Горожане солнца о чем книга
Илья Боровиков. Горожане солнца
Спрятанные под городом магические Часы (возможно, те самые, что отбивали время в «Часах» Ремизова) подчиняют себе жизнь горожан, заставляют людей взрослеть/стариться(/умирать) и забывать об изначальной красоте мира. Планам часовщиков противостоит целый ворох диковинных персонажей, взрослых и детей. Возглавляют их школьный директор Додыров, живущий в своем заколоченном кабинете (там его пытались замуровать другие учителя), передвигающийся по тайным ходам, идущим от подвала до чердака школы, и восьмилетняя Мишата — девочка, воспитанная снеговиками, не только ребенок, но еще волшебница и воин.
Странная книга — не моего, увы, детства.
С одной стороны, перед нами роман-сказка, написанный для «среднего школьного», сюжет которого явно навеян сочинениями Александра Шарова, Ирины Токмаковой и других советских детских писателей, а с другой.
Город катится по краю огромной чаши, вовне которой повисла бездна, и повод, на котором солнце удерживает город от падения, натянут до отказа. Снег приходит со звезд бессолнечной стороны, с черного хода вселенной. Зимняя ночь — это репетиция судьбы, что постигнет город, будь он отпущен с привязи: белая пустыня в непроглядной тьме. Это одиночество, одиночество эмбриона, космонавта или водолаза, а другой полюс — восторг. Одиночество и восторг в новогоднем языке отчуждены, противопоставлены, как тьма и свет. Новый год — это мерцание на черном фоне, золотое роение в океане тьмы.
. уж слишком много в тексте совсем не детской тоски — пополам с детским предвкушением грядущего праздника/откровения (Солнце, огромное счастливое солнце вспыхнуло в ней и спалило дотла — почти финал, будто в «Прекрасном и яростном мире» Платонова). Мифология Нового года плавно смыкается с эсхатологическими ожиданиями героев — не столько устранения времени, сколько его освобождения из-под власти враждебных сил (И что же. ты и вправду веришь — после полуночи мы перестанем стариться? — Ну. как бы утратим возраст. Нам все возрасты сделаются доступны).
Не знаю, может быть, именно в одержимости персонажей утопическим (утопия заявлена уже в самом названии), одержимости мгновенным и мистическим преображением мироустройства и заключается для меня основная странность книги — революционный пафос выглядел органично (хотя порой обыденно-скучно) у советских авторов, а в нынешней [ как бы] детской литературе воспринимается совершенно иначе, удивляет.
Изощренный язык романа ребенку может показаться слишком тяжелым, запутанным (в свое время детское жюри премии «Заветная мечта» книгу практически проигнорировало). Временами он вообще переходит во что-то платоновско-мамлеевское, а за авторскими выдумками/фантазмами мерещится иногда тень Ильи Масодова (но без акцентуации на телесном).
Скоро клетка остановилась в другом дворе, где раскинулась детская площадка с домиком, качелями и каруселью. Рядом виднелась маленькая часовня — бомбоубежище. Из глубины его раздался ответный колокол. Тогда манекены вынули из домика цепи, один конец надели на карусель, другой опустили в подвал и стали вертеть. Цепь наматывалась, а из подземелья подымался скрип и черное свечение. Все намотав, карусель остановилась, и вот из подземного лифта десять саричков с факелами вышли и встали полукругом. Началась ужасная торговля: ребенка сажали на один конец качелей, а на другой старички клали пустой мешок и начинали накладывать магниты. Когда качели выравнивались, манекены снимали магниты, а черные старички ребенка.
Еще одно любимое развлечение было у манекенов — причинять горе Гагарину. Этот огромный бронзовый мастодонт изображал первого человека, на камне внизу виднелась старинная надпись: «Гагарин — первый человек. » Давным-давно Гагарин стоял на земле, привольно откинувшись на яйцо, из которого явился миру.
Фантазия и реальность наслаиваются друг на друга, сражение титанового Гагарина со злобными манекенами сменяется войной «подземелий и крыш» — различных группировок беспризорников, а волшебный паровозик превращается в бронепоезд из исторического музея. События и герои двоятся: Мишата — одновременно и сбежавшая из интерната восьмилетняя девочка, забредшая в город из неведомо какой глуши, и современная реинкарнация Снегурочки, существо из легенд, находящееся между миром «снеговиков» и «земляков»; Михаил Афанасьевич (блин!sic!) Додыров — педагогический вариант Дон Кихота, неудачник с явными проблемами в области психики, но в то же время — своего рода демиург и трикстер, способный воплотить выдумку в жизнь.
. У него много разных мыслей. На мусорные баки сделать ступенечки, чтобы небольшие собаки тоже могли доставать. Провода красить светящейся краской, чтобы птицы ночью не натыкались. Все решетки, заборы, железные ограды делать из прутьев разной длины, таких, что, если тарахтишь палкой, выходит мелодия. Люки делать прозрачные, чтобы интересно было вовнутрь земли смотреть. Плоскокрышные дома — все, какие есть — и в Старом городе, и в мертвом, — засеять поверху густым лесом. печное отопление вернуть, и так, что трубы одного дома настроены в один аккорд, чтобы ветра, продувая дом по очереди, звучали музыкой.
В конце автор (Автор, автор! Где ты, где ты? лишь улыбку сквозь предметы различаю я порой. ) будто бы делает выбор, решительно разграничивая сказку и действительность, но выбор этот, меня когда-то просто взбесивший, как сейчас видится, не отменяет всего предыдущего, а напротив, подтверждает его реальность, высветляя самое важное — то, ради чего, кажется, и затевался поход против подземных Часов.
Горожане солнца о чем книга
НА КОНКУРС роман был представлен в виде рукописи, как большинство других произведений, но к финалу пришёл уже в виде книги издательства «Вагриус» (2006), которому и принадлежит открытие нового автора.
В историю премии «Заветная мечта» книга И.Боровикова вошла как «не получившая первое место». Пресса, комментировавшая премиальный сезон 2007 года, отметила раскол, который случился в жюри: его взрослые представители (в частности, Марина Москвина и Людмила Улицкая) добивались для книги первого места, как для наиболее талантливой и необычной среди всех конкурсных произведений. Но часть жюри, представленная тремя «самыми читающими подростками страны», сочла роман слишком мрачным и безысходным для детской литературы и наложила на решение взрослых вето. Людмила Улицкая, по словам главного редактора издательства «Время» Бориса Пастернака, прокомментировала ситуацию так: «Молодые, им ещё непременно где-то впереди нужна шоколадка. А про то, что шоколадки в жизни вовсе не обязательны, они ещё не знают».
Сам Пастернак посчитал возникший конфликт симптомом неправильной организации конкурса: «Тут налицо не различие в литературных вкусах, а мировоззренческие расхождения. Школьники уже понимают, что радостный знак «Заветная мечта. Первое место» будет странно смотреться на переплёте мрачноватой антиутопии. А взрослые пока не знают, как из таких ситуаций выкручиваться. Ведь та же Людмила Улицкая, мнение которой о достоинствах романа мне гораздо важнее, посчитала его вполне достойным литературной победы. Издательство «Вагриус», во вкусе и критериях которого я тоже не сомневаюсь, роман опубликовало. Либо устроители соревнования должны признать, что «Заветная мечта» – не настоящий литературный конкурс, а воспитательное мероприятие, либо чётко разделить мнение специалистов и эмоции болельщиков».
Так или иначе, но споры вокруг романа создали ему ауру загадочности. И теперь, в момент его второго рождения – уже в качестве «книги Заветной мечты», хочется всё-таки понять: что же он собой представляет? Действительно ли это мрачная антиутопия, по идеологическим соображениям «отторгнутая» детьми?
ЗАГАДКИ И НЕЯСНОСТИ
После чтения романа понимаешь: невероятно сложно не только «кратко изложить содержание прочитанного», но и определить его жанр.
Само название – «Горожане Солнца» – сразу отсылает нас к Кампанелле и вроде бы настраивает на антиутопию. Действие происходит в Городе, который напоминает любимую старую Москву: упоминаются Даев переулок и Садовое кольцо, Зоопарк и Планетарий. Символом жизнеустройства города является Метро, засасывающее и выплёскивающее из себя людей, или «жильцов», как называют их «дети Планетария», противопоставляющие себя общей массе горожан.
В городе хозяйничают «партизаны» – представители власти часовщиков. Часовщики – служители Часов, установленных где-то в подземных недрах Метро Часовщиком, чтобы в обмен на жизненные блага воровать у горожан время жизни.
А где-то далеко за городом существует нечто среднее между «деревней» и «монастырём», обитель Ордена снеговиков. Снеговики считают своими врагами «партизан», сгребающих снег и сбивающих сосульки, и мечтают о пришествии конца времён и Спасителя (или Спасительницы), который (которая) волшебным образом сокрушит власть Часов, то есть Времени, заставляющего зиму сменяться летом.
Однако антиутопия требует гораздо большей проработанности социальных деталей, более чёткой прорисовки механизмов жизнеустройства общества и его законов. А здесь описанная картина мира скорее соответствует жанру фэнтези, чем антиутопии.
И, казалось бы, кратко изложенный сюжет – аргумент в пользу этой версии: некая девочка, воспитанная снеговиками, отправляется в Город, чтобы выполнить предписанную ей пророчествами миссию – сокрушить Часы и власть часовщиков. Сделать это можно только одним способом: под Новый год нарядить ёлку особыми, небьющимися игрушками и водрузить её на механизм. В исполнении пророчества девочке помогают разные персонажи, встреченные в пути.
То есть сюжет напоминает нечто среднее между походом героев Толкина против мирового зла и приключениями Элли в Волшебной стране. Однако и от такого понимания устройства романа придётся отказаться.
Жанр фэнтези предполагает продуманную легенду происхождения мира, заставляет следовать «исторической правде» при описании столкновений придуманных цивилизаций и «психологической правде» – в описании приключений героев. Одно из немаловажных достоинств книг Джоан Роулинг, к примеру, – в её умении «свести концы с концами», увязать судьбы героев в один узел, дать их поступкам психологически оправданное и логичное с точки зрения сюжета объяснение.
Роман Боровикова начисто лишён подобных увязок. Автор не озабочен ни «исторической», ни «психологической» правдой. Его герои появляются ниоткуда. Точнее – из вкраплённых в материю романа «сказок», ничего не объясняющих, а лишь создающих новое дымовое пятно с движущимся внутри образом – странным, почти бредовым, включающимся в общее движение других персонажей. Почему те или иные герои оказываются в одной связке, неясно. Почему они в тот или иной момент времени оказываются в данном месте и двигаются в данную сторону, также непонятно.
Зыбко всё. Даже имена персонажей. В разных местах книги одних и тех же героев зовут по-разному. Кто-то имеет два имени, кто-то три. Изменения и деформации возникают без всяких оговорок и только усиливают ощущение непредсказуемости.
Но со стороны читателя это не вызывает никакого протеста. Напротив – захватывает. Читатель оказывается заворожённым самим языком и ритмическим рисунком произведения, напоминающим легко волнующееся водное пространство. Язык в романе отличается невероятной образностью. Создаётся ощущение, что он, как инопланетный Солярис, по своей воле производит на свет персонажей. Странные, неожиданные образы появляются на свет с визуальной ощутимостью, будто бы у вас на глазах возникают и лопаются радужные мыльные пузыри и в них неожиданно обнаруживается то, чего быть не должно, – сгусток новой фантастической жизни. Язык и есть главное действующее лицо романа.
И единственная формула, которую ты в силах призвать для объяснения очарования произведения, укладывается в лакановское: «Бессознательное структурировано как язык».
ЛОВУШКА ДЛЯ СНОВ
Писатели разных времён и народов обожали эксплуатировать тему сна – от Апулея до Чернышевского, от Достоевского до советских сказочников. Сон всегда представлялся окном в другую реальность. Но в художественной литературе формула «Всё, что я вижу, вижу во сне» чаще всего означала условный ход, возможность оправдать писательский волюнтаризм в отношении свойств вещей, явные отклонения героя от привычного своего поведения и возможность говорить метафорами. Погружение героев в сон было литературным приёмом и не имело никакого отношения к попыткам воспроизвести действительное состояние сновидения.
Утверждением, что сказки восходят к снам, мы обязаны филологам, изучавшим древние фольклорные тексты, и психоаналитикам, сделавшим сны предметом своего профессионального интереса.
В ХХ веке и европейцы, и американцы учились «вытаскивать» свои сны наружу – как в рамках различных «духовных» практик, так и в рамках психоаналитических сеансов. И это, в свою очередь, служило неиссякаемым источником курьёзов и анекдотов. Понятно, почему.
Каждый из нас сталкивался с невероятными трудностями, желая пересказать сон. То, что охватывало со всех сторон, давило и заставляло стремиться куда-то прочь, пугало и вызывало восторг, странным образом тает, облечённое в слова. Не выдерживает перевода на язык дневного сознания. Мы вынужденно натягиваем на свои ощущения от сна рубашку привычной рациональности. Иначе сон ускользает, оказывается непередаваемым. А облечённый в слова – теряет себя.
Но в «Горожанах Солнца» рождается ощущение точного воспроизведения «сновидческой» реальности. С этой точки зрения роман Боровикова оказывается талантливым языковым экспериментом, ловушкой для сна.
Именно в логике сна появляются и связываются в романе персонажи, происходит переброс сюжета с одного островка смысла на другой.
И этим объясняется невозможность приписать роман к определённому жанру.
В пользу «сновидческой» версии говорят и «детские» словечки, в некоторых местах вытесняющие взрослый словарь («дидектор» вместо «директор»), и наличие у героев нескольких имён, и сам принцип их образования (один «Бормотехник» чего стоит!).
Вообще, в романе много слов, будто выскочивших из книги К.Чуковского «От двух до пяти»: «тюколки», «сбивалки», «бонч-бруевичи» (это машины, на которых партизаны в оранжевых жилетках таранят встречающиеся преграды). С точки зрения психоанализа в устах взрослого человека такая речь звучит как «регрессивная», выдающая его «одитячивание», возвращение в состояние, когда он был маленьким. Очень похоже на трансформации во время сна.
И ЕЩЁ – АБСУРД!
Впрочем, вся эта игра словами заставляет подозревать автора романа в пристрастии к литературе абсурда. Роман изобилует не только смешными словечками, но и парадоксальными фразами («Наступила прошлогодняя весна»), и непредставимыми событиями («Комнатой зарядили пушку и выстрелили», в результате чего ёлочные игрушки разлетелись по всему городу).
В конце романа волшебный паровозик с ёлки оборачивается бронепоездом из исторического музея, на котором герои в новогоднюю ночь отправляются штурмовать Метро. Чтобы не вызвать подозрений у партизан, герои наряжаются в карнавальные костюмы – Деда Мороза, Снегурочки, волка. А Завуч надевает костюм Бабы Яги. Противники Часов едут на бронепоезде, выкидывая партизанам из окошек новогодние подарки, танцуя и распевая песни. А потом, когда паровоз прорывается в Метро и попадает в заветное место, герои обнаруживают, что никаких мистических Часов – главного врага всего живого – нет. Есть только круг, где метропоезд разворачивается, чтобы ехать в обратную сторону.
Когда сновидение заканчивается, у читателя появляется возможность прийти в себя и оценить тонкость авторского юмора.
ЧТО НЕ ПОНЯЛИ ПОДРОСТКИ?
Почему же подростки восприняли роман Боровикова как «мрачный»?
Быть может, это связано со «сновидческим освещением» в романе, лишённым живых красок дня.
Никаких других оснований считать книгу «тяжёлой», в общем-то, нет. Ни один герой в романе не погибает, никто не подвергается пыткам или истязательствам со стороны врагов. Одна из «страшных» сцен романа, связанная со штурмом Планетария партизанами и захватом обитающих в нём беспризорных детей, завершается тем, что их всех усыпляют и, как потом оказывается, отправляют в детские дома. Туда, в эти детские дома, будут отосланы оставшиеся ёлочные игрушки.
Партизаны в оранжевых жилетках, наводящие страх на город, мало чем отличаются от обычных мусорщиков. (И почему, собственно, – «партизаны»? Тоже результат детского восприятия?) «Загребалки» и «тюколки» – чуть ли не главные их орудия, а их основные злодеяния – в том, что они сгребают на улицах города снег, сбивают с крыш сосульки и «асфальтируют траву».
И если воспринимать заключительную часть как конец, вполне соответствующий жанру абсурда, то никакого расстройства быть не может: «Театр закрывается. Всех тошнит».
Но, скорее всего, подростки просто не уловили этот смысловой слой. Он оказался для них скрытым. И дело здесь не в мировоззренческих расхождениях детей и взрослых, не в оптимизме и пессимизме.
И не в том, что дети всегда желают в конце «получить конфетку».
Ни один современный школьник не опознает в слове «бонч-бруевич» фамилию известного революционера. И дворец, построенный в честь «съездов для поездов», ни с чем у них не ассоциируется. Это же не Белый дом. И образ курантов, отмеряющих время пятилеток и шагов к коммунизму, у них отсутствует. И поезд из музея, на котором из какой-то ссылки приехал вождь пролетариата, для нынешних детей – просто поезд.
У подростков есть вполне специфические запросы и требования к книгам. Основаны они на тех же принципах, что и требования взрослых, – на необходимости узнавания: себя, своих проблем, своих надежд. Не имеет значения, в какую оболочку – реалистическую или фантастическую – упаковано содержание: принцип узнавания должен работать. Не это ли обеспечило успех книгам Л.Улицкой и М.Москвиной?
И если взрослых членов жюри роман восхитил, а подростки его в существенной части не поняли, значит, они его «не узнали». И значит, эта книга адресована не им, а людям другого возраста, других культурных ассоциаций.
Присутствие подростков в жюри вовсе не снижает профессиональный уровень конкурса, а лишь требует более точной адресности представленных произведений.
По-моему, это и было главным критерием Чуковского в оценке книг по принципу «детское» – «не детское». Что же касается определения «характера» подростковой литературы, то это действительно непростая и недостаточно разработанная тема.
Читать онлайн «Горожане солнца»
Автор Илья Боровиков
Детская фантасмагория здравого смысла
УДК 882-31 ББК 84-4 Б 83
Иллюстрации на шмуцтитулах — А. Кочеткова Боровиков И. П.
В романе «Горожане солнца- реальные события (действие происходит в современной Москве) перепутываются со сказочными. А может быть, девятилетняя девочка и пожилой директор школы просто решили поверить в сказку и сами придумали историю о том. что есть волшебные елочные игрушки, способные перенести человека в фантастические миры. И спрятанные где-то в метро колдовские часы, которые лишили людей бессмертия.
Охраняется законом РФ об авторском праве ISBN 978-5-9697-0326-1
В те времена, когда дымами не подпирались небеса, а на весу держались сами, на тонких звездочках вися, был весь простор доступен взору ни труб, ни башен, ни креста: не так давно найдя опору, двуногий строил дом как нору, его пугала высота.
Был дом его и утл, и плосок, весь состоял из пней и досок с узором в виде странных рыл.
А Часовщик уж землю рыл.
В цилиндрах доменных печей его рабов шуруют клещи.
Под сотней гаечных ключей железо ржавое скрежещет. Разъярена,раскалена, стекает каша чугуна.
Тысячелетье стройка длится, земля дрожащая дымится, и вот, на тысячном году, деталь последняя застыла.
Часы, бессмертия могила, стоят, готовые к труду.
Туга, темна и тяжела, внутри пружина ожила.
Рвалась плененная пружина! Тряслась огромная машина! Летели гири вверх и вниз!
Колеса за руки взялись.
Их мерный ход казался страшен. Вращение зубчатых башен во мраке выглядело сонным. Качались на цепях мосты, скрипя, и к пропастям бездонным слетали искры с высоты.
Под каждой цифрой циферблата стоит охранный каземат, и сорок два ночных солдата той цифры тайну в нем хранят.
На циферблате, в самом центре, воздвигнут замок выше церкви, во тьму вонзает шпиль стальной. На этом шпиле стрелки кружат, и ход их мерный сеет ужас вокруг машины остальной.
Там Часовщик засел навечно, воруя время человечье.
А выше, чисто и хитро, шумит бессонное метро.
Туннели тянутся, темнея, глотают поезд в полглотка, и теплый ветер из тоннеля колышет лампы потолка.
Иных людей движенья крепки, иных людей движенья шатки, иных людей венчают кепки, иных людей венчают шапки —
и день и ночь течет толпа вокруг прекрасного столпа.
И поезд кружится, колеблясь; а если выбраться отсель — по кругу движется троллейбус, трамвай, машина, карусель.
Дитя! Вокруг лишь повторенье, безликих дней круговорот. Сменить паренье на старенье заставит маятника ход.
Добавит сладенькой воды в твои мерцающие яды, твои заросшие сады распашет в правильные гряды! Беги!
В дымы лесных кострищ, беги в заброшенные парки, беги в пустыни старых крыш, беги в придуманные карты!
Илья Боровиков. Горожане солнца
Боровиков И.П. Горожане солнца: Детская фантасмагория здравого смысла: Роман. — М.: Вагриус, 2007. — 379 с.: ил.
Боровиков И.П. Горожане солнца: Роман / Ил. А.Худякова. — М.: Заветная мечта, 2008. — 363 с.: ил. — (Книги «Заветной мечты»).
По древнему предсказанию, чтобы победить зловещих часовщиков, ворующих время, и разрушить смертоносные Часы, надо отыскать волшебные игрушки и в мрачном подземелье нарядить ёлку прямо на самих Часах. Тогда город освободится от их тёмной власти. Что и совершают герои «Горожан солнца» — отважные дети и чудаки-взрослые. Сюжет для утренника в зимние каникулы. Но не так-то легко вычитать этот сюжет из текста. Кроме того, в конце романа он изменяется почти до неузнаваемости.
А разве стóящие книги непременно читаются на одном дыхании? Впрочем, роман, который требует терпеливого чтения, может оказаться как многогранным кристаллом, так и мыльным пузырём.
Роман Ильи Боровикова весьма многословен. Однако это многословие не пустопорожнего характера. И здесь очевидна забота не столько о единстве стиля, сколько о том, чтобы образ всякий раз проявлялся через слова так, как хочет автор.
Образ реальности. Героиня (восьми лет от роду) впервые в жизни входит в парадное старого городского дома:
«Впереди располагалась сетчатая башня, и, оборачиваясь вокруг неё, ввысь восходила лестница. Кое-где горели огни, видимые сквозь сетку. На каменный пол был наброшен лёгкий узор сеточной тени, и Мишата тоже оказалась закутанной в эту сеть.
Ступая как можно легче, Мишата тронулась в сторону ступеней, и огни заморгали, и пёстрая тень побежала через её лицо.
Остановившись, она подняла руку к глазам, глядя, как скользят по коже серые клеточки. Их прикосновение было столь прохладным и нежным, что Мишата не могла задержать руку, а повела её плавно в сторону, вниз, вверх и обратно, выписывая мягкие восьмёрки, так и эдак купаясь в сумрачной росписи. Но тут она спохватилась.
— Дирижирую как дура, — сказала она, прекратив».
Образ фантазии, подземелье вблизи Часов:
«Одна комната хранила сокровищницу пузырьков со слезами всех царей земли, собранными в пору их младенчества…
Другая была полна кувшинов и тыкв с нашёптанными вовнутрь летописями, и надо было разбить сосуд, чтобы услышать шёпот…
В третьей стояли сундуки книг, но от сундуков осталась только серебряная обивка, а от книг — чёрная земля, из которой прорастали гроздья грибов. Но если поесть этих грибов, появляется способность болтать отрывки из книг на древних языках. Директор поел, а Мишате не позволил…»
И самое интересное — превращение реальности в фантазию (а также наоборот):
«Мишата и остальные уходили в глубь зоопарка. Всё реже встречались по сторонам новенькие нарядные клетки, а потом они исчезли вовсе и остались только ветхие и древние.
Престарелые звери дремали на порогах, лениво настораживая уши, или блуждали в зарослях. Потом стали попадаться развалины клеток, переделанные под человеческое жильё, обёрнутые в потёртые шкуры.
Дым проникал из щелей и висел в неподвижном воздухе. Коричневые старухи стояли в дверях. Их мужья, старые служители зоопарка, лилиеводы, ловушечники, волконавты, крокодильеры, кто с рукой, кто с ногой из чистого серебра, сидели на пустыре и смотрели маленький телевизор».
Весь роман насыщен словесными изощрениями — в прозе и стихах, а также событиями и отступлениями от них, действующими и почти бездействующими лицами.
Каждый значимый герой носит несколько имён. Мишата, Мицель, Маша Иванова, девочка, воспитанная снеговиками. Фара, Фамарь, тайная эфиопская принцесса, она же внучка Зауча, или Анны Вадимовны. Школьный Директор, Дидектор — Михаил Афанасьевич, но Додыров. А потом они наденут карнавальные костюмы и некоторое время будут Снегурочкой, Сорокой, Дедом Морозом, Бабой-ягой. Есть ещё беспризорные дети из Планетария и беспризорные дети из метро, бредуны из канализации, земляки-жильцы, ожившие манекены, партизаны в оранжевых жилетах (последние вроде бы заодно с часовщиками; тогда как языки, которые выглядят как партизаны, — против). Просто голова идёт кругом от выдумок, не милых, даже не безобидных, но очень живописных. У самого автора с ними непростые отношения — а так и должно быть, если только он не дёргает за верёвочки картонки на шарнирах.
Целую главу он посвящает тому, как Мишата, попав в отчаянное положение, «зовёт автора, а тот и сам не знает, действительно она верит в него или лукавит, чтобы избежать смерти».
Мишата:
Мишате восемь, но она странная девочка. Как говорит Директор, она не ребёнок, а волшебница и воин. Нет, она беззащитный ребёнок, и мудрая волшебница, и храбрый воин. Но различат ли вышесказанную улыбку «дети среднего школьного возраста», для которых теперь напечатана книга? Хочется надеяться, что да.
И город. Москвичи узнают его сразу, с вокзала («“Вокеала” — здания в каменном кружеве, железном куполе»), куда в начале прибывает та же Мишата. И дальше им будет всё знакомо до боли. До боли, потому что Москва Боровикова — впечатляюще изображённый тёмный двойник нашей. После войны подземелий и крыш она лежит в руинах и мусоре под вечно пасмурным небом, обжитая земляками, партизанами, бредунами (перечислялись уже, не к ночи будь помянуты). Спасибо, что время действия романа отнесено не в будущее и определено совершенно точно — осень 2005 года вплоть до 2 января 2006-го. Если от этого кому-то легче. Ибо язвы мегаполиса рассматриваются здесь под увеличительным стеклом. Один Планетарий чего стоит!
«Трава колосилась на крыше. Она одиноко поднималась в небо — самых высоких деревьев едва хватало, чтобы только коснуться её края, такой огромный был Планетарий. Его стены истрескались, решётки поржавели, и крохотные окошки, темневшие на высоте, молчали».
«Пол был весь усеян камнями разного размера, самые огромные прислонены к стене. С высокого закопчённого потолка свисали цепи, на одной качалась полуоборванная табличка: “Метеоритный зал”».
В Планетарии живут беглые звери и беспризорные дети. Живут неправильно, как скажет Фамарь, знающая другой быт; «люди, а особенно дети, не должны так жить». И всё-таки именно здесь у Мишаты в самый неподходящий момент сердце замрёт от«ощущения внезапности жизни, её волшебной капризности и лукавства».
А метро! Толпы в мехах и в лохмотьях, хрустальные люстры, каменные сады и золотые лужайки, «за позолоченной решёткой завывает тьма и ветер из бездны качает бороды пыли». Станции патрулируются бобовиками и болдуинами. Мельхиседеки в туннелях чувствуют себя, как рыба в воде. Нет, хорошо, что пятый год закончился, а про мельхиседеков ничего не слышно. Чур меня, чур.
Странствия приводят Мишату и Директора за город: на много дней пешего пути тянутся свалки отходов жизнедеятельности и прошлогодних ёлок. Окраинный спальный город населён «партизанами и рабами Часов, что живут не просыпаясь». Бытуют и вдруг оборачиваются правдой послевоенные городские мифы — о манекенах из «Детского мира», продающих чёрным старичкам похищенных детей, о первом человеке могучем Гагарине. О Гагарине, впрочем, смешно — не оскорбительно.
Без улыбки автора вся запутанная история была бы слишком тягостна. Она и так невесела. Рисунки в книге соответствующие — трудно вообразить такие в новогодней сказке. Хотя за их мрачностью скрывается доброта к детям этого романа, её можно увидеть.
Читать ли роман подросткам, зависит от меры их взросления. Говорят, взрослое жюри «Заветной мечты» голосовало за то, чтобы присудить Илье Боровикову первую премию. Детское жюри так высоко «Горожан солнца» не оценило.
Пожалуй, у этой книги будут горячие сторонники и не менее горячие противники — и среди взрослых, и среди подростков. А непраздного читательского внимания она точно заслуживает.