если звезды горят значит это кому нибудь нужно
👀 Послушайте!
Одним из наиболее тонких и призывных стихотворений Маяковского является его раннее произведение «Послушайте», в котором поэт не кричит, а просит внимания. Строки пишутся в 1914 году, когда сладость признания ещё не тешит Владимира Владимировича, отсюда и рождается призыв, обращённый к немногим сегодняшним и многим завтрашним поклонникам.
Тема стихотворения
Уже в 1914 году Маяковский считает себя состоявшимся поэтом, которому не хватает только признания масс. Отсюда растёт смысл первых строк:
Послушайте!
Ведь, если звезды зажигают —
значит — это кому-нибудь нужно?
👀 Автор строк считает себя звездой и объясняет, зачем он нужен… зачем необходим.
В первой части стихотворение авто акцентируется на вопросе, зачем нужны звёзды. Вторая часть «Послушайте» звучит, как требование героя к Богу, с просьбой зажечь звезду, а концовка – это убеждённость в необходимости небесных светил, под земным образом которых Маяковский видит себя.
С помощью метафор автор пытается сделать строки более выразительными (звёзды зажигают, загорелась… хоть одна звезда). Однако метафоры не доминируют, поэтому не искажают смысл того, что автор желает передать в строках.
просит —
чтоб обязательно была звезда! —
клянется —
не перенесет эту беззвездную муку!
Поэт клянётся Богу, что он не в силах перенести непризнание, автор уверен, что заслужил признания и видит, что оно нужно не только ему, но и его будущим поклонникам. Бог был необходим в работе, так как он показал силу стремлений, расставил приоритеты. К прочему, негативное и чуть насмешливое отношение поэта к Богу было и раньше, будет просматриваться и далее. Это выбор бунтаря, которому можно бороться только с собой и с высшими силами.
Полный романтик скажет, что Маяковский не имел в виду себя под звездой, но изучение работ поэта того времени говорит об обратном.
Фон создания «Послушайте»
В 1914 году времена в России напряжённые… зреет революция, два шага до кровавой войны, а Владимир ищет себя в поэзии и в силу характера не может ждать… Только вышел в свет первый сборник, но славы нет, на него не смотрят ещё как на звезду, на него не оборачиваются прохожие.
Маяковский торопит события, в одном стихотворении он кричит (например, «А всё-таки»), в другом просит, в третьем грозится. Стиль уже сформирован, рифма не довлеет над содержанием, а эмоции всегда доминируют. Остаётся показать себя всем, чтобы они увидели, что раньше просто не смотрели не небосвод поэтов и не замечали его талант.
Отнесём стихотворение к одним из самых легко запоминающихся из творчества Владимира Владимировича, и отметим даже толику лирики в «стальной и бунтарской» поэзии Маяковского.
Анализ кратко
Стих «Послушайте» написан на раннем этапе творчества Маяковского, когда поэт находился в экстазе от недавнего выпуска первого сборника. Тема стихотворения – крик одарённого человека в сторону своих возможных почитателей, композиция представляет собой монолог-взрыв героя, сравнивающего между строк себя со звездой.
Жанр строк – элегия-послание, размер смешан, где-то рифма отсутствует, где-то она перекрёстная. Эпитеты от Маяковского суровы (ходит тревожный, но спокойный, жилистая рука, полуденной пыли), метафоры режут, но справедливы (врывается к Богу, метели полуденной пыли, звёзды зажигают и т д.)
Текст
Аудиозапись голоса Маяковского
Аудиозапись голоса В Маяковского поможет понять эмоции автора, ощутить силу бунтарского духа поэта и его устремлённость к признанию.
Стихотворение и анализ «Послушайте!»
Ведь, если звезды зажигают –
значит – это кому-нибудь нужно?
Значит – кто-то хочет, чтобы они были?
Значит – кто-то называет эти плевочки
в метелях полуденной пыли,
боится, что опоздал,
целует ему жилистую руку,
чтоб обязательно была звезда! –
не перенесет эту беззвездную муку!
но спокойный наружно.
“Ведь теперь тебе ничего?
значит – это кому-нибудь нужно?
Значит – это необходимо,
чтобы каждый вечер
загоралась хоть одна звезда?!
Краткое содержание
В. Драчинский. Звездная ночь. 2019
Первая часть элегии представляет собой раздумья лирического героя о Боге. Поэт интересуется у Господа о необходимости существования мироздания в целом. Герой ставит актуальные вопросы перед собой и за ответами отправляется к Всевышнему («врывается к Богу»). Употребляя яркую метафору в отношении Господа «жилистая рука», лирический герой подчёркивает особую связь небесных сил и человека, ведь чаще всего обладателями жилистых рук являются рабочие.
Во второй части элегии герой отправляется к Господу не только для получения ответов на интересующие вопросы, но и для того, чтобы попросить Господа создать звезду. Но, не обычную звезду, а такую, без которой жизнь человека теряет всякий смысл. Под звездой следует понимать искусство, без которого жизнь становится однообразной и пресной.
Затем лирический герой обращается к незнакомому лицу, представляющему собой образец того уникального единомышленника, который задаётся теми же вопросами. При обращении к нему, поэт использует множество вопросительно-восклицательных предложений: они служат наивной попыткой успокоить самого себя, своё сердце, встревоженное переживаниями о жизненном пути всего человечества.
Герой формулирует для себя важнейший принцип: важнее всего в этой жизни быть для кого-то чрезвычайно полезным и необходимым. Таким образом поэт выразил внутренние сомнения относительно полезности и нужности читателям своего собственного творчества.
В конце третьей части лирический герой вновь возвращается к исходной точке – к заданному в начале произведения вопросу. Но только теперь этот вопрос звучит гораздо более оптимистично, нежели в экспозиции. Герой спрашивает: «Значит – это необходимо, чтобы каждый вечер … загоралась хоть одна звезда?!».
История создания
Эта яркая элегия увидела свет в 1914 г. К тому времени, молодой Маяковский уже успел опубликовать свой поэтический сборник «Нате!», и получить широкую известность в литературных кругах. В сборник «Нате!» были включены всего лишь четыре произведения, но в них уже заявила о себе особая манера, в которой автор продолжил писать в дальнейшем. Это произведение наглядно продемонстрировало, что Маяковский способен не только бунтовать, но и предаваться раздумьям лирического плана.
Жанр, направление, размер
По жанровой принадлежности – это элегия с некоторыми чертами послания. Дело в том, что Маяковский предаётся размышлениям о вечной проблеме и одновременно с этим обращается к читателям.
Поэтические строки написаны тоническим стихосложением. Также присутствует «белый стих», но, при этом, некоторые строки зарифмованы.
Композиция
При внимательном взгляде на структурное оформление произведения, складывается впечатление, что его желательно не читать, а именно слушать. Элегия построена чрезвычайно чётко: она включает в себя основной тезис и пояснение к нему.
Композиция кольцевая: во вступительной части лирический герой задаёт вопрос, а в заключительной части сам же на него и отвечает. Элегия делится на три семантические части:
В произведении отсутствует разделение на четверостишия. Подобное необычное композиционное построение весьма характерно для футуристов, к которым принадлежал Маяковский. Всю элегию можно воспринимать, как одну развёрнутую метафору, сквозь которую проходит тема человеческого одиночества.
Образы и символы
В данном произведении автор создал три ключевых образа, позволяющих максимально полно донести до читателей основную идею элегии. Особого внимания заслуживают следующие образы:
Темы и настроение
Тематика элегии не определяется однозначно и точно: всё зависит от того, как истолковать образы, созданные поэтом. К примеру, некоторые литературоведы уверены, что под образом звёзд Маяковский подразумевает поэтическое творчество, а другие полагают, что звёзды символизируют человеческие жизни. Обе позиции весьма достойны.
Следует выделить тему, лежащую на поверхности произведения – это тема смысла жизни и смысла красоты. Звёзды, как нечто прекрасное, способны наполнить человеческое существование теплом, светом, вдохновением и гармонией. Но при этом истинная природа звёзд не известна. Поэтому человек будущего должен поставить перед собой задачу понять эту природу, проникнув в суть мироздания.
Основная идея
Основная идея произведения заключается в познании двух основных смыслов – человеческой жизни и поэтического творчества. Получив ответ на вопрос, что звёзды зажигаются Богом ради людей, Маяковский доносит до нас мысль о том, что внимательное наблюдение за ночным звёздным небом может помочь людям отыскать смысл своего существования, найти свою дорогу судьбы.
Средства выразительности
Элегия наполнена множеством различных выразительных средств. Прежде всего, это связано с той формой изложения, которую Маяковский для себя выбрал. Внимания заслуживают следующие тропы:
Владимир Маяковский — Послушайте: Стих
Послушайте!
Ведь, если звезды зажигают —
значит — это кому-нибудь нужно?
Значит — кто-то хочет, чтобы они были?
Значит — кто-то называет эти плевочки
жемчужиной?
И, надрываясь
в метелях полуденной пыли,
врывается к богу,
боится, что опоздал,
плачет,
целует ему жилистую руку,
просит —
чтоб обязательно была звезда! —
клянется —
не перенесет эту беззвездную муку!
А после
ходит тревожный,
но спокойный наружно.
Говорит кому-то:
«Ведь теперь тебе ничего?
Не страшно?
Да?!»
Послушайте!
Ведь, если звезды
зажигают —
значит — это кому-нибудь нужно?
Значит — это необходимо,
чтобы каждый вечер
над крышами
загоралась хоть одна звезда?!
Анализ стихотворения «Послушайте!» Маяковского
Маяковский – один из самых оригинальных русских поэтов. Его творчество вызывало массу критических и такое же количество положительных отзывов. Важно то, что оно никого не оставляло равнодушным. Его стихи всегда имели острую социальную направленность. Их отличает глубокая личная заинтересованность в поднятой теме. Стихотворение «Послушайте!» было написано в начале 1914 г. Оно представляет собой призыв тонко чувствующего поэта к равнодушному обществу, попытку вывести его из спячки.
К 1914 г. Россия находилась в глубоком кризисе. Нищета большей части населения, голод, набирающие оборот революционные настроения все больше раскалывали страну. Чувствовалось приближение страшной мировой бойни – Первой мировой войны. Высшие слои общества, прикрываясь красивыми фразами, жили буквально последним днем, проводя время в кутежах и праздниках. Царила атмосфера обреченности и безверия.
Стих написан в характерной манере Маяковского – «лесенкой». Рифма неточная, сбивчивая, переходящая в белый стих. Произведение имеет очень сильную эмоциональную окраску. Для этого автор использует многократные восклицания и риторические вопросы. Очень выразительно контрастное сравнение звезд с «плевочками» и одновременно с «жемчужинами». Вызовом Маяковского является приближение бога, имеющего «жилистую руку», к земному миру. Бог выполняет страстные желания людей о том, чтобы на небе появлялись новые звезды, дающие ощущение стабильности и правильного миропорядка.
Стихотворение «Послушайте!» полностью отражает особенности раннего творчества Маяковского, его протест против существующего общественного устройства.
Эффект Манделы. Если звёзды зажигают, значит, это кому-нибудь нужно (В. Маяковский)
janakaties нашла новую манделу. Нашла, как она говорит, лет 15 назад, но я увидел её только сейчас. Может, потому, что много изменений связано в Маяковским в последнее время, поэтому и эта мандела подтянулась заодно.
Итак, все мы знаем крылатое выражение «Если звёзды зажигают, значит, это кому-нибудь нужно». Конечно, эта фраза из произведения «Маленький принц», автор Сент-Экзюпери. Так, да не совсем так :)) Это стихотворение Владимира Маяковского «Послушайте!»
Послушайте!
Ведь, если звезды зажигают —
значит — это кому-нибудь нужно?
Значит — кто-то хочет, чтобы они были?
Значит — кто-то называет эти плево́чки жемчужиной?
Хотелось бы задать вопрос конфабуляционистам, а как бы они объяснили такой массовый психоз, когда куча народу помнит, будто это из «Маленького принца»? Что такого они нашли в этой сказке, чтобы думать, что эта фраза оттуда? Буду рад, если найдут там какое-нибудь подозрительное место, самому лень сказку перечитывать. А в том, что психоз имеет место быть, сомневаться не приходится. Достаточно начать писать фразу в Google, и подсказка с Экзюпери появится даже раньше Маяковского.
И пока гуглил остатки, обнаружил то место, которое, возможно, было источником этой фразы. Я обвёл обвёл его длинной линией на скриншоте выше. Облегчу работу конфабуляционистам. Вот эта фраза целиком, глава 14:
Пятая планета была очень занятная. Она оказалась меньше всех. На ней только и помещалось что фонарь да фонарщик. Маленький принц никак не мог понять, для чего на крохотной, затерявшейся в небе планетке, где нет ни домов, ни жителей, нужны фонарь и фонарщик. Но он подумал:
«Может быть, этот человек и нелеп. Но он не так нелеп, как король, честолюбец, делец и пьяница. В его работе все-таки есть смысл. Когда он зажигает свой фонарь — как будто рождается еще одна звезда или цветок. А когда он гасит фонарь — как будто звезда или цветок засыпают. Прекрасное занятие. Это по-настоящему полезно, потому что красиво».
Таким образом, получается, что фонари, подобно звёздам, зажигал фонарщик. Да, я помню этот фрагмент. Только теперь, получается, это больше никому не нужно 🙂
А вообще слово «звёзды» встречается в сказке 27 раз. Вот ещё подозрительный эпизод:
Маленький принц сел на камень и поднял глаза к небу.
— Хотел бы я знать, зачем звезды светятся, — задумчиво сказал он. — Наверно, затем, чтобы рано или поздно каждый мог вновь отыскать свою. Смотри, вот моя планета — как раз прямо над нами… Но как до нее далеко!
Можно даже сказать, что вся сказка не столько о Маленьком принце, сколько о звёздах. Любил их Сент-Экзюпери. Теперь и Маяковский тоже любит 🙂
Владимир Маяковский
Если звезды зажигают (сборник)
Фото на фронтисписе А.М. Родченко
Серия «Народная поэзия»
Оформление А. Саукова
В оформлении обложки использована репродукция картины Первомайская демонстрация в Москве в первые годы Советской власти» (1928 г.) художника Генриха Фогелера (1872—1942 гг.)
Серия «Золотая коллекция поэзии»
Оформление Я. Ярусовой
В оформлении обложки использована фотография: sergei kudriavtcev / Shutterstock.com Используется по лицензии от Shutterstock.com
В. Маяковский – ученик Строгановского Училища. Москва, 1910 г.
Кофта фата
Я сам
(Из автобиографии)
11 бутырских месяцев
Важнейшее для меня время. После трех лет теории и практики – бросился на беллетристику. Перечел все новейшее. Символисты – Белый, Бальмонт. Разобрала формальная новизна. Но было чуждо. Темы, образы не моей жизни. Попробовал сам писать так же хорошо, но про другое. Оказалось так же про другое – нельзя. Вышло ходульно и ревплаксиво.
В золото, в пурпур леса одевались,
Солнце играло на главах церквей.
Ждал я: но в месяцах дни потерялись,
Сотни томительных дней.
Исписал таким целую тетрадку. Спасибо надзирателям – при выходе отобрали. А то б еще напечатал!
Отчитав современность, обрушился на классиков. Байрон, Шекспир, Толстой. Последняя книга – «Анна Каренина». Не дочитал. Ночью вызвали «с вещами по городу». Так и не знаю, чем у них там, у Карениных, история кончилась.
Меня выпустили. Должен был (охранка постановила) идти на три года в Туруханск. Махмудбеков отхлопотал меня у Курлова.
Во время сидки судили по первому делу – виновен, но летами не вышел. Отдать под надзор полиции и под родительскую ответственность.
Так называемая дилемма
Что я могу противопоставить навалившейся на меня эстетике старья? Разве революция не потребует от меня серьезной школы? Я зашел к тогда еще товарищу по партии – Медведеву. Хочу делать социалистическое искусство. Сережа долго смеялся: кишка тонка.
Думаю все-таки, что он недооценил мои кишки.
Я прервал партийную работу. Я сел учиться.
Начало мастерства
Думалось – стихов писать не могу. Опыты плачевные. Взялся за живопись. Учился у Жуковского. Вместе с какими-то дамочками писал серебренькие сервизики. Через год догадался – учусь рукоделию. Пошел к Келину. Реалист. Хороший рисовальщик. Лучший учитель. Твердый. Меняющийся.
Требование – мастерство, Гольбейн. Терпеть не могущий красивенькое.
Поэт почитаемый – Саша Черный. Радовал его антиэстетизм.
Последнее училище
Сидел на «голове» год. Поступил в Училище живописи, ваяния и зодчества: единственное место, куда приняли без свидетельства о благонадежности. Работал хорошо.
Удивило: подражателей лелеют – самостоятельных гонят. Ларионов, Машков. Ревинстинктом стал за выгоняемых.
Давид Бурлюк
В училище появился Бурлюк. Вид наглый. Лорнетка. Сюртук. Ходит напевая. Я стал задирать. Почти задрались.
В курилке
Благородное собрание. Концерт. Рахманинов. Остров мертвых. Бежал от невыносимой мелодизированной скуки. Через минуту и Бурлюк. Расхохотались друг в друга. Вышли шляться вместе.
Памятнейшая ночь
Разговор. От скуки рахманиновской перешли на училищную, от училищной – на всю классическую скуку. У Давида – гнев обогнавшего современников мастера, у меня – пафос социалиста, знающего неизбежность крушения старья. Родился российский футуризм.
Следующая
Днем у меня вышло стихотворение. Вернее – куски. Плохие. Нигде не напечатаны. Ночь. Сретенский бульвар. Читаю строки Бурлюку. Прибавляю – это один мой знакомый. Давид остановился. Осмотрел меня. Рявкнул: «Да это же ж вы сами написали! Да вы же ж гениальный поэт!» Применение ко мне такого грандиозного и незаслуженного эпитета обрадовало меня. Я весь ушел в стихи. В этот вечер совершенно неожиданно я стал поэтом.
Бурлючье чудачество
Уже утром Бурлюк, знакомя меня с кем-то, басил: «Не знаете? Мой гениальный друг. Знаменитый поэт Маяковский». Толкаю. Но Бурлюк непреклонен. Еще и рычал на меня, отойдя: «Теперь пишите. А то вы меня ставите в глупейшее положение».
Так ежедневно
Пришлось писать. Я и написал первое (первое профессиональное, печатаемое) – «Багровый и белый» и другие.
Багровый и белый отброшен и скомкан,
в зеленый бросали горстями дукаты,
а черным ладоням сбежавшихся окон
раздали горящие желтые карты.
Бульварам и площади было не странно
увидеть на зданиях синие тоги.
И раньше бегущим, как желтые раны,
огни обручали браслетами ноги.
Толпа – пестрошерстая быстрая кошка —
плыла, изгибаясь, дверями влекома;
каждый хотел протащить хоть немножко
громаду из смеха отлитого кома.
Я, чувствуя платья зовущие лапы,
в глаза им улыбку протиснул; пугая
ударами в жесть, хохотали арапы,
над лбом расцветивши крыло попугая.
А вы могли бы?
Я сразу смазал карту будня,
плеснувши краску из стакана;
я показал на блюде студня
косые скулы океана.
На чешуе жестяной рыбы
прочел я зовы новых губ.
А вы
ноктюрн сыграть
могли бы
на флейте водосточных труб?
Вывескам
Читайте железные книги!
Под флейту золо́ченой буквы
полезут копченые сиги
и золотокудрые брюквы.
А если весело́стью песьей
закружат созвездия «Магги» —
бюро похоронных процессий
свои проведут саркофаги.
Когда же, хмур и плачевен,
загасит фонарные знаки,
влюбляйтесь под небом харчевен
в фаянсовых чайников маки!
От усталости
Земля!
Дай исцелую твою лысеющую голову
лохмотьями губ моих в пятнах чужих позолот.
Дымом волос над пожарами глаз из олова
дай обовью я впалые груди болот.
Ты! Нас – двое,
ораненных, загнанных ланями,
вздыбилось ржанье оседланных смертью коней.
Дым из-за дома догонит нас длинными дланями,
мутью озлобив глаза догнивающих в ливнях огней.
Сестра моя!
В богадельнях идущих веков,
может быть, мать мне сыщется;
бросил я ей окровавленный песнями рог.
Квакая, скачет по полю
канава, зеленая сыщица,
нас заневолить
веревками грязных дорог.
Через час отсюда в чистый переулок
вытечет по человеку ваш обрюзгший жир,
а я вам открыл столько стихов шкатулок,
я – бесценных слов мот и транжир.
Вот вы, мужчина, у вас в усах капуста
где-то недокушанных, недоеденных щей;
вот вы, женщина, на вас белила густо,
вы смотрите устрицей из раковин вещей.
Все вы на бабочку поэтиного сердца
взгромоздитесь, грязные, в калошах и без калош.
Толпа озвереет, будет тереться,
ощетинит ножки стоглавая вошь.
А если сегодня мне, грубому гунну,
кривляться перед вами не захочется – и вот
я захохочу и радостно плюну,
плюну в лицо вам
я – бесценных слов транжир и мот.
Ничего не понимают
Вошел к парикмахеру, сказал – спокойный:
«Будьте добры́, причешите мне уши».
Гладкий парикмахер сразу стал хвойный,
лицо вытянулось, как у груши.
«Сумасшедший!
Рыжий!» —
запрыгали слова.
Ругань металась от писка до писка,
и до-о-о-о-лго
хихикала чья-то голова,
выдергиваясь из толпы, как старая редиска.
Кофта фата
Я сошью себе черные штаны
из бархата голоса моего.
Желтую кофту из трех аршин заката.
По Невскому мира, по лощеным полосам его,
профланирую шагом Дон-Жуана и фата.
Не потому ли, что небо голубо́,
а земля мне любовница в этой праздничной чистке,
я дарю вам стихи, веселые, как би-ба-бо,
и острые и нужные, как зубочистки!
Женщины, любящие мое мясо, и эта
девушка, смотрящая на меня, как на брата,
закидайте улыбками меня, поэта, —
я цветами нашью их мне на кофту фата!
Послушайте!
Послушайте!
Ведь, если звезды зажигают —
значит – это кому-нибудь нужно?
Значит – кто-то хочет, чтобы они были?
Значит – кто-то называет эти плево́чки
жемчужиной?
И, надрываяcь
в метелях полу́денной пыли,
врывается к Богу,
боится, что опоздал,
плачет,
целует ему жилистую руку,
просит —
чтоб обязательно была звезда! —
клянется —
не перенесет эту беззвездную му́ку!
А после
ходит тревожный,
но спокойный наружно.
Говорит кому-то:
«Ведь теперь тебе ничего?
Не страшно?
Да?!»
Послушайте!
Ведь, если звезды
зажигают —
значит – это кому-нибудь нужно?
Значит – это необходимо,
чтобы каждый вечер
над крышами
загоралась хоть одна звезда?!
В один злополучный день, в седьмом часу вечера, после работы на фабрике, я вошла в комнату, где мама у туалетного стола примеряла Володе кофту из широких полос бумазеи желтого и черного цвета. Я собиралась рассердиться на Володю за эту очередную выдумку, но, увидев, как шла к нему эта кофта, оттеняя красивое, смуглое его лицо, горели горячим и смелым блеском его глаза, как горда и решительна в наступательном движении его высокая и складная молодая фигура, – я спасовала. Володя торопил. Мама и сестра вдвоем дошивали кофту. Тут же был Василий Каменский. Он и Володя острили по поводу будущего эффекта, который произведет Желтая кофта на предстоящем вечере. Все мы от души смеялись. Потом сели пить чай… После чая мы весело проводили Володю. Он отправился на литературный вечер.
Я спросила маму: «Как возникла эта кофта?» Мама рассказала:
– Утром принес Володя бумазею. Я очень удивилась ее цвету, спросила, для чего она, и отказалась было шить. Но Володя настаивал: «Мама, я все равно сошью эту блузу. Она мне нужна для сегодняшнего выступления. Если вы не сошьете, то я отдам портному. Но у меня нет денег, и я должен искать и деньги, и портного. Я ведь не могу пойти в своей черной блузе! Меня швейцары не пропустят. А этой кофтой заинтересуются, опешат и пропустят. Мне обязательно нужно выступить сегодня».
Мама знала, что у Володи нет денег, и знала, что он сделает так, как хочет… Так появилась на свет знаменитая Желтая кофта.
Людмила Маяковская. «Пережитое»
Владимир Константинович Маяковский
Александра Алексеевна Маяковская
А все-таки
Улица провалилась, как нос сифилитика.
Река – сладострастье, растекшееся в слюни.
Отбросив белье до последнего листика,
сады похабно развалились в июне.
Я вышел на площадь,
выжженный квартал
надел на голову, как рыжий парик.
Людям страшно – у меня изо рта
шевелит ногами непрожеванный крик.
Но меня не осудят, но меня не облают,
как пророку, цветами устелят мне след.
Все эти, провалившиеся носами, знают:
я – ваш поэт.
Как трактир, мне страшен ваш страшный суд!
Меня одного сквозь горящие здания
проститутки, как святыню, на руках понесут
и покажут Богу в свое оправдание.
И Бог заплачет над моею книжкой!
Не слова – судороги, слипшиеся комом;
и побежит по небу с моими стихами под мышкой
и будет, задыхаясь, читать их своим знакомым.
Это была трагедия «Владимир Маяковский», тогда только вышедшая. Я слушал, не помня себя, всем перехваченным сердцем, затая дыханье. Ничего подобного я раньше никогда не слыхал.
Здесь было все. Бульвар, собаки, тополя и бабочки. Парикмахеры, булочники, портные и паровозы. Зачем цитировать? Все мы помним этот душный таинственный летний текст, теперь доступный каждому в десятом изданьи.
Вдали белугой ревели локомотивы. В горловом краю его творчества была та же безусловная даль, что на земле. Тут была та бездонная одухотворенность, без которой не бывает оригинальности, та бесконечность, открывающаяся с любой точки жизни, в любом направленьи, без которой поэзия – одно недоразуменье, временно не разъясненное.
И как было просто это все. Искусство называлось трагедией. Так и следует ему называться. Трагедия называлась «Владимир Маяковский». Заглавье скрывало гениально простое открытье, что поэт не автор, но – предмет лирики, от первого лица обращающейся к миру. Заглавье было не именем сочинителя, а фамилией содержанья.
Борис Пастернак. «Охранная грамота»
Пролог
(Из трагедии «Владимир Маяковский»)
Вам ли понять,
почему я,
спокойный,
насмешек грозою
душу на блюде несу
к обеду идущих лет.
С небритой щеки площадей
стекая ненужной слезою,
я,
быть может,
последний поэт.
Замечали вы —
качается
в каменных аллеях
полосатое лицо повешенной скуки,
а у мчащихся рек
на взмыленных шеях
мосты заломили железные руки.
Небо плачет
безудержно,
звонко;
а у облачка
гримаска на морщинке ротика,
как будто женщина ждала ребенка,
а Бог ей кинул кривого идиотика.
Пухлыми пальцами в рыжих волосиках
солнце изласкало вас назойливостью овода —
в ваших душах выцелован раб.
Я, бесстрашный,
ненависть к дневным лучам понес в веках;
с душой натянутой, как нервы про́вода,
я —
царь ламп!
Придите все ко мне,
кто рвал молчание,
кто выл
оттого, что петли полдней туги, —
я вам открою
словами
простыми, как мычанье,
наши новые души,
гудящие,
как фонарные дуги.
Я вам только головы пальцами трону,
и у вас
вырастут губы
для огромных поцелуев
и язык,
родной всем народам.
А я, прихрамывая душонкой,
уйду к моему трону
с дырами звезд по истертым сводам.
Лягу,
светлый,
в одеждах из лени
на мягкое ложе из настоящего навоза,
и тихим,
целующим шпал колени,
обнимет мне шею колесо паровоза.
Скрипка и немножко нервно
Скрипка издергалась, упрашивая,
и вдруг разревелась
так по-детски,
что барабан не выдержал:
«Хорошо, хорошо, хорошо!»
А сам устал,
не дослушал скрипкиной речи,
шмыгнул на горящий Кузнецкий
и ушел.
Оркестр чужо смотрел, как
выплакивалась скрипка
без слов,
без такта,
и только где-то
глупая тарелка
вылязгивала:
«Что это?»
«Как это?»
А когда геликон —
меднорожий,
потный,
крикнул:
«Дура,
плакса,
вытри!» —
я встал,
шатаясь полез через ноты,
сгибающиеся под ужасом пюпитры,
зачем-то крикнул:
«Боже!»,
бросился на деревянную шею:
«Знаете что, скрипка?
Мы ужасно похожи:
я вот тоже
ору —
а доказать ничего не умею!»
Музыканты смеются:
«Влип как!
Пришел к деревянной невесте!
Голова!»
А мне – наплевать!
Я – хороший.
«Знаете что, скрипка?
Давайте —
будем жить вместе!
А?»
Итак, летом 1914 года в кофейне на Арбате должна была произойти сшибка двух литературных групп. С нашей стороны были я и Бобров. С их стороны предполагались Третьяков и Шершеневич. Но они привели с собой Маяковского.
Несколько раньше один будущий слепой его приверженец показал мне какую-то из первинок Маяковского в печати. Тогда этот человек не только не понимал своего будущего бога, но и эту печатную новинку показал мне со смехом и возмущением, как заведомо бездарную бессмыслицу. А мне стихи понравились до чрезвычайности. Это были те первые ярчайшие его опыты, которые потом вошли в сборник «Простое как мычание».
Теперь, в кофейне, их автор понравился мне не меньше. Передо мной сидел красивый, мрачного вида юноша с басом протодиакона и кулаком боксера, неистощимо, убийственно остроумный, нечто среднее между мифическим героем Александра Грина и испанским тореадором.
Сразу угадывалось, что если он и красив, и остроумен, и талантлив, и, может быть, архиталантлив, – это не главное в нем, а главное – железная внутренняя выдержка, какие-то заветы или устои благородства, чувство долга, по которому он не позволял себе быть другим, менее красивым, менее остроумным, менее талантливым.
Природные внешние данные молодой человек чудесно дополнял художественным беспорядком, который он напускал на себя, грубоватой и небрежной громоздкостью души и фигуры и бунтарскими чертами богемы, в которые он с таким вкусом драпировался и играл.