И то что они сидели в гостиной где все и люстра
И то что они сидели в гостиной где все и люстра
Антон Павлович Чехов
Повести и рассказы
Вопрос о вере Антона Павловича Чехова у многих вызовет скептическую улыбку. Можно ли заподозрить православное мировоззрение у человека, называвшего себя материалистом? Однако для тех, кто знаком с творчеством писателя, вопрос этот становится не столь однозначным.
…В небольшой тесной церквушке полумрак, блестят под иконами лампадки, чуть слышно потрескивают свечи, сладко пахнет ладаном. Вперед выходят три мальчика, три брата, в праздничных рубахах, гладко причесанные. Они немного смущаются и поглядывают друг на друга, с особым усердием исполняя «Да исправится» и «Архангельский глас»… Один из мальчиков – будущий великий писатель Антон Чехов.
Прекрасное знание Священного Писания, церковных обрядов, интерес к православным праздникам и богослужениям, отразившийся во многих произведениях («Студент», «На святках», «Святой ночью», «На Страстной неделе», «Архиерей» и др.), Чехов вынес из детства. В доме его родителей было много религиозных книг, по которым дети обучались грамоте. И, судя по подборке книг в личной библиотеке уже взрослого Чехова, интерес к духовной литературе он сохранил на всю жизнь. С верой же дело обстояло несколько иначе.
«Я получил в детстве религиозное образование и такое же воспитание – с церковным пением, с чтением Апостола и кафизм в церкви, с исправным посещением утрени, с обязанностью помогать в алтаре и звонить на колокольне. И что же? Когда я теперь вспоминаю о своем детстве, то оно представляется мне довольно мрачным; религии у меня теперь нет». Это строчки из письма Чехова к писателю Щеглову.
Но в записных книжках Чехова встречаются и такие замечания: «До тех пор человек будет сбиваться с направления, искать цель, быть недовольным, пока не отыщет своего Бога. Жить во имя детей или человечества нельзя. А если нет Бога, то жить не для чего, надо погибнуть. Человек или должен быть верующим, или ищущим веры, иначе он пустой человек».
Обсуждая вопрос о вере Чехова, исследователи его творчества и по сей день не могут прийти к единому мнению. В 1904 году известный философ, богослов и священник Сергей Николаевич Булгаков в своей лекции отмечал, что в творчестве писателя ярко отразились «искание веры, тоска по высшем смысле жизни». Русский писатель Борис Константинович Зайцев в книге «Чехов. Литературная биография» заметил, что Чехов – «добрый самарянин», следующий заповеди «Возлюби ближнего твоего, как самого себя». Тем не менее, многие исследователи называли писателя атеистом, рационалистом и человеком науки, отвергающим всякую мистику.
Иван Алексеевич Бунин вспоминал: «Что думал он о смерти? Много раз старательно-твердо говорил мне, что бессмертие, жизнь после смерти в какой бы то ни было форме – сущий вздор». Однако в одном из писем Чехова к тому же Бунину есть и совсем другие строки: «Ни в коем случае не можем мы исчезнуть без следа. Обязательно будем жить после смерти. Бессмертие – это факт. Вот погодите, я докажу вам это».
Истоки этих противоречий, возможно, следует искать в детстве Чехова. Специалист по его творчеству Михаил Петрович Громов пишет об отце писателя: «Отец Чехова был религиозным человеком, но в его вере не было терпимости и добродушия. Была жесткая убежденность, внушенная не столько верой в предвечную справедливость и добро, сколько страхом перед казнями ада». Чехов, по убеждению Громова, «не унаследовал той домостроевской нетерпимой религиозности, которая царила в доме его отца, в этом смысле религии у него… действительно не было».
Но, пусть даже отказавшись от веры в том виде, в котором она была принята в доме отца, Чехов все-таки ищет ее. Вот сюжет его любимого рассказа «Студент»: юноша встречает у костра двух женщин, отогревается и размышляет вслух о Страстной пятнице, рассказывает об аресте Христа и отречении Петра; попрощавшись, уходит. Вновь перед ним только потемки да холодный ветер вокруг, и «не похоже, что послезавтра Пасха». И тут же, как озарение, появляется осознание целостности и непрерывности всего в мире, чувство причастности ко всему, внезапно нахлынувшее ощущение радости, необъяснимой и невыразимой: «…очевидно, то, о чем он только что рассказывал, что происходило девятнадцать веков назад, имеет отношение к настоящему… И радость вдруг заволновалась в его душе, и он даже остановился на минуту, чтобы перевести дух». Что же за радость охватила героя? Что за чувство воплощения истории в настоящем? Всю Страстную неделю перед Пасхой богослужения в храмах воссоздают Евангельские события, чтобы пережить их в настоящем, сострадать Христу и в Пасху сорадоваться Его Воскресению. Студент, пересказав эти события двум женщинам, тоже достигает состояния сопереживания прошлого в настоящем – того религиозного чувства, которое должно возникать у прихожан во время службы в храме.
Творчество Чехова не позволяет нам воспринимать его как атеиста. По словам Сергея Николаевича Булгакова, Чехов своеобразен в своем творчестве тем, что искание правды, Бога, души, смысла жизни он совершал, исследуя не возвышенные проявления человеческого духа, а нравственные слабости, падения, бессилие личности… сострадательная любовь к слабым и грешным, но живым душам – основной пафос чеховской прозы.
В его произведениях мы не увидим праведников, но найдем героев, которые пытаются исправиться. В православном по духу рассказе «На Страстной неделе» мальчик описывает свое говение и причастие в храме. После исповеди у священника и приобщения к Святым Тайнам герой внутренне преображается: «Как теперь легко, как радостно на душе! Грехов уже нет, я свят, я имею право идти в рай!» И в этом новом состоянии он готов даже совершить свой маленький христианский подвиг – простить врага (соседского мальчишку, обижавшего и задиравшего его прежде) и примириться с ним.
Очищение души – исцеление – противопоставляется в чеховских рассказах духовной деградации. Как земский врач, Чехов лечил людей (причем, бедных – всегда бесплатно), выписывая одинаковое лекарство от одних и тех же недугов. Как писатель, Чехов показывает, что все люди, независимо от статуса и положения в обществе, подвержены одним и тем же духовным болезням: лень, ханжество, равнодушие, трусость, гнев, зависть. Другое их название – смертные грехи. Чехов-врач, знающий, что устранять следует не болезнь, а ее причины, рассказывает пациентам, чего им не следует делать, чтобы оставаться здоровыми. Чехов-писатель наглядно демонстрирует читателям, как грех воздействует на душу, инфицируя и убивая ее. В рассказе «Ионыч» мы видим, как доктор Старцев, получив отказ от Катерины, спустя некоторое время становится грузным, ленивым, самодовольным и равнодушным; на призыв к любви повзрослевшей Кати душа его уже не отзывается: она мертва. Откуда же началось духовное умирание Ионыча, из чего оно «выросло»? Из маленькой корыстной мысли о приданом, которое он мог бы получить после женитьбы. С годами же один этот грех разросся в нем настолько, что погубил и саму любовь к Кате, и душу Ионыча. В рассказе «Крыжовник» Николай Иваныч, стремящийся вырваться из чиновничьего мирка и стать свободным человеком, выбирает символом этой свободы вещь не духовную, а материальную, и становится рабом и заложником… кустов крыжовника, который и на вкус-то оказывается кислым, чего никак не хочет признавать герой рассказа. Итог печален: в погоне за свободной жизнью он добровольно отказывается от настоящей свободы, заточив себя в «гроб» материальных благ. Эта идея во многом продолжает тему гоголевской «Шинели» и иллюстрирует слова Христа: «где сокровище ваще, там будет и сердце ваше» (Мф. 6: 21), «…не заботьтесь для души вашей, что вам есть и что пить, ни для тела вашего, во что одеться. Душа не больше ли пищи, и тело одежды?» (Мф. 6: 25.)
Герой рассказа «Человек в футляре» – пожалуй, наиболее яркий образ человека, умершего духовно задолго до физической смерти. Он так боится жизни, любых ее проявлений, так отгораживается от всего непредсказуемого, потенциально опасного, яркого, непривычного – одним словом, живого, – что в конце концов и оказывается там, где ничто живое ему не угрожает: в гробу. Окружающие даже не могут называть героя рассказа «человеком», давая ему греческое определение «антропос» – как некому виду на музейной полке, уже лишенному жизни и души.
ЧИТАТЬ КНИГУ ОНЛАЙН: Крыжовник
НАСТРОЙКИ.
СОДЕРЖАНИЕ.
СОДЕРЖАНИЕ
Еще с раннего утра всё небо обложили дождевые тучи; было тихо, не жарко и скучно, как бывает в серые пасмурные дни, когда над полем давно уже нависли тучи, ждешь дождя, а его нет. Ветеринарный врач Иван Иваныч и учитель гимназии Буркин уже утомились идти, и поле представлялось им бесконечным. Далеко впереди еле были видны ветряные мельницы села Мироносицкого, справа тянулся и потом исчезал далеко за селом ряд холмов, и оба они знали, что это берег реки, там луга, зеленые ивы, усадьбы, и если стать на один из холмов, то оттуда видно такое же громадное поле, телеграф и поезд, который издали похож на ползущую гусеницу, а в ясную погоду оттуда бывает виден даже город. Теперь, в тихую погоду, когда вся природа казалась кроткой и задумчивой, Иван Иваныч и Буркин были проникнуты любовью к этому полю и оба думали о том, как велика, как прекрасна эта страна.
– В прошлый раз, когда мы были в сарае у старосты Прокофия, – сказал Буркин, – вы собирались рассказать какую-то историю.
– Да, я хотел тогда рассказать про своего брата.
Иван Иваныч протяжно вздохнул и закурил трубочку, чтобы начать рассказывать, но как раз в это время пошел дождь. И минут через пять лил уже сильный дождь, обложной, и трудно было предвидеть, когда он кончится. Иван Иваныч и Буркин остановились в раздумье; собаки, уже мокрые, стояли, поджав хвосты, я смотрели на них с умилением.
– Нам нужно укрыться куда-нибудь, – сказал Буркин. – Пойдемте к Алехину. Тут близко.
Они свернули в сторону и шли всё по скошенному полю, то прямо, то забирая направо, пока не вышли на дорогу. Скоро показались тополи, сад, потом красные крыши амбаров; заблестела река, и открылся вид на широкий плес с мельницей и белою купальней. Это было Софьино, где жил Алехин.
Мельница работала, заглушая шум дождя; плотина дрожала. Тут около телег стояли мокрые лошади, понурив головы, и ходили люди, накрывшись мешками. Было сыро, грязно, неуютно, и вид у плеса был холодный, злой. Иван Иваныч и Буркин испытывали уже чувство мокроты, нечистоты, неудобства во всем теле, ноги отяжелели от грязи, и когда, пройдя плотину, они поднимались к господским амбарам, то молчали, точно сердились друг на друга.
В одном из амбаров шумела веялка; дверь была открыта, и из нее валила пыль. На пороге стоял сам Алехин, мужчина лет сорока, высокий, полный, с длинными волосами, похожий больше на профессора или художника, чем на помещика. На нем была белая, давно не мытая рубаха с веревочным пояском, вместо брюк кальсоны, и на сапогах тоже налипли грязь и солома. Нос и глаза были черны от пыли. Он узнал Ивана Иваныча и Буркина и, по-видимому, очень обрадовался.
– Пожалуйте, господа, в дом, – сказал он, улыбаясь. – Я сейчас, сию минуту.
Дом был большой, двухэтажный. Алехин жил внизу, в двух комнатах со сводами и с маленькими окнами, где когда-то жили приказчики; тут была обстановка простая, и пахло ржаным хлебом, дешевою водкой и сбруей. Наверху же, в парадных комнатах, он бывал редко, только когда приезжали гости. Ивана Иваныча и Буркина встретила в доме горничная, молодая женщина, такая красивая, что они оба разом остановились и поглядели друг на друга.
– Вы не можете себе представить, как я рад видеть вас, господа, – говорил Алехин, входя за ними в переднюю. – Вот не ожидал! Пелагея, – обратился он к горничной, – дайте гостям переодеться во что- нибудь. Да кстати и я переоденусь. Только надо сначала пойти помыться, а то я, кажется, с весны не мылся. Не хотите ли, господа, пойти в купальню, а тут пока приготовят.
Красивая Пелагея, такая деликатная и на вид такая мягкая, принесла простыни и мыло, и Алехин с гостями пошел в купальню.
– Да, давно я уже не мылся, – говорил он, раздеваясь. – Купальня у меня, как видите, хорошая, отец еще строил, но мыться как-то всё некогда.
Он сел на ступеньке и намылил свои длинные волосы и шею, и вода около него стала коричневой.
– Да, признаюсь… – проговорил Иван Иваныч значительно, глядя на его голову.
– Давно я уже не мылся… – повторил Алехин конфузливо и еще раз намылился, и вода около него стала темно-синей, как чернила.
Иван Иваныч вышел наружу, бросился в воду с шумом и поплыл под дождем, широко взмахивая руками, и от него шли волны, и на волнах качались белые лилии; он доплыл до самой середины плеса и нырнул, и через минуту показался на другом месте и поплыл дальше, и всё нырял, стараясь достать дна. «Ах, боже мой… – повторял он, наслаждаясь. – Ах, боже мой…» Доплыл до мельницы, о чем-то поговорил там с мужиками и повернул назад, и на середине плеса лег, подставляя свое лицо под дождь. Буркин и Алехин уже оделись и собрались уходить, а он всё плавал и нырял.
– Ах, боже мой… – говорил он. – Ах, господи помилуй.
– Будет вам! – крикнул ему Буркин.
Вернулись в дом. И только когда в большой гостиной наверху зажгли лампу, и Буркин и Иван Иваныч, одетые в шелковые халаты и теплые туфли, сидели в креслах, а сам Алехин, умытый, причесанный, в новом сюртуке, ходил по гостиной, видимо, с наслаждением ощущая тепло, чистоту, сухое платье, легкую обувь, и когда красивая Пелагея, бесшумно ступая по ковру и мягко улыбаясь, подавала на подносе чай с вареньем, только тогда Иван Иваныч приступил к рассказу, и казалось, что его слушали не один только Буркин и Алехин, но также старые и молодые дамы и военные, спокойно и строго глядевшие из золотых рам.
– Нас два брата, – начал он, – я, Иван Иваныч, и другой – Николай Иваныч, года на два помоложе. Я пошел по ученой части, стал ветеринаром, а Николай уже с девятнадцати лет сидел в казенной палате. Наш отец Чимша-Гималайский был из кантонистов, но, выслужив офицерский чин, оставил нам потомственное дворянство и именьишко. После его смерти именьишко у нас оттягали за долги, но, как бы ни было, детство мы провели в деревне на воле. Мы, всё равно как крестьянские дети, дни и ночи проводили в поле, в лесу, стерегли лошадей, драли лыко, ловили рыбу, и прочее тому подобное… А вы знаете, кто хоть раз в жизни поймал ерша или видел осенью перелетных дроздов, как они в ясные, прохладные дни носятся стаями над деревней, тот уже не городской житель, и его до самой смерти будет потягивать на волю. Мой брат тосковал в казенной палате. Годы проходили, а он всё сидел на одном месте, писал всё те же бумаги и думал всё об одном и том же, как бы в деревню. И эта тоска у него мало-помалу вылилась в определенное желание, в мечту купить себе маленькую усадебку где-нибудь на берегу реки или озера.
Он был добрый, кроткий человек, я любил его, но этому желанию запереть себя на всю жизнь в собственную усадьбу я никогда не сочувствовал. Принято говорить, что человеку нужно только три аршина земли. Но ведь три аршина нужны трупу, а не человеку. И говорят также теперь, что если наша интеллигенция имеет тяготение к земле и стремится в усадьбы, то это хорошо. Но ведь эти усадьбы те же три аршина земли. Уходить из города, от борьбы, от житейского шума, уходить и прятаться у себя в усадьбе – это не жизнь, это эгоизм, лень, это своего рода монашество, но монашество без подвига. Человеку нужно не три аршина земли, не усадьба, а весь земной шар, вся природа, где на просторе он мог бы проявить все свойства и особенности своего свободного духа.
Брат мой Николай, сидя у себя в канцелярии, мечтал о том, как он будет есть свои собственные щи, от которых идет такой вкусный запах по всему двору, есть на зеленой травке, спать на солнышке, сидеть по целым часам за воротами на лавочке и глядеть на поле и лес. Сельскохозяйственные книжки и всякие эти советы в календарях составляли его радость, любимую духовную пищу; он любил читать и газеты, но читал в них одни только объявления о том, что продаются столько-то десятин пашни и луга с усадьбой, рекой, садом, мельницей, с проточными прудами. И рисовались у него в голове дорожки в саду, цветы, фрукты, скворечни, караси в прудах и, знаете, всякая эта штука. Эти воображаемые картины были различны, смотря по объявлениям, которые попадались ему, но почему-то в каждой из них непременно был крыжовник. Ни одной усадьбы, ни одного поэтического угла он не мог себе представить без того, чтобы там не было крыжовника.
– Деревенская жизнь имеет свои удобства, – говорил он, бывало. – Сидишь на балконе, пьешь чай, а на пруде твои уточки плавают, пахнет так хорошо и… и крыжовник растет.
Он чертил план своего имения, и всякий раз у него на плане выходило одно и то же: a) барский дом, b) людская, с) огород, d) крыжовник. Жил он скупо: недоедал, недопивал, одевался бог знает как, словно нищий, и всё копил и клал в банк. Страшно жадничал. Мне было больно глядеть на него, и я кое-что давал
Крыжовник
Антон Чехов
Мелкий чиновник полжизни копит на маленькое поместье, голодает. Наконец, его мечта исполняется, и чиновник превращается в толстого, самодовольного барина, самоуверенно рассуждающего о нуждах народа.
«Тьмы истин нам дороже нас возвышающий обман»
Это одна из тех коротких чеховских историй, которые полезно и приятно перечитать. Первое прочтение даёт общее представление о сюжете. Со второго раза начинаешь глубже понимать рассказ и обращать внимание на детали.
При этом само чтение занимает совсем мало времени.
У некоего Ивана Иваныча есть брат, «бедняга-чиновник», о котором он рассказывает двум своим приятелям.
Основная идея рассказа, наверно, в том, что надо не просто жить в своё удовольствие, но и задумываться о том, какой ценой это удовольствие и материальный комфорт нам достаётся.
Эта мысль воплощена в словах одного из героев:
Счастья нет и не должно его быть, а если в жизни есть смысл и цель, то смысл этот и цель вовсе не в нашем счастье, а в чем-то более разумном и великом. Делайте добро!
Посыл замечательно прост: надо быть добрее к людям вокруг нас. И возможно, в этом можно обрести какое-то высшее счастье.
Но, если быть честными, надо признать, что жить так мало кому удаётся.
Пока человека не коснётся горе, он предпочитает о нём не знать, не подпускать к сердцу. В этом смысле большинство людей одинаковы. Герой, который призывает к тому, что жить надо по совести, тоже по всей видимости живёт как большинство. Нет свидетельств, что он преуспел в делании добрых дел.
Во всём этом есть какая-то двойственность. Не говорю, что лицемерие, но расхождение слов с делами.
Я согласна с теми, кто считает, что тот, кто много говорит о добре и всеобщей пользе, часто ограничивается только словами. Тот, кто действительно делает добрые дела, может быть молчалив и даже, представьте себе, может любить крыжовник.
Эскапизм, попытка не видеть проблемы может приводить к печальным последствиям, но мне как-то не хотелось возражать двум героям, которые, выслушав рассказ о эгоистичном чиновнике и отповедь о том, как надо правильно жить, испытывают усталость и скуку:
«Когда из золотых рам глядели генералы и дамы, которые в сумерках казались живыми, слушать рассказ про беднягу-чиновника, который ел крыжовник, было скучно. Хотелось почему-то говорить и слушать про изящных людей, про женщин. И то, что они сидели в гостиной, где всё — и люстра в чехле, и кресла, и ковры под ногами говорили, что здесь когда-то ходили, сидели, пили чай вот эти самые люди, которые глядели теперь из рам, и то, что здесь теперь бесшумно ходила красивая Пелагея, — это было лучше всяких рассказов.»
Название рассказа явно подобрано не просто так. Крыжовник, как легко догадаться, должен что-то символизировать. Брат рассказчика всю жизнь мечтал об имении, где будет расти крыжовник. Его заветная мечта сбылась. Он сидит у себя в имении, пьёт чай и ест крыжовник. У него есть полная тарелка ягод крыжовника. Только эти ягоды кислые, а он этого предпочитает не замечать. Для него крыжовник сладкий и желанный, а вы можете думать как хотите. У этой модели, основанной на усыпляющем самообмане, две стороны. С одной стороны, нет ничего страшного в том, чтобы принимать кислое за сладкое и получать в результате удовольствие от жизни. Но вся загвоздка в том, что эта видимость счастья досталась новоявленному помещику ценой несчастья другого человека.
Смерть близкого принесла ему имение с крыжовником и возможность зажить помещиком. Его же это не только не тревожит, но он вообще не отдает себе в этом отчета.
Таким образом Чехов поднимает вечные вопросы, «допустимо ли построить своё счастье на горе другого?» и «в каких случаях цель оправдывает средства?»
В этой короткой зарисовке такой целью для брата рассказчика был дом и сад с крыжовником, а ценой оказалось горе для близких и одиночество, которое, замечу, его не слишком тяготило, если вообще тяготило.
«Тьмы истин нам дороже нас возвышающий обман»
Это одна из тех коротких чеховских историй, которые полезно и приятно перечитать. Первое прочтение даёт общее представление о сюжете. Со второго раза начинаешь глубже понимать рассказ и обращать внимание на детали.
При этом само чтение занимает совсем мало времени.
У некоего Ивана Иваныча есть брат, «бедняга-чиновник», о котором он рассказывает двум своим приятелям.
Основная идея рассказа, наверно, в том, что надо не просто жить в своё удовольствие, но и задумываться о том, какой ценой это удовольствие и материальный комфорт нам достаётся.
Эта мысль воплощена в словах одного из героев:
Счастья нет и не должно его быть, а если в жизни есть смысл и цель, то смысл этот и цель вовсе не в нашем счастье, а в чем-то более разумном и великом. Делайте добро!
Посыл замечательно прост: надо быть добрее к людям вокруг нас. И возможно, в этом можно обрести какое-то высшее счастье.
Но, если быть честными, надо признать, что жить так мало кому удаётся.
Пока человека не коснётся горе, он предпочитает о нём не знать, не подпускать к сердцу. В этом смысле большинство людей одинаковы. Герой, который призывает к тому, что жить надо по совести, тоже по всей видимости живёт как большинство. Нет свидетельств, что он преуспел в делании добрых дел.
Во всём этом есть какая-то двойственность. Не говорю, что лицемерие, но расхождение слов с делами.
Я согласна с теми, кто считает, что тот, кто много говорит о добре и всеобщей пользе, часто ограничивается только словами. Тот, кто действительно делает добрые дела, может быть молчалив и даже, представьте себе, может любить крыжовник.
Эскапизм, попытка не видеть проблемы может приводить к печальным последствиям, но мне как-то не хотелось возражать двум героям, которые, выслушав рассказ о эгоистичном чиновнике и отповедь о том, как надо правильно жить, испытывают усталость и скуку:
«Когда из золотых рам глядели генералы и дамы, которые в сумерках казались живыми, слушать рассказ про беднягу-чиновника, который ел крыжовник, было скучно. Хотелось почему-то говорить и слушать про изящных людей, про женщин. И то, что они сидели в гостиной, где всё — и люстра в чехле, и кресла, и ковры под ногами говорили, что здесь когда-то ходили, сидели, пили чай вот эти самые люди, которые глядели теперь из рам, и то, что здесь теперь бесшумно ходила красивая Пелагея, — это было лучше всяких рассказов.»
Название рассказа явно подобрано не просто так. Крыжовник, как легко догадаться, должен что-то символизировать. Брат рассказчика всю жизнь мечтал об имении, где будет расти крыжовник. Его заветная мечта сбылась. Он сидит у себя в имении, пьёт чай и ест крыжовник. У него есть полная тарелка ягод крыжовника. Только эти ягоды кислые, а он этого предпочитает не замечать. Для него крыжовник сладкий и желанный, а вы можете думать как хотите. У этой модели, основанной на усыпляющем самообмане, две стороны. С одной стороны, нет ничего страшного в том, чтобы принимать кислое за сладкое и получать в результате удовольствие от жизни. Но вся загвоздка в том, что эта видимость счастья досталась новоявленному помещику ценой несчастья другого человека.
Смерть близкого принесла ему имение с крыжовником и возможность зажить помещиком. Его же это не только не тревожит, но он вообще не отдает себе в этом отчета.
Таким образом Чехов поднимает вечные вопросы, «допустимо ли построить своё счастье на горе другого?» и «в каких случаях цель оправдывает средства?»
В этой короткой зарисовке такой целью для брата рассказчика был дом и сад с крыжовником, а ценой оказалось горе для близких и одиночество, которое, замечу, его не слишком тяготило, если вообще тяготило.
Ощущение от рассказа смешанное. С одной стороны, я вижу, что пытается противопоставить автор, но, с другой стороны, я не понимаю, почему он использует только диаметрально противоположные явления, выбрасывая огромный спектр промежуточных ситуаций и доводя все практически до абсурда.
То есть, либо слепой оголтелый эгоизм и скачки по головам на пути к мечте, либо полное и безоговорочное самопожертвование во благо общественного благополучия и сферического добра в вакууме.
Не вижу ничего страшного и предосудительного в том, чтобы, осознав, что не вписываешься в перегруженный тревогами, проблемами и толкучкой, стремиться от него убежать. Пусть бы и оградить себя от новостей, от мировых событий, от информации, которая делает несчастным от травмирующего. Пусть бы и жить спокойно для себя так, как тебе того хочется. Честно и добротно.
Но так по этому рассказу не бывает. Тут если человек уходит от бешеной полоумной гонки «городской», то он становится ленивым обжорой, слепым, глухим, высокомерным, начинает важничать и смотреть на других свысока, поучать и наставлять и выдавать любое свое мнение за истину в последней инстанции. То есть, тупик, деградация, моральное разложение, скатывание до скотства.
Никаких полумер, никакой попытки найти баланс, золотую середину. Гиперболизация от и до. И непонятно, зачем. Что высмеивается? То, что есть нетоварищи, идущие к местам по головам? То, что, достигнув какой-то цели, они перестают развиваться? То, что бегут от неустраивающей реальности?
А что тогда правильно? Забыть о себе, жить и умирать для других? Перестать надеяться на счастье, потому что только несчастье движет человека вперед? Снова искать положительное в страдании, не имея сил с ним справиться? Это ли не тупик? Это ли не самообман?
Прочитано в рамках игры Школьная вселенная.