, будь это прощание фальшивым, к тому же поэты Эрлих и Яков Блюмкин текст могли придумать более подходящий для такого печального случая. Последнее обращение к друзьям могло звучать так: «До свиданья, дорогие, до свиданья. Милые, вы у меня в груди…».
Из воспоминаний некоторых ленинградских поэтов и литераторов явствует, что позднее Эрлих стал отвергать факт посвящения ему предсмертного стихотворения, хотя в сборнике памяти Есенина, вышедшем в 1926 году, утверждал, рассказывая о четырёх последних днях поэта: «Сергей нагибается к столу, вырывает из блокнота листок, показывает издали: стихи. Затем говорит, складывая листок вчетверо и кладя мне в карман пиджака: «Это тебе. Я ещё тебе не писал ведь?». В письменных экспромтах Есенин обращался к Эрлиху, называя его по имени: «Милый Вова, здорово…».
Кому на самом деле предназначалась записка, знали наверняка и Эрлих, и один из основных свидетелей, журналист Георгий Устинов, и, конечно же, Лев Давидович Троцкий, отметивший в своей статье, посвящённой поэту «Крестьянской Руси»: «Он ушёл, кровью попрощавшись с необозначенным другом…», «Кому писал Есенин кровью в свой последний час? Может быть, он перекликнулся с тем другом, который еще не родился, с человеком грядущей эпохи. ».
Долгое время никто не подвергал сомнению утверждение Вольфа Эрлиха, что это стихотворение Сергей Есенин написал незадолго до своей смерти. Каждая строчка странного прощального послания поэта, написанного кровью, стала тщательно анализироваться после того, как в девяностых годах двадцатого столетия возникла и развилась версия инсценировки самоубийства Сергея Есенина. Появилось даже предположение, что поэт мог обращаться к другу женщине.
В 1930 году листок с прощанием Есенина передал в Пушкинский Дом не «милый Вова», а Георгий Ефимович Горбачев, активный член троцкистско-зиновьевской оппозиции и один из организаторов «Литфронта», проповедавшего взгляды Льва Троцкого на советскую литературу. Почему предсмертное стихотворение оказалось у него, он объяснил просто: «От Эрлиха». В 1932 году Георгия Горбачёва исключили из партии и в годы Большого террора репрессировали.
В трудное голодное время 1921 года Эрлих переехал (или ему помогли перевестись влиятельные друзья в кожаных куртках) в Ленинград и сдружился с поэтами-имажинистами, культивировавшими «чистый» образ, в чью литературную группу входил до 1924 года и Сергей Есенин. Начинающий поэт участвовал в литературных дискуссиях, где обсуждалась партийная политика в искусстве, определявшаяся Львом Троцким. Есенина на этих сборах вспоминали как попутчика с репутацией спившегося скандалиста, не сроднившегося с революцией. В ноябре 1923 года «мужиковствующих рифмоплетов» во главе с ним сурово прорабатывали на общественном товарищеском суде.
На поэта было заведено больше десятка уголовных дел, связанных с пьяными драками, и несколько раз ему приходилось сидеть в тюрьме на Лубянке: «скандалист из Рязани» публично ругал руководство партии и цензуру. Последнее дело отличалось политическим подтекстом: его обвинили в антисемитизме и готовили судебный процесс. Есенин не поладил с двумя попутчиками в поезде Баку-Москва, когда возвращался в начале осени 1925 года с Софьей Толстой домой.
В сентябре в суд Краснопресненского района города Москвы через посредство прокурора по линии Наркомата иностранных дел обратились врач Юрий Левит и дипкурьер Альфред Рога, требуя наказать своего обидчика. По совету друзей и сестры поэт устроился в ноябре в частную психоневрологическую клинику и так объяснил в письме своё решение: «Все это нужно мне, может быть, только для того, чтоб избавиться кой от каких скандалов. Избавлюсь… и, вероятно, махну за границу».
Уехать в Тегеран не получилось: оформление документов странным образом затягивалось, а затем в его жизнь ворвалась неожиданным вихрем новая любовь. Высокородная дама дворянских кровей выбрала себе в спутники лирика крестьянской Руси, лаская славой своего деда. Поэт устроил «мальчишник», и в сентябре 1925 года сочетался третьим и последним браком с внучкой Л. Н. Толстого, Софьей (по первому мужу – Сухотиной), однако долгожданного счастья и семейного согласия этот союз ему не принёс, только горечь свершившегося: «Живу с нелюбимой женщиной…».
Они познакомились на вечеринке у Галины Бениславской, «настоящей заботницы», с которой Есенин жил гражданским браком, разойдясь с американской танцовщицей Айседорой Дункан после возвращения в августе 1923 года из-за границы. Поэт не поехал с ней на гастроли в Кисловодск, но долго мучился, не решаясь порвать окончательно отношения. В телеграмме Изадоре (это было её настоящее имя) Есенин сначала написал: «Люблю, но жить с тобой не буду». Бениславская его поправила: «Если уходишь от неё, зачем писать, что любишь». И он согласился: бесило, когда его называли «молодым мужем Дункан».
Страсть к немолодой танцовщице с печальными «коровьими глазами», пережившей трагическую гибель своих детей в автомобильной аварии, беспокоила поэта до конца жизни, и незадолго до смерти в поэме «Чёрный человек» он дважды повторил: «Был он изящен, к тому же поэт, хоть с небольшой, но ухватистой силою, и какую-то женщину сорока с лишнем лет называл скверной девочкой и своею милою». Но не к ней обращался лирик строками, написанными кровью – его слова предназначались не страстной любовнице, а другу.
Поэт, трогательно заботившийся о сёстрах, рвал своё сердце в поисках отзывчивой души и материнской ласки без собачьей преданности. Скандальный случай в поезде, когда Сергей Есенин 6 сентября возвращался с Софьей Толстой из Баку в Москву, определил его оставшуюся недолгую жизнь. Был ли он спровоцирован, осталось загадкой истории. Поэт легко возбуждался, защищая свои патриотические взгляды и давая при случае волю рукам. Драчливостью Есенин отличался с самого детства – сказалось воспитание деда, учившего внука всегда давать сдачи: «Он так будет крепче».
На поэта завели уголовное дело, обвиняя в антисемитизме, хотя он утверждал в объяснительной записке, что ссору спровоцировали сами «потерпевшие». Нарком просвещения пытался уладить словесный инцидент и написал ходатайство в суд: «…мне кажется, что устраивать из-за ругани в пьяном виде, в которой он очень раскаивается, скандальный процесс крупному советскому писателю не стоит. Я просил бы Вас поэтому дело, если это возможно, прекратить».
Однако вмешалось партийное руководство, опекавшее литераторов, намереваясь проучить «рифмоплёта», обличавшего советскую действительность в своей поэме «Страна негодяев». Судья Липкин, поощряемый властью, с огромным рвением принялся готовить процесс, отметая разные заступничества. В конце ноября 1925 года Сергей Есенин, спасаясь от судебного произвола, лёг в платную психоневрологическую клинику, но уже 7 декабря сестра Катя по его просьбе отправила телеграмму в Ленинград Вольфу Эрлиху с просьбой подыскать жильё: «Немедленно найди две-три комнаты. 20 числах переезжаю жить Ленинград. Телеграфируй. Есенин».
«Милый Вова» комнаты почему-то не снял, и поэт поехал (или его повезли) по прибытии в северную столицу в гостиницу (или не в гостиницу). В своих воспоминаниях Эрлих позже каялся: «Пусть он простит мне наибольшую вину перед ним, ту, которую он знал, а я знаю». Вольф Эрлих обнародует текст телеграммы только спустя пять лет, так и не пояснив, почему не предъявил её сразу. Что скрывалось за его долгим молчанием? Возможно, «милый Вова» боялся расследования в Москве с привлечением Галины Бениславской, считавшей себя истинным другом Есенина и навязчиво вторгавшейся в его жизнь?
21 декабря поэт тайно покинул клинику, смешавшись с посетителями, и явился нетрезвым домой. Из Москвы Сергей Есенин уехал 23 декабря, сообщив в записке Софье Толстой, что покидает столицу. Квартиру он посоветовал ей перевести на себя, намекая на своё долгое отсутствие: «…чтобы лишнего не платить». 27 декабря Сергей Есенин оформил доверенность на Вольфа Эрлиха, из чего можно заключить, что собирался в ближайшие дни покинуть Ленинград. В это же время готовился к отъезду за границу в длительную командировку давний приятель поэта, Яков Блюмкин. Предлагали ли Есенину отправиться вместе с ним, осталось тайной, но, судя по всему, так оно и было.
Галину Бениславскую Сергей Есенин называл своим другом и «настоящей заботницей». Он писал ей за восемь месяцев до своей гибели в гостинице «Англетер»: «Галя, милая! Повторяю Вам, что Вы очень и очень мне дороги. Да и сами Вы знаете, что без Вашего участия в моей судьбе было бы очень много плачевного. Это гораздо лучше и больше, чем чувствую к женщинам. Вы мне в жизни без этого настолько близки, что и выразить нельзя».
В Гражданскую войну учёбу пришлось прервать, и по рекомендации отца своей подруги Янины Козловской Галина устроилась в Чрезвычайную комиссию под начало влиятельного юриста и старого большевика Николая Васильевича Крыленко, где проработала до 1923 года, пока ей не предложили сотрудничество в газете «Беднота», главным редактором которой был Сосновский Лев Семёнович, презиравший поэзию «мужиковствующего» Есенина. Её служба в аппарате Николая Васильевича Крыленко, скорее всего, не касалась отношений с поэтом, хотя по свидетельству близких Есенин побаивался чекистских связей своей «заботницы».
Возможно, именно в роковой день 3 декабря 1925 года поэт согласился с планом, в котором принимала участие и его верная подруга, разработанным влиятельными друзьями в кожаных куртках: тайно покинуть клинику и отправиться в Ленинград, где ему готовы были оказать содействие в отъезде из России. Было бы странно, если бы «милая Галя», считавшая себя единственным настоящим другом поэта, не приняла участия в судьбе Есенина в это сложное и опасное для него время. Спустя три дня, 6 декабря, Есенин попросил сестру Катю дать телеграмму Эрлиху, чтобы тот подыскал ему жильё в Ленинграде.
Галину Бениславскую нашли умирающей после выстрела в сердце на Ваганьковском кладбище возле могилы Сергея Есенина. Она ушла из жизни после разрыва отношений с сыном Льва Давидовича Троцкого, оставив странную записку: «Самоубилась здесь, хотя и знаю, что после этого ещё больше собак будут вешать на Есенина. Но и ему, и мне это будет всё равно. В этой могиле для меня всё самое дорогое, поэтому напоследок наплевать на Сосновского и общественное мнение, которое у Сосновского на поводу».
Галина Бениславская осталась верным другом поэту до последних минут своей жизни, разорвав отношения с Львом Седовым, сыном Троцкого, и отомстив другому Льву, перечеркнув его карьеру за травлю Есенина. Старый большевик Сосновский, примкнувший в 1923 году к новой оппозиции, был исключён из партии в 1927 году пятнадцатым съездом ВКП(б) и репрессирован в самый страшный год Большого террора товарища Сталина. И всё же маловероятно, что строки последнего прощания посвящены «милой Гале»: в Москве у поэта была возможность увидеться с Бениславской и рассказать о своих ближайших планах, если только она сама не была их автором. Именно ей Вольф Эрлих послал 28 декабря телеграмму, чтобы она сообщила Наседкиным о смерти Есенина.
Эти вопросы, скорее всего, так и останутся навсегда без ответа, но подруга Бениславской Полина Бокль вспоминала на старости лет, что Галина считала себя виноватой в смерти Сергея Есенина.
Тайна прощания поэта в элегии, написанной собственной кровью, так и осталась неразгаданной. У него было много друзей, но одни из них развлекались за его счёт, другие предавали, завидовали популярности и обкрадывали. Но Сергей Есенин, как по наитию «. перекликнулся с тем другом, который еще не родился, с человеком грядущей эпохи. «, и не зарастает забвением дорога в Мемориальный дом-музей с голубыми ставнями на его родине в селе Константиново.
Почему Есенину в последние годы жить было не только не на что и негде, но и не с кем
ЕСЕНИН РЯДОМ С СОФЬЕЙ ТОЛСТОЙ. А ТАКЖЕ СЕСТРАМИ КАТЕЙ И ШУРОЙ
Если Райх, Дункан, Изряднова, да и Бениславская (на первых порах) имели дело с вменяемым, умным, практичным, набирающим популярность творцом, то Софье достался пьянствующий истерик с депрессивными маниями. Это не мое личное мнение. Дама не нуждалась в предупреждениях, как подруг, так и мамы родной.
Мама прямо плачет в письмах: «Неужели ты не нашла лучшей цели в жизни, высшего смысла её, как только стать женой пьяницы, хотя бы и модного поэта?»
Но, стоит вглядеться в жизнь Софьи Андреевны до Есенина, возникает к маме недоуменный вопрос: «Вы что свою дочку плохо знаете?»
С младых ногтей Софья Толстая (1900-1957) эпатировала семью. В 17 лет завела роман с 47-летним мужем тетки Марии Толстой. Тетка ушла из жизни еще в 1906, но родные все равно не понимали.
Вышла замуж Софья за пасынка другой тетки (Татьяны) Сергея Сухотина. Участник убийства Распутина Сухотин вскоре после свадьбы тяжело заболел, перенес инсульт. Жена его бросила, успев родить дочку. В 1925 Сухотина вывезли во Франции лечиться (умирать), а Софья ударилась в отношения с писателем Борисом Пильняком.
Про Пильняка Есенин знал, на его глазах этот роман и закончился. А вот знал ли про Сухотина? Про дочку, которую искусно скрывали? Как бы отреагировал на появление у невесты ребенка человек, не способный простить первой жене вранье о девственности («. ДЕТЕЙ ПО СВЕТУ РАСТЕРЯЛ, СВОЮ ЖЕНУ ЛЕГКО ОТДАЛ ДРУГОМУ»)?
То есть, к моменту встречи с Есениным Софья видала такие виды, что удивление мамы логично свести к всплеску ручками: «Шо, опять?»
Как написала Софье не без тайных женских подковырок ее подруга Мария Шкапская:
«Я до сих пор не знала о Вашем замужестве. Что ж, деточка, в женщине всегда есть жажда мученичества. Знаю, что будет Вам трудно, но ведь Вы и не принадлежите к числу тех, кто выбирает себе легкие дороги в жизни»
Анна Берзинь, хорошо знавшая Есенина с плохой стороны, пыталась Толстую от брака отговорить, апеллируя к наглядному примеру находящегося за столом рядом пьяного жениха: «Вы же видите, он совсем невменяемый. Разве ему время жениться, его в больницу надо положить. Лечить его надо». Когда Есенин в ответ на участие невесты разразился площадной бранью, Берзинь привела еще один очевидный довод: «Разве можно за него замуж идти, когда он невесту материт?»
Почему Толстая была уверена, что Есенин при ней бросит пить, бог весть. Спишем на наивность.
Хорошо, но вот Есенин жалуется гостям, что у нее ноги волосатые и отказывается от свадьбы: «Пусть Пильняк, я не хочу!». Софья молча проглатывает. Это на что спишем? На мазохизм?
Уйдя от Бениславской, Есенин переехал к Толстой. По существу, он оказался в той же коммуналке, только недоброжелательной. Квартира состояла из четырех комнат. Одну занимала жена двоюродного брата Софьи с двумя детьми. Другую двоюродная тетка. В третьей жила домработница Марфа. Эту «воронью слободку» власти планировали уплотнить, для чего Толстым понадобилось срочно прописывать на жилплощадь Есенина.
Сергей же, как и везде, внес с собой улицу.
Теща оставила яркое описание бытия поэта в толстовских условных хоромах.
«. он почти все время был пьян, день превращал в ночь и наоборот, постоянно у нас жили и гостили какие-то невозможные типы, временами просто хулиганы пьяные, грязные. Наша Марфа с ног сбивалась, кормя и поя эту компанию. Все это спало на наших кроватях и белье, ело, пило и пользовалось деньгами Есенина, который на них ничего не жалел. Зато у Сони нет ни башмаков, ни ботиков, ничего нового, все старое, прежнее, совсем сносившееся. Он все хотел заказать обручальные кольца и подарить ей часы, но так и не собрался. Ежемесячно получая более 1000 руб., он все тратил на гульбу и остался всем должен: за квартиру 3 месяца мне (еще с лета) около 500 рублей, и т. д.»
С обручальными кольцами получилось так: прогуливаясь на бульваре, Есенин решил погадать у цыганки. Попугай вытащил кольцо. Эта медяшка стала для Софьи обручальной и в стихи Сергея вошла («В первый раз такого хулигана обманул проклятый попугай»).
23 июня 1925 года Софья подала на развод с Сухотиным. Интересно, знал ли Есенин о ее браке? А о том, что сам не разведен формально с Дункан?
24 июля Есенин устроил мальчишник, закончившийся исполнением панихидной песни про мою головушку и рыданиями в плечо случайного знакомого: «Ничего не выйдет из этой чертовой свадьбы»
Как праздник закончился рассказал в своих воспоминаниях С. Борисов:
«И я никогда не забуду расставания. На крылечке дома сидел Сергей Есенин, его ближайшие друзья Касаткин и Наседкин и, обнявшись, горько плакали.
За дверью калитки стояла Софья Андреевна в пальто и ожидала… Через несколько часов нужно было ехать на вокзал».
Бакинские скандалы Есенина развивались по московскому сценарию: напился, сцепился с милицией, оказался за решеткой. На обратном пути поэт вляпался в еще одно уголовное дело, затеяв в поезде драку с дипломатическим курьером.
18 сентября расписались. Потекла семейная жизнь, от которой Есенину хотелось бежать. В это время он готовил к публикации трехтомное собрание сочинений, Софья – неплохой редактор – вовсю помогала. Не склеивалось, ибо Есенин усматривал в этой помощи музейные стремления. Софья подбирала все варианты стихов, все бумажки хранила, вызывая у поэта раздражение.
Женщина выработала свой ресурс, с ней тоже стало скучно. Атмосфера дома с музейным наполнением Есенина угнетала. Он жаловался, что его преследует толстовская борода, ибо портреты знаменитого старца висели на всех стенах четырех комнат.
В конце ноября Есенин лег в клинику Ганнушкина. В больничных стенах он, кстати, не столько лечился, сколько спасался от мира и улицы. Негде жить – ложись в больницу. Потому и лечение эффекта не давало. Какой может быть эффект, если Есенин то и дело сбегал из больниц выпить-покуражиться?
Вот и к Ганнушкину Сергей попал стремясь уйти от уголовного преследования за скандал с дипломатическим курьером и покинуть квартиру надоевшей жены.
От Ганнушкина сбежал в Ленинград, к петле «Англетера».
Расставание с Софьей зафиксировала сестра Есенина Александра. Это была их последняя встреча.
Мы с Софьей Андреевной сразу же выбежали на балкон. Был теплый, тихий вечер. Большими хлопьями, лениво кружась, падал пушистый снег. Сквозь него было видно, как у парадного подъезда Илья и два извозчика устанавливали на санки чемоданы. Снизу отчетливо доносились голоса отъезжающих… После того как были размещены на санках чемоданы, Сергей сел на вторые санки. У меня вдруг к горлу подступили спазмы. Не знаю, как теперь мне объяснить тогдашнее мое состояние, но я почему-то вдруг крикнула:
Подняв голову, он вдруг улыбнулся мне своей светлой, милой улыбкой, помахал рукой, и санки скрылись за углом дома».