если родина в опасности значит всем идти на фронт
05 ноября 1918 года было образовано Регистрационное управление для координации усилий всех разведывательных органов Красной армии, которое в 1953 году получило название ГРУ СССР.
19 ноября 1985 года состоялся первый концерт группы в республике Афганистан в солдатском клубе 350-го гвардейского парашютно-десантного полка.
Случайные песни
Все ушли на фронт
Высоцкий Владимир
Текст песни «Все ушли на фронт»
Лучше б было сразу в тыл его,
Только с нами был он смел.
Высшей мерой наградил его | 2 раза
Трибунал за самострел. | 2 раза
Обзор
Формат: mp3
Размер: 3,25 Мб
Продолжительность: 02:22
Скорость потока: 192 Кбит/с
На данной странице Вы можете слушать онлайн и бесплатно скачать песню «Все ушли на фронт» (Владимир Высоцкий) в формате mp3.
Видео песни «Все ушли на фронт»
Музыка по тематике
Ответьте на вопрос
Мы в ВКонтакте
Последние комментарии
Случайные исполнители
Краткое представление проекта
Все представленные на проекте материалы получены из открытых источников, права на них принадлежат их законным авторам. Если кто-то из исполнителей против, что их песни размещены на данном сайте, просьба сообщить об этом через форму обратной связи.
Более подробную информацию о сайте и авторе читайте на странице «О проекте».
От составителя.
Меткие выражения и афоризмы у Владимира Высоцкого есть в каждом стихотворении. Вот почему в ряде печатных и интернетовских статей или в подборках строф и двустиший, посвящённых этой теме, сказывается некоторый «вкусовой субъективизм» авторов или составителей.
Широко цитируется небольшая, двухстраничная, статья Долгушева В.Г. «За восемь бед – один ответ. Пословицы в поэзии Владимира Высоцкого», опубликованная в 2011 г. в журнале «Русская речь». Автор (в отличие от всех остальных) рассматривает некоторые крылатые выражения в поэзии В.Высоцкого именно как пословицы, вошедшие в язык народа, то есть распространяемые в живой речи. Но статья на примеры всё же очень скупа: в ней приводится всего лишь 6 строф (которые в данном случае, коль автор заявил о пословицах, тоже пословицами назвать нельзя) и десяток отдельных выражений.
Заметным литературоведческим исследованием на данную тему в Интернете является публикация «Крылатые слова из лаборатории В.Высоцкого» Владимира Цикалова. Но опять-таки автор данной работы порой приводит не лаконичные строки, а целые строфы. Он даёт сноски на цитаты и говорит о ситуациях, при которых, по его мнению, может употребляться то или иное выражение.
Там же есть работы «Крылатые выражения Высоцкого в карикатуре», «Высоцкий – цитаты и афоризмы» (около 50 бессистемных развёрнутых строф, конечно, метких, но не всегда являющихся пословицами или поговорками) и другие публикации.
Для данной работы мы подбирали в произведениях именно пословицы и поговорки (систематизированные в алфавитном порядке), которые, как говорится, находятся у народа прямо на кончике языка.
Как известно, пословицы – это сжатые, образные, грамматически и логически законченные изречения с поучительным смыслом. Многие актуальны и горячи даже на сегодняшний день, например: «Те, кто едят – ведь это ж делегаты», «Мне навстречу нагло прёт капитализм!», «Свобода слова вся пропахла нафталином», «Ваш кандидат, а в прошлом был лабазник», «Мы в очереди первыми стояли, а те, кто сзади нас, уже едят».
Однако стихи В.Высоцкого изобилуют ещё и поговорками, то есть образными оборотами речи, определяющими явления жизни, чаще на бытовые темы, но не имеющими поучительного смысла. К примеру: «Сел по горло на мель», «Он зубами «Танец с саблями» стучит», «Ой, Вань, гляди, какие клоуны», «Я гордость под исподнее запрятал», «Небось картошку все мы уважаем».
В народ всегда входит самая суть того или иного изречения, поэтому он часто переиначивает первоисточник, как в этом примере: «От кобуры до виска жест недолог» (переиначенное «О, как недолог жест от кобуры до выбритого начисто виска»).
Именно по признакам пословиц и поговорок, вошедших в народный лексикон, в данной работе приводятся более 210 выражений из стихотворений Владимира Высоцкого.
Автобусы не ходят, метро закрыто, в такси не содят.
А мне плевать, мне очень хочется.
А пляжи все полны пленительнейших вдов.
А потом про этот случай раструбят по «Би-би-си».
Бег на месте общепримиряющий.
Бить человека по лицу я с детства не могу.
Больно мне за наш СССР.
Будет Пашка приставать – с им как с предателем.
Было время – и цены снижали.
Ваш кандидат, а в прошлом был лабазник.
В блокноты ваши капает слюна.
Ведь появились чёрные тюльпаны – чтобы казались белые белей.
Видно, люди не могут без яда.
В насекомые я сам теперь попал.
Возвращаются все – кроме тех, кто нужней.
Во мне два Я – два полюса планеты.
Вот испохабились нынче – так и таскают в постель.
В саван белый одета планета – люди падают, бьются об лёд.
Все мосты через преграды переброшены без нас.
Все научились маски надевать, чтоб не разбить лицо о камни.
Все стрелы сломаны.
Всё единою болью болит.
Всё хорошее в себе допотребили.
Всю жизнь мою в ворота бью рогами как баран.
В умах царит шашлык и алкоголь.
В шахте не до праздничных процессий.
Выстрела в спину не ожидает никто.
Вы только проигравших урезоньте.
В этой стае попутчиков нет.
Две проблемы мы решаем глоткой: где достать недостающий рупь и – кому потом бежать за водкой.
Даже сказки здесь и то жестоки.
Дай рубля, прибью а то.
Дайте собакам мяса – может, они подерутся.
Дамы так и прыгают из спален.
Досадно мне, когда невинных бьют.
Душа исколота снутри.
Души застыли под коркою льда.
Еле-еле не далась – даже щас дрожу.
Если жил ты как свинья – останешься свиньёю.
Если надо, то сойду с коня.
Если не любил – значит и не жил.
Если плачут северные люди, значит скоро южные заплачут.
Если Родина в опасности – значит всем идти на фронт.
Если хороший ошейник на псе – это и псу безопасней.
Если я чего решил – я выпью обязательно.
Женское племя смеётся над простодушьем мужей.
Женщины – как очень злые кони: захрипят, закусят удила!
Жизнь кидала меня – не докинула.
Жил-был известный больше чем Иуда.
Жираф большой – ему видней.
Завидуешь тем, у которых вершина ещё впереди.
За крутыми тянутся берега пологие.
За тех, кто в МУРе, никто не пьёт.
Здесь гуляю и плюю только в урны я.
Зачем нам врут: «Народный суд».
Зимняя любовь, говорят, понадёжнее.
Зря «Америку» не глушим, зря не давим «Израиль».
И бью я жидов и спасаю Россию.
И веру в Господа от нас уводят потихоньку.
И весь ваш МУР видал в гробу.
Идёт охота на волков.
И если б водку гнать не из опилок…
Или куришь натощак, или пьёшь с похмелья.
И людей будем долго делить на своих и врагов.
И не хочу я знать, что время лечит.
Каждый день ходить на лапах – это грустная участь людей.
Каждый хочет на высокий пьедестал.
Какую ты тональность ни возьми – неравенством от звуков так и пышет.
Как школьнику драться с отборной шраной?!
Киснет водка, выдохлась икра.
Китаец Мао раздолбал еврея Маркса.
Комом все блины мои, а не только первый.
Красивых любят чаще и прилежней, весёлых любят меньше, но быстрей.
Кто в океане видит только воду – тот на земле не замечает гор.
Кто-то в могиле, кто-то в почёте.
Кто-то дуло наводит на невинную грудь.
Кто-то там проколол свою совесть.
Купола в России кроют чистым золотом – чтобы чаще господь замечал.
Лечь бы на дно, как подводная лодка.
Лихие пролетарии, закушав водку килечкой, спешат в свои подполия налаживать борьбу.
Лишь мгновение ты наверху – и стремительно падаешь вниз.
Ловите ветер всеми парусами.
Лучше гор могут быть только горы.
Любим мы кабанье мясо в карбонате.
Мало ли кто выпадает с главной дороги за борт!
Меня ведь не рубли на гонку привели.
Меня к себе зовут большие люди.
Меня не примут в общую кадриль.
Мне бы выкатить портвейна бадью.
Мне вчера дали свободу – что я с ней делать буду?
Мне, ей-Богу, наплевать на короля!
Мне навстречу нагло прёт капитализм!
Мне нельзя уже увидеть прежних снов.
Может, кто-то когда-то поставит свечу мне.
Моя печаль – как вечный снег: не тает.
Мы вас ждём – торопите коней.
Мы выбираем трудный путь.
Мы затравленно мчимся на выстрел.
Мы крест несли – и ободрали спины.
Мы не умрём мучительною жизнью.
Мы покажем крупный кукиш.
Мы помним, как солнце отправилось вспять!
Мы тоже дети страшных лет России.
На братских могилах не ставят крестов.
На море штиль, но в мире нет покоя.
На нашей пятой швейной фабрике такое вряд ли кто пошьёт.
Напился, старик – так пойди похмелись.
Нас всегда заменяют другими, чтобы мы не мешали вранью.
Настоящих буйных мало, вот и нету вожаков.
На тридцать восемь комнаток – всего одна уборная.
Наш поезд не уйдёт порожний.
Небось картошку все мы уважаем.
Не волнуйтесь – я не уехал.
Не давай заглянуть в твои карты.
Не давай себя хватать, моя лапочка.
Нейдёт она: как рюмка – так в отрыжку.
Нельзя из людоедок брать жену.
Ненависть головы наши палит.
Не надо подходить к чужим столам.
Нет, и в церкви всё не так.
Но разве это жизнь, когда в цепях!
Ну, а Вологда – это вона где.
Ну ещё б меня не опасаться!
Обложили меня, обложили.
Ой, Вань, гляди, какие клоуны.
Он зубами «Танец с саблями» стучит.
Он ел с ладони у меня.
Он прогнал министров с кресел, оппозицию повесил.
От кобуры до виска жест недолог.
Перед выездом в загранку заполняешь кучу бланков.
Передо мной любой факир ну просто карлик.
Послал же Бог на головы нам олухов.
Придёшь домой – там ты сидишь!
Почему нет золота в стране? Раздарили, гады, раздарили!
Поэты ходят пятками по лезвию ножа.
Приказано метать – и я мечу.
При современном машинном обилье трудно по жизни пройти до конца.
Провисли нервы, как верёвки от белья.
Про погоду мы с невестой ночью диспуты ведём.
Пророков нет в отечестве своём.
Птицам положено только на юг.
Пусть поэты кричат и грачи.
Пусть считается пока сын полка.
Раздали маски кроликов, слонов и алкоголиков.
Рвёмся в мир, где не будет ни злобы, ни лжи.
Рот – хоть завязочки пришей.
Свобода слова вся пропахла нафталином.
Сел по горло на мель.
Семь слонов иметь – хороший тон.
Сердце путает ритмы свои.
Скажи ещё спасибо, что – живой.
Скажи, когда не можешь не сказать.
Сколь верёвочка не вьётся, всё равно совьётся в плеть.
Сколько лет счастья нет!
Сколько слухов наши уши поражает!
Словно мухи, тут и там ходят слухи по углам
Сменить бы пешки на рюмашки.
Смерть самых лучших намечает.
Соглашайся хотя бы на рай в шалаше.
Становясь капитаном, храните матроса в себе.
Судьбу не обойти на вираже.
Так в столице, говорят, всякие развраты.
Так ему, сукину сыну!
Там хорошо, но мне туда не надо.
Те, кто едят – ведь это ж делегаты.
То затвор заест, то осечка.
Толпа идёт по замкнутому кругу.
Только которым в гробу – ничего.
Только не порвите серебряные струны.
То чёрный кот, то кто-то в чём-то чёрном.
Ты как ёлка: стоишь рупь с полтиной.
У вина достоинства, говорят, целебные.
У меня в ихнем ЖЭКе рука.
У меня запой от одиночества.
Умеренные люди середины.
У него евреи сплошь в каждом поколении.
У них денег куры не клюют, а у нас на водку не хватает.
Хотели кушать – и съели Кука!
Хоть какой, но приезжай.
Чиню гармошку, и жена корит.
Чистоту, простоту мы у древних берём.
Чтоб во всём разобраться – нужно сильно напиться.
Что за свадьба без цветов!
Что-то весьма неприличное на язык ко мне просится.
Чуть помедленнее, кони!
Шар земной я вращаю локтями.
Экономлю и не ем даже супу я.
Эти китайцы за несколько лет землю лишат атмосферы.
Я б в Москве с киркой уран нашёл при такой повышенной зарплате.
Я б для тебя украл весь небосвод.
Я б отсюда в тапочках в тайгу сбежал.
Я был душой дурного общества.
Я вышел ростом и лицом.
Я гордость под исподнее запрятал.
Я должен первым быть на горизонте.
Я жгу остатки праздничных одежд.
Я же, Зин, не пью один.
Я люблю, и значит – я живу.
Я не люблю насилье и бессилье.
Я ненавижу сплетни в виде версий.
Я от земли Антея отрываю.
Я самый непьющий из всех мужиков.
Ясновидцев, как и очевидцев, во все века сжигали на кострах.
Я согласен бегать в табуне – но не под седлом и без узды.
Я теперь свои семечки сею.
2012 г.
Составитель Павел Маленёв.
®pMalenyov.
Открывая Высоцкого 6
4
Протопи ты мне баньку по-белому, я от белого света отвык.
Угорю я, и мне, угорелому, пар горячий развяжет язык.
………………………………………………………………
Эх, за веру мою беззаветную столько лет отдыхал я в раю,
Променял я на жизнь беспросветную несусветную глупость мою.
……………………………………………….
Застучали мне мысли под темечком, получилось, я зря им клеймён…
И хлещу я березовым веничком по наследию мрачных времен.
. Я не помню, кто первый сломался, —
Помню, он подливал, поддакивал, —
Мой язык как шнурок развязался —
Я кого-то ругал, оплакивал.
А потом мне пришили дельце
По статье Уголовного кодекса,
Успокоили: «Всё перемелется»,
Дали срок — не дали опомниться.
Пятьдесят восьмую дают статью —
Говорят: «Ничего, вы так молоды.
Если б знал я, с кем еду, с кем водку пью, —
Он бы хрен доехал до Вологды!
Он живёт себе в городе Вологде,
А я — на Севере, а Север — вона где!
Вот песня о том, как выбивали признания у арестованных. 1ожалуй, самая длинная у Высоцкого.
Тюремный юмор этой песни заключается в том, что героя осматривает врач и заполняет историю болезни, а герою всё чудится, будто его пытают. И надо сказать, что впечатления у него — отнюдь не фантастичные. Скорее, смягчённые.
Но пожалуй, самое поразительное для тех лет — это от¬крытое сочувствие автора жертвам репрессий. Если можно так сказать, воинственное, вызывающее, как луч света в офици¬альном мраке гробового молчания на эту запретную тему. И на эту тему одна из самых блестящих песен, которую хочется привести полностью:
Все срока уже закончены,
А у лагерных ворот,
Что крест-накрест заколочены, —
Надпись: «Все ушли на фронт».
За грехи за наши нас простят.
Ведь у нас такой народ:
Если Родина в опасности —
Значит, всем идти на фронт.
Там год — за три, если Бог хранит, —
Как и в лагере зачёт.
Нынче мы на равных с вохрами —
Нынче всем идти на фронт.
У начальника Берёзкина —
Ох и гонор, ох и понт!
И душа — крест-накрест досками, —
Но и он пошёл на фронт.
Лучше было — сразу в тыл его:
Только с нами был он смел, —
Высшей мерой наградил его
Трибунал за самострел.
Ну а мы — всё оправдали мы, —
Наградили нас потом:
Кто живые, тех — медалями,
А кто мёртвые — крестом.
И другие заключённые
Пусть читают у ворот
Нашу память застеклённую —
Надпись: «Все ушли на фронт».
Мне кажется, что если бы даже эти песни были просто напечатаны в каком-нибудь журнале, и то вызвали бы сенса¬цию на общем фоне разрешаемого к публикации. Но поистине, нет худа без добра. Именно потому, что таким текстам было никак не пробиться в печать, миллионы людей впервые воспринимали их с магнитофонного голоса Высоцкого. И эффект удесятерялся.
Я всё пытаюсь пробиться сквозь аэродромные децибелы к содержанию современных роковых песен — и тяжёлого рока, и такого, и сякого. Пытаюсь найти в них не то что превосходя¬щее, а хоть в какой-то мере сопоставимое с тем, с чем выходили на эстраду Высоцкий и другие «шестидесятники». Пока не нахожу. Может быть, мне не везёт в поисках? Или не нахожу только пока.
Слышится также строгий выговор с предупреждением и, возможно, с занесением в личное дело: ты что же, собрался писать о нравственной атмосфере общества, а до сих пор всё о войне да о репрессиях? В ответ в свою очередь спрошу: как можно рассуждать о нравственности, не упоминая о социально-политических условиях, которые непосредственно влияют на её состояние?
Так что разговор идёт, по существу, о первоосновах нрав¬ственной атмосферы общества.
Все ушли на фронт
Текст и комментарии
ВСЕ УШЛИ НА ФРОНТ
Все срока уже закончены,
А у лагерных ворот,
Что крест-накрест заколочены, –
Надпись: «Все ушли на фронт».
За грехи за наши нас простят,
Ведь у нас такой народ:
Если Родина в опасности –
Значит, всем идти на фронт.
Там год – за три, если бог хранит, –
Как и в лагере зачет.
Нынче мы на равных с вохрами –
Нынче всем идти на фронт.
У начальника Березкина –
Ох и гонор, ох и понт! –
И душа – крест-накрест досками, –
Но и он пошел на фронт.
Лучше было – сразу в тыл его:
Только с нами был он смел, –
Высшей мерой наградил его
Трибунал за самострел.
Ну а мы – всё оправдали мы, –
Наградили нас потом:
Кто живые, тех – медалями,
А кто мертвые – крестом.
И другие заключенные
Пусть читают у ворот
Нашу память застекленную –
Надпись: «Все ушли на фронт»…
Все ушли на фронт – «Я, конечно, вернусь…» Варианты названия – «Нынче все срока закончены», «Все срока уже закончены».
Если родина в опасности значит всем идти на фронт
Небо этого дня ясное,
Но теперь в нем броня лязгает.
А по нашей земле гул стоит,
И деревья в смоле, — грустно им.
Дым и пепел встают, как кресты,
Гнезд по крышам не вьют аисты.
Колос — в цвет янтаря, успеем ли?
Нет! Выходит, мы зря сеяли.
Что ж там цветом в янтарь светится?
Это в поле пожар мечется.
Разбрелись все от бед в стороны.
Певчих птиц больше нет — вороны.
И деревья в пыли — к осени,
Те, что песни могли, — бросили.
И любовь не для нас. Верно ведь?
Что нужнее сейчас? Ненависть.
Дым и пепел встают, как кресты,
Гнезд по крышам не вьют аисты.
Лес шумит, как всегда, кронами,
А земля и вода — стонами.
Но нельзя без чудес — аукает
Довоенными лес звуками.
Побрели все от бед на Восток,
Певчих птиц больше нет, нет аистов.
Воздух звуки хранит разные,
Но теперь в нем гремит, лязгает.
Даже цокот копыт — топотом,
Если кто закричит — шепотом.
Побрели все от бед на Восток,
И над крышами нет аистов.
1967 г.
На братских могилах не ставят крестов,
И вдовы на них не рыдают,
К ним кто-то приносит букеты цветов,
И Вечный огонь зажигают.
Здесь раньше вставала земля на дыбы,
А нынче — гранитные плиты.
Здесь нет ни одной персональной судьбы —
Все судьбы в единую слиты.
А в Вечном огне виден вспыхнувший танк,
Горящие русские хаты,
Горящий Смоленск и горящий рейхстаг,
Горящее сердце солдата.
У братских могил нет заплаканных вдов —
Сюда ходят люди покрепче.
На братских могилах не ставят крестов,
Но разве от этого легче.
Неспроста, неспроста,
От родных тополей
Нас далекие манят места,-
Будто там веселей.
Неспроста, неспроста.
Отставить разговоры
Вперед и вверх, а там.
Ведь это наши горы,
Они помогут нам!
А до войны вот этот склон
Немецкий парень брал с тобою!
Он падал вниз, но был спасен,
А вот сейчас, быть может, он
Свой автомат готовит к бою.
Отставить разговоры
Вперед и вверх, а там.
Ведь это наши горы,
Они помогут нам!
Взвод лезет вверх, а у реки —
Тот, с кем ходил ты раньше в паре.
Мы ждем атаки до тоски,
А вот альпийские стрелки
Сегодня что-то не в ударе.
Отставить разговоры
Вперед и вверх, а там.
Ведь это наши горы,
Они помогут нам!
Ты снова здесь, ты собран весь,
Ты ждешь заветного сигнала.
А парень тот, он тоже здесь.
Среди стрелков из «Эдельвейс».
Их надо сбросить с перевала!
Отставить разговоры
Вперед и вверх, а там.
Ведь это наши горы,
Они помогут нам!
Нынче все срока закончены,
А у лагерных ворот,
Что крест-накрест заколочены,
Надпись: «Все ушли на фронт».
За грехи за наши нас простят, —
Ведь у нас такой народ:
Если Родина в опасности —
Значит, всем идти на фронт.
Там год — за три, если бог хранит, —
Как и в лагере зачет.
Нынче мы на равных с ВОХРами,
Нынче всем идти на фронт.
У начальника Березкина —
Ох и гонор, ох и понт!
И душа — крест-накрест досками,
Но и он пошел на фронт.
Лучше б было сразу в тыл его,
Только с нами был он смел.
Высшей мерой наградил его
Трибунал за самострел.
Ну, а мы — все оправдали мы,
Наградили нас потом,
Кто живые — тех медалями,
А кто мертвые — крестом.
И другие заключенные
Пусть читают у ворот
Нашу память застекленную —
Надпись: «Все ушли на фронт».
Вцепились они в высоту, как в свое.
Огонь минометный, шквальный.
А мы все лезли толпой на нее,
Как на буфет вокзальный.
И крики «ура» застывали во рту,
Когда мы пули глотали.
Семь раз занимали мы ту высоту —
Семь раз мы ее оставляли.
И снова в атаку не хочется всем,
Земля — как горелая каша.
В восьмой раз возьмем мы ее насовсем —
Свое возьмем, кровное, наше!
А может ее стороной обойти, —
И что мы к ней прицепились?!
Но, видно, уж точно — все судьбы-пути
На этой высотке скрестились.
1965 г.
Мне этот бой не забыть нипочем, —
Смертью пропитан воздух.
А с небосвода бесшумным дождем
Падали звезды.
Вот снова упала, и я загадал —
Выйти живым из боя!
Так свою жизнь я поспешно связал
С глупой звездою.
Нам говорили: «Нужна высота!»
И «Не жалеть патроны!»
Вон покатилась вторая звезда —
Вам на погоны.
Я уж решил — миновала беда,
И удалось отвертеться.
С неба скатилась шальная звезда
Прямо под сердце.
Звезд этих в небе — как рыбы в прудах,
Хватит на всех с лихвою.
Если б не насмерть, — ходил бы тогда
Тоже героем.
Я бы звезду эту сыну отдал,
Просто на память.
В небе висит, пропадает звезда —
Некуда падать.
Мы взлетали как утки с раскисших полей:
Двадцать вылетов в сутки — куда веселей!
Мы смеялись, с парилкой туман перепутав.
И в простор набивались мы до тесноты, —
Облака надрывались, рвались в лоскуты,
Пули шили из них купола парашютов.
Возвращались тайком — без приборов, впотьмах,
И с радистом-стрелком, что повис на ремнях.
В фюзеляже пробоины, в плоскости — дырки.
И по коже — озноб; и заклинен штурвал, —
И дрожал он, и дробь по рукам отбивал —
Как во время опасного номера в цирке.
До сих пор это нервы щекочет, —
Но садились мы, набок кренясь.
Нам казалось — машина не хочет
И не может работать на нас.
Правда, шит я не лыком и чую чутьем
В однокрылом двуликом партнере моем
Игрока, что пока все намеренья прячет.
Но плевать я хотел на обузу примет:
У него есть предел — у меня его нет, —
Поглядим, кто из нас запоет — кто заплачет!
Если будет полет этот прожит —
Нас обоих не спишут в запас.
Кто сказал, что машина не может
И не хочет работать на нас?!
Как призывный набат, прозвучали в ночи тяжело шаги,
Значит, скоро и нам уходить и прощаться без слов.
По нехоженным тропам протопали лошади, лошади,
Неизвестно к какому концу унося седоков.
Наше время — иное, лихое, но счастье, как встарь, ищи!
И в погоню за ним мы летим, убегающим, вслед.
Только вот в этой скачке теряем мы лучших товарищей,
На скаку не заметив, что рядом товарищей нет.
И еще будем долго огни принимать за пожары мы,
Будет долго зловещим казаться нам скрип сапогов,
Про войну будут детские игры с названьями старыми,
И людей будем долго делить на своих и врагов.
А когда отгрохочет, когда отгорит и отплачется,
И когда наши кони устанут под нами скакать,
И когда наши девушки сменят шинели на платьица, —
Не забыть бы тогда, не простить бы и не потерять!
Всю войну под завязку я все к дому тянулся,
И хотя горячился, воевал делово.
Ну а он торопился, как-то раз не пригнулся, —
И в войне взад-вперед обернулся, за два года — всего ничего!
Не слыхать его пульса с сорок третьей весны,
Ну а я окунулся в довоенные сны.
И гляжу я, дурея, но дышу тяжело.
Он был лучше, добрее, ну а мне повезло.
Я за пазухой не жил, не пил с господом чая,
Я ни в тыл не стремился, ни судьбе под подол,
Но мне женщины молча намекали, встречая:
Если б ты там навеки остался, может, мой бы обратно пришел.
Для меня не загадка их печальный вопрос —
Мне ведь тоже не сладко, что у них не сбылось.
Мне ответ подвернулся: «Извините, что цел!
Я случайно вернулся, вернулся, ну а ваш не сумел».
Он кричал напоследок, в самолете сгорая:
— Ты живи, ты дотянешь! — доносилось сквозь гул.
Мы летали под богом, возле самого рая —
Он поднялся чуть выше и сел там, ну а я до земли дотянул.
Встретил летчика сухо райский аэродром.
Он садился на брюхо, но не ползал на нем,
Он уснул — не проснулся, он запел — не допел,
Так что я вот вернулся, ну а он не сумел.
Я кругом и навечно виноват перед теми,
С кем сегодня встречаться я почел бы за честь.
И хотя мы живыми до конца долетели,
Жжет нас память и мучает совесть — у кого? У кого она есть.
Кто-то скупо и четко отсчитал нам часы
Нашей жизни короткой, как бетон полосы.
И на ней — кто разбился, кто — взлетел навсегда.
Ну а я приземлился, а я приземлился — вот какая беда.
Он не вернулся из боя
Почему все не так? Вроде все как всегда:
То же небо — опять голубое,
Тот же лес, тот же воздух и та же вода,
Только он не вернулся из боя.
Мне теперь не понять, кто же прав был из нас
В наших спорах без сна и покоя.
Мне не стало хватать его только сейчас,
Когда он не вернулся из боя.
Он молчал невпопад и не в такт подпевал,
Он всегда говорил про другое,
Он мне спать не давал, он с восходом вставал,
А вчера не вернулся из боя.
То, что пусто теперь, — не про то разговор,
Вдруг заметил я — нас было двое.
Для меня будто ветром задуло костер,
Когда он не вернулся из боя.
Нынче вырвалась, будто из плена, весна,
По ошибке окликнул его я:
— Друг, оставь покурить! — А в ответ — тишина:
Он вчера не вернулся из боя.
Наши мертвые нас не оставят в беде,
Наши павшие — как часовые.
Отражается небо в лесу, как в воде,
И деревья стоят голубые.
Нам и места в землянке хватало вполне,
Нам и время текло для обоих.
Все теперь одному. Только кажется мне,
Это я не вернулся из боя.
Я этот набесный квадрат не покину.
Мне цифры сейчас не важны,-
Сегодня мой друг защищает мне спину,
А значит, и шансы равны.
Мне в хвост вышел «мессер», но вот задымил он,
Надсадно завыли винты.
Им даже не надо крестов на могилы,
Сойдут и на крыльях кресты!
И я попрошу Бога, Духа и Сына,
Чтоб выполнил волю мою:
Пусть вечно мой друг защищает мне спину,
Как в этом последнем бою.
Мы крылья и стрелы попросим у бога,
Ведь нужен им ангел-ас,
А если у них истребителей много,
Пусть пишут в хранители нас.
Жил я с матерью и батей
На Арбате, — век бы так.
А теперь я в медсанбате
На кровати, весь в бинтах.
Что нам слава, что нам Клава —
Медсестра и белый свет!
Помер мой сосед, что справа,
Тот, что слева — еще нет.
И однажды — как в угаре —
Тот сосед, что слева, мне
Вдруг сказал:
— Послушай, парень,
У тебя ноги-то нет.
Как же так! Неправда, братцы!
Он, наверно, пошутил?
— Мы отрежем только пальцы, —
Так мне доктор говорил.
Но сосед, который слева,
Все смеялся, все шутил.
Даже если ночью бредил —
Все про ногу говорил,
Издевался: мол, не встанешь!
Не увидишь, мол, жены!
Поглядел бы ты, товарищ,
На себя со стороны.
Если б был я не калека
И слезал с кровати вниз,
Я б тому, который слева,
Просто глотку перегрыз!
Умолял сестричку Клаву
Показать, какой я стал.
Был бы жив сосед, что справа, —
Он бы правду мне сказал.
Кто сказал: «Все сгорело дотла,
Больше в землю не бросите семя!»?
Кто сказал, что Земля умерла?
Нет, она затаилась на время!
Материнства не взять у Земли,
Не отнять, как не вычерпать моря.
Кто поверил, что Землю сожгли?
Нет, она почернела от горя.
Кто поверил, что Землю сожгли?!
Нет, она затаилась на время.
Сбивают из досок столы во дворе,
Пока не накрыли — стучат в домино.
Дни в мае длиннее ночей в декабре,
Но тянется время — и все решено.
Вот уже довоенные лампы горят вполнакала —
И из окон на пленных глазела Москва свысока.
А где-то солдат еще в сердце осколком толкало,
А где-то разведчикам надо добыть «языка».
Вот уже обновляют знамена. И строят в колонны.
И булыжник на площади чист, как паркет на полу.
А все же на Запад идут и идут эшелоны.
И над похоронкой заходятся бабы в тылу.
Не выпито всласть родниковой воды,
Не куплено впрок обручальных колец —
Все смыло потоком народной беды,
Которой приходит конец наконец.
Вот со стекол содрали кресты из полосок бумаги.
Вот и шторы — долой! Затемненье уже ни к чему.
А где-нибудь спирт раздают перед боем из фляги,
Он все выгоняет — и холод, и страх, и чуму.
Вот от копоти свечек уже очищают иконы.
И душа и уста — и молитву творят, и стихи.
Но с красным крестом все идут и идут эшелоны,
Хотя и потери по сводкам не так велики.
Уже зацветают повсюду сады.
И землю прогрело, и воду во рвах.
И скоро награда за ратны труды —
Подушка из свежей травы в головах.
Я помню райвоенкомат:
«В десант не годен. Так-то, брат!
Таким, как ты, там невпротык», — и дальше смех, —
Мол, из тебя какой солдат?
Тебя хоть сразу в медсанбат.
А из меня такой солдат, как изо всех.
А на войне, как на войне.
А мне и вовсе — мне вдвойне,
Присохла к телу гимнастерка на спине.
Я отставал, сбоил в строю.
Но как-то раз в одном бою,
Не знаю чем, я приглянулся старшине.
Шумит окопная братва:
«Студент! А сколько — дважды два?
Эй, холостой! А правда, графом был Толстой?
А кто евоная жена?»
Но тут встревал мой старшина:
«Иди поспи, ты не святой, а утром — бой».
И только раз, когда я встал
Во весь свой рост, он мне сказал:
«Ложись!» — и дальше пару слов без падежей, —
«К чему две дырки в голове?»
И вдруг спросил: «А что, в Москве
Неужто вправду есть дома в пять этажей?»
Над нами шквал — он застонал,
И в нем осколок остывал.
И на вопрос его ответить я не смог.
Он в землю лег за пять шагов,
За пять ночей и за пять снов —
Лицом на Запад и ногами на Восток.
Песня о погибшем летчике
Посвящается дважды Герою Советского Союза
Николаю Скоморохову и его погибшему другу
Николаю Горбунову
Я — «Як»-истребитель,
Мотор мой звенит,
Небо — моя обитель,
Но тот, который во мне сидит,
Считает, что он — истребитель.
В этом бою мною «юнкерс» сбит, —
Я сделал с ним, что хотел.
А тот, который во мне сидит,
Изрядно мне надоел.
Я в прошлом бою навылет прошит,
Меня механик заштопал,
Но тот, который во мне сидит,
Опять заставляет — в «штопор».
Вот сзади заходит ко мне «мессершмитт».
Уйду — я устал от ран,
Но тот, который во мне сидит,
Я вижу — решил на таран!
Я — главный, a сзади, ну чтоб я сгорел!-
Где же он, мой ведомый?
Вот он задымился, кивнул и запел:
«Мир вашему дому!»
И тот, который в моем черепке,
Остался один и влип.
Меня в заблужденье он ввел и в пике —
Прямо из «мертвой петли».
Он рвет на себя, и нагрузки — вдвойне.
Эх, тоже мне летчик-ас!
И снова приходится слушаться мне,
Но это в последний раз.
Я больше не буду покорным, клянусь!
Уж лучше лежать на земле.
Ну что ж он не слышит, как бесится пульс!
Бензин — моя кровь — на нуле.
Терпенью машины бывает предел,
И время его истекло.
Но тот, который во мне сидел,
Вдруг ткнулся лицом в стекло.
Убит! Наконец-то лечу налегке,
Последние силы жгу.
Но. что это, что?! Я в глубоком пике
И выйти никак не могу!
Досадно, что сам я немного успел,
Но пусть повезет другому.
Выходит, и я напоследок спел:
«Мир вашему дому!»
Полчаса до атаки.
Скоро снова под танки,
Снова слышать разрывов концерт.
А бойцу молодому
Передали из дома
Небольшой голубой треугольный конверт.
И как будто не здесь ты,
Если почерк невесты,
Или пишут отец или мать.
Но случилось другое,
Видно, зря перед боем
Поспешили солдату письмо передать.
Там стояло сначала:
«Извини, что молчала.
Ждать устала. ». И все, весь листок.
Только снизу приписка:
«Уезжаю не близко,
Ты ж спокойно воюй и прости, если что!»
Вместе с первым разрывом
Парень крикнул тоскливо:
«Почтальон, что ты мне притащил?
За минуту до смерти
В треугольном конверте
Пулевое ранение я получил!»
Он шагнул из траншеи
С автоматом на шее,
От осколков беречься не стал.
И в бою под Сурою
Он обнялся с землею,
Только ветер обрывки письма разметал.
Я рос как вся дворовая шпана —
Мы пили водку, пели песни ночью, —
И не любили мы Сережку Фомина
За то, что он всегда сосредоточен.
В военкомате мне сказали: «Старина,
Тебе броню дает родной завод «Компрессор»!»
Я отказался, — а Сережку Фомина
Спасал от армии отец его, профессор.
Кровь лью я за тебя, моя страна,
И все же мое сердце негодует:
Кровь лью я за Сережку Фомина —
А он сидит и в ус себе не дует!
Теперь небось он ходит по кинам —
Там хроника про нас перед сеансом, —
Сюда б сейчас Сережку Фомина —
Чтоб побыл он на фронте на германском!
. Но наконец закончилась война —
С плеч сбросили мы словно тонны груза, —
Встречаю я Сережку Фомина —
А он Герой Советского Союза.
Я стою, стою спиною к строю, —
Только добровольцы — шаг вперед!
Нужно провести разведку боем, —
Для чего — да кто ж там разберет.
Кто со мной? С кем идти?
Так, Борисов. Так, Леонов.
И еще этот тип
Из второго батальона!
Мы ползем, к ромашкам припадая, —
Ну-ка, старшина, не отставай!
Ведь на фронте два передних края:
Наш, а вот он — их передний край.
Кто со мной? С кем идти?
Так, Борисов. Так, Леонов.
И еще этот тип
Из второго батальона!
Проволоку грызли без опаски:
Ночь — темно, и не видать ни зги.
В двадцати шагах — чужие каски, —
С той же целью — защитить мозги.
Кто со мной? С кем идти?
Так, Борисов. Так, Леонов.
Ой. Еще этот тип
Из второго батальона.
С кем обратно идти?
Так, Борисов. Где Леонов?!
Эй ты, жив? Эй ты, тип
Из второго батальона!
Пулю для себя не оставляю,
Дзот накрыт и рассекречен дот.
А этот тип, которого не знаю,
Очень хорошо себя ведет.
С кем в другой раз идти?
Где Борисов? Где Леонов.
Правда жив этот тип
Из второго батальона.
С кем в другой раз ползти?
Где Борисов? Где Леонов?
И парнишка затих
Из второго батальона.
Сыновья уходят в бой
Сегодня не слышно биенья сердец —
Оно для аллей и беседок.
Я падаю, грудью хватая свинец,
Подумать успев напоследок:
«На этот раз мне не вернуться,
Я ухожу, придет другой».
Мы не успели, не успели оглянуться,
А сыновья, а сыновья уходят в бой.
Вот кто-то решив: «После нас — хоть потоп»,
Как в пропасть, шагнул из окопа,
А я для того свой покинул окоп,
Чтоб не было вовсе потопа.
Сейчас глаза мои сомкнутся,
Я крепко обнимусь с землей.
Мы не успели, не успели оглянуться,
А сыновья, а сыновья уходят в бой.
Кто сменит меня, кто в атаку пойдет?
Кто выйдет к заветному мосту?
И мне захотелось: пусть будет вон тот,
Одетый во всё не по росту.
Я успеваю улыбнуться,
Я видел, кто придет за мной.
Мы не успели, не успели оглянуться,
А сыновья, а сыновья уходят в бой.
Разрывы глушили биенье сердец,
Мое же — мне громко стучало,
Что все же конец мой — еще не конец:
Конец — это чье-то начало.
Сейчас глаза мои сомкнутся,
Я ухожу — придет другой.
Мы не успели, не успели оглянуться,
А сыновья, а сыновья уходят в бой.
Так случилось — мужчины ушли,
Побросали посевы до срока.
Вот их больше не видно из окон —
Растворились в дорожной пыли.
Вытекают из колоса зерна —
Эти слезы несжатых полей.
И холодные ветры проворно
Потекли из щелей.
Мы вас ждем — торопите коней!
В добрый час, в добрый час, в добрый час!
Пусть попутные ветры не бьют, а ласкают вам спины.
А потом возвращайтесь скорей!
Ивы плачут по вас,
И без ваших улыбок бледнеют и сохнут рябины.
Мы в высоких живем теремах,
Входа нет никому в эти зданья —
Одиночество и ожиданье
Вместо вас поселилось в домах.
Потеряла и свежесть и прелесть
Белизна неодетых рубах,
Даже старые песни приелись
И навязли в зубах.
Мы вас ждем — торопите коней!
В добрый час, в добрый час, в добрый час!
Пусть попутные ветры не бьют, а ласкают вам спины.
А потом возвращайтесь скорей!
Ивы плачут по вас,
И без ваших улыбок бледнеют и сохнут рябины.
Все единою болью болит,
И звучит с каждым днем непрестанней
Вековечный надрыв причитаний
Отголоском старинных молитв.
Мы вас встретим и пеших, и конных,
Утомленных, нецелых, — любых.
Только б не пустота похоронных
И предчувствие их.
Мы вас ждем — торопите коней!
В добрый час, в добрый час, в добрый час!
Пусть попутные ветры не бьют, а ласкают вам спины.
А потом возвращайтесь скорей!
Ивы плачут по вас,
И без ваших улыбок бледнеют и сохнут рябины.
1971 г.
Там чужие слова,
Там дурная молва,
Там ненужные встречи случаются,
Там сгорела, пожухла трава,
И следы не читаются в темноте.
Там чужие слова,
Там дурная молва,
Там ненужные встречи случаются,
Там сгорела, пожухла трава,
И следы не читаются в темноте.
Там и звуки, и краски не те,
Только мне выбирать не приходится,
Очень нужен я там, в темноте!
Ничего, распогодится.
Там чужие слова,
Там дурная молва,
Там ненужные встречи случаются,
Там сгорела, пожухла трава,
И следы не читаются в темноте.
1969 г.
Судьба моя лихая давно наперекос, —
Однажды «языка» я добыл, да не донес.
И особист Суэтин, неутомимый наш,
Еще тогда приметил и взял на карандаш.
Рука упала в пропасть с дурацким криком «Пли!»
И залп мне выдал пропуск в ту сторону земли.
Но слышу: — Жив зараза. Тащите в медсанбат!
Расстреливать два раза уставы не велят.
Я раны, как собака, лизал, а не лечил,
В госпиталях, однако, в большом почете был.
Ходил в меня влюбленный весь слабый женский пол:
— Эй ты, недостреленный! Давай-ка на укол!
Я пил чаек из блюдца, со спиртиком бывал,
Мне не пришлось загнуться, и я довоевал.
В свой полк определили. — Воюй, — сказал комбат, —
А что недострелили, так я невиноват.
Черные бушлаты
Посвящается евпаторийскому десанту
За нашей спиной остались паденья, закаты,
Ну хоть бы ничтожный, ну хоть бы невидимый взлет!
Мне хочется верить, что черные наши бушлаты
Дадут нам возможность сегодня увидеть восход.
Сегодня на людях сказали: «Умрите геройски!»
Попробуем — ладно! Увидим, какой оборот.
Я только подумал, чужие куря папироски:
«Тут кто как сумеет, — мне важно увидеть восход.»
Особая рота — особый почет для сапера.
Не прыгайте с финкой на спину мою из ветвей,
Напрасно стараться, — я и с перерезанным горлом
Сегодня увижу восход до развязки своей.
Прошли по тылам мы, держась, чтоб не резать их сонных,
И вдруг я заметил, когда прокусили проход, —
Еще несмышленый, зеленый, но чуткий подсолнух
Уже повернулся верхушкой своей на восход.
За нашей спиною в шесть тридцать остались — я знаю, —
Не только паденья, закаты, но взлет и восход.
Два провода голых, зубами скрипя, зачищаю, —
Восхода не видел, но понял: вот-вот — и взойдет.
. Уходит обратно на нас поредевшая рота.
Что было — не важно, а важен лишь взорваный форт.
Мне хочется верить, что грубая наша работа
Вам дарит возможность беспошлинно видеть восход.
1972 г.
Всего лишь час дают на артобстрел.
Всего лишь час пехоте передышки.
Всего лишь час до самых главных дел:
Кому — до ордена, ну, а кому — до «вышки».
За этот час не пишем ни строки.
Молись богам войны — артиллеристам!
Ведь мы ж не просто так, мы — штрафники.
Нам не писать: «Считайте коммунистом».
Перед атакой — водку? Вот мура!
Свое отпили мы еще в гражданку.
Поэтому мы не кричим «ура!»,
Со смертью мы играемся в молчанку.
У штрафников один закон, один конец —
Коли-руби фашистского бродягу!
И если не поймаешь в грудь свинец,
Медаль на грудь поймаешь «За отвагу».
Ты бей штыком, а лучше бей рукой —
Оно надежней, да оно и тише.
И ежели останешься живой,
Гуляй, рванина, от рубля и выше!
Считает враг — морально мы слабы.
За ним и лес, и города сожжены.
Вы лучше лес рубите на гробы —
В прорыв идут штрафные батальоны!