Иргизские скиты что такое
Иргиз. Старообрядцы
Первым иргизским монастырем стал мужской так называемый Авраамиев скит, основанный иноком Авраамием в том же 1762 г. в 50 км от Вольска вверх по течению Большого Иргиза, на его левом берегу, у озера Монастырское. В 1786 г. вместо прежней часовни здесь был построен храм Воскресения Христова, после чего монастырь стал известен под названием Нижне-Воскресенского. В Воскресенском соборе хранилась складная деревянная походная церковь с семью главами, освященная в честь Иоанна Крестителя, в которой, по преданию, молились москвичи еще во время татарских нашествий. В 1795 г. здесь дополнительно был выстроен зимний храм во имя Рожества Богородицы с приделом апостола Иоанна Богослова. Нижне-Воскресенский монастырь был насильственно обращен в единоверие в 1829 г. Из числа его почти 60 насельников, воспротивившихся этому, одни были отданы в солдаты, другие сосланы в Сибирь.
Чуть позже 1762 г. на острове лесного озера Калач (в 1,5 км от Большого Иргиза и в 115 км от Вольска) возник мужской Исаакиев скит, названный по имени настоятеля священноинока Исаакия. В 1764 г. здесь была построена Покровская часовня, позже, после пристройки к ней алтаря, освященная как Введенская церковь. В 1783 г. строится второй, Успенский, храм. До страшного пожара 1798 г., уничтожившего все постройки, монастырь был известен как Верхне-Успенский. В 1799 г., в том числе и на средства, дарованные Иргизу императором Павлом, возобновляется сгоревший Введенский храм, а в 1804 г. был выстроен Преображенский собор. С тех пор монастырь именовался Верхне-Спасо-Преображенским. Верхне-Спасо-Преображенский монастырь был насильственно обращен в единоверие в 1841 году.
Пахомиев мужской скит, основанный священноиноком Пахомием и иноком Филаретом, после появления в нем в 1790 г. холодного Никольского храма с колокольней стал известен под именем Средне-Никольского монастыря. В 1798 г. строится еще и теплая Покровская церковь. При обращении монастыря в единоверие в 1837 г. сопротивление его насельников было особенно сильным, и власти использовали против них в зимнее время пожарные брандспойты. С 1843 г. этот монастырь был преобразован в женский единоверческий, куда переселили тех инокинь соседнего женского Средне-Успенского монастыря, которые отступили от старой веры.
Средне-Успенский монастырь был прежде известен как Анфисин скит, основан в 1783 г., в 1,5 км от слободы Мечетной (ныне город Пугачев) и полностью сгорел в 1815 г. После пожара инокини перебрались на новое место, в 2 км от мужского Средне-Никольского монастыря, и выстроили здесь Успенскую часовню. Маргаритин женский скит, основанный инокиней Маргаритой по благословению с Рогожского кладбища, помещался близ озера Калач, в 5 км от Верхне-Спасо-Преображенского монастыря. В 1782 г. здесь была освящена Покровская часовня, а в 1841 г. этот, получивший также название Покровского, женский монастырь был полностью уничтожен властями.
Влияние иргизских монастырей на жизнь старообрядцев-поповцев в России невозможно переоценить. Священники этих монастырей окормляли великое множество приходов даже в других губерниях. По воцарении императора Александра I зафиксирован случай, когда 12 мая 1803 г. старообрядцам села Городца Нижегородской губернии местные губернатор и архиерей разрешили приглашать к себе по необходимости священника с Иргиза. Одно лишь ограничение накладывалось на этого священника: ему запрещалось служить вне того селения, в которое он был выписан. Спустя 10 лет власти стали строже смотреть на деятельность Иргиза. В 1816 г. старообрядцы Владимирской губернии просили позволить им принять к себе иргизского священника, 9 ноября в просьбе им было отказано. Гнев правительства вызвал случай в Вольске, где 4 000 старообрядцев без формального разрешения построили храм, приняли к себе с Иргиза двух священников и диакона, которые в 1817—1818 гг. открыто служили и даже совершали торжественные крестные ходы с колокольным звоном. Сведения об этом дошли до Министерства внутренних дел, возникло следственное дело, которое чуть было не кончилось изгнанием «бегствующих» священников из самих иргизских монастырей.
В 1821 г. правительство потребовало от иргизских монастырей дать подписку, что они не будут принимать к себе «бегствующих» священников. Требуемая подписка не была дана – старообрядцы объяснили, что не могут добровольно лишиться священников, а если все-таки это случится, то они вынужденно перейдут в федосеевское или иное беспоповское согласие. В то же время они дали обязательство не принимать священников, отлучившихся от своих приходов без ведома архиерея, а принимать только уволенных, удаленных от приходов, но не запрещенных в служении. О приеме таких священников они обещали ставить в известность гражданское начальство. Правительство не согласилось с этими доводами. В 1821 г. иргизским монастырям было предписано: 1) беглым духовным лицам не дозволять ни под каким предлогом отлучаться от монастырей под опасением взыскания за бродяжничество; 2) вновь беглых священников и диаконов не принимать. Затем в изданных 26 марта 1822 г. общих правилах для начальников губерний относительно бегствующих священников была сделана первая попытка квалифицировать их действия как уголовные, но сам состав преступления еще никак не определялся. Через пять лет, 28 октября 1827 г. было сделано распоряжение, по которому к уголовно наказуемым деяниям уже был прямо отнесен переход в старообрядчество. Тем самым государственное законодательство вновь вернулось от почти либерального отношения к старообрядцам при Екатерине II ко временам драконовских «Двенадцати статей» царевны Софьи.
Поскольку в 1832 г. император Николай I отнял у иргизских насельников все права, дарованные при Екатерине II, в том числе право иметь легальных священников, которым выдавали паспорта для передвижения по всей России, именно в этих монастырях впервые появилась мысль об учреждении старообрядческого архиерейского престола за границей (эта идея была впоследствии осуществлена, когда в 1846 г. к старообрядчеству присоединился Босно-Сараевский митрополит Амвросий).
По данным 1828 г., число иноков и инокинь во всех пяти монастырях Иргиза составляло около 3 тысяч человек. При монастырях были богатые ризницы, библиотеки. Настоятели и настоятельницы избирались иноками и инокинями, затем утверждались удельной конторой (центральным ведомством, управлявшим собственностью царской фамилии, которой принадлежали земли Иргиза), а позднее – губернской казенной палатой (местный орган министерства финансов). Обладая правами и обязанностями сельских старост, настоятели представляли интересы насельников перед гражданской властью. Письменными сношениями с властями ведал настоятель Средне-Никольского монастыря. После передачи Иргиза в ведение губернского начальства был запрещен прием новых насельников, а уже жившим там было запрещено свободное передвижение по России. При таких условиях разорение монастырей на Иргизе стало неизбежным, и впоследствии все монастыри Иргиза были насильственно обращены в единоверие.
Иргизские скиты что такое
Иргизские монастыри – группа монастырей, которая образовалась на берегах р. Большой Иргиз в 60-70-х гг. XVIII в. К началу XIX в. здесь было 5 старообрядческих монастырей (3 мужских и 2 женских), а после того, как их преобразовали в единоверческие (последний в 1841 г.), осталось всего три (2 мужских и 1 женский).
Массовое заселение берегов р. Большой Иргиз старообрядцами началось после Манифеста и Указа Екатерины II декабря 1762 г.: «Бежавшим из своего отечества подданным возвращаться позволяем и обнадеживаем, что хотя б по законам и следовало учинить наказание, но, однако ж, все их до сего преступления прощаем, надеясь, что они, восчувствовав к ним сии наши оказываемые матернии щедроты, потщатся, поселясь в России, пожить спокойно и в благоденствии в пользу свою и всего общества».
Раскольникам выделялось в пользование 70 тыс. десятин (чуть более 76 тыс. гектаров) лучшей заволжской земли. Им было обещано немало льгот, одна из главных – освобождение от всех податей и работ сроком на 6 лет. В заволжские земли прежде всего потянулись переселенцы из слободы под названием «Ветка», что находилась недалеко от нынешнего Гомеля (тогда эта земля принадлежала Польше – поэтому в исторической литературе и стали говорить «старообрядцы из Польши»). Ветка была создана раскольниками, бежавшими от преследований, в конце XVII в. И вокруг нее в течение нескольких лет образовалось 14 раскольничьих слобод с общим количеством жителей до 40 тыс. Влияние и могущество Ветки было столь велико, что, по всей вероятности, российское правительство и рассчитывало расправиться с ней, переселив большую часть раскольников из отдаленных краев в ближние. Иначе, как объяснить, что менее чем через два года «столица раскола» была разрушена русскими войсками во главе с генерал-майором Масловым.
Монахи вели строгую аскетическую жизнь, чем снискали почтенное уважение окрестных раскольников. Миряне приходили в скиты к старцам за поучением и объяснением правил отшельнической жизни, а некоторые просили либо окрестить младенца, либо совершить еще какой-либо присущий староверам духовный обряд. Через каких-то десять лет после своего образования иргизская «святыня» стала столь известной и влиятельной, что здесь можно было увидеть людей совершенно разного сословия и состояния с разных концов страны. Раны, которые нанесла «новая вера» многовековой религиозной традиции, еще не зарубцевались. Не случайно именно Иргиз стал идейным вдохновителем Пугачевского восстания. Пугачев приходил за благословением к настоятелю Среднего (по другим данным, Верхнего) монастыря Филарету (поговаривали, что он имел огромное значение между раскольниками всей России). По некоторым, неподтвержденным сведениям, будущий «Петр III» даже пообещал своему духовнику сан Патриарха Московского. Благосклонность иргизских старцев к бунтовщикам проявлялась и позже. Когда Пугачев и его отряды терпели поражение за поражением от правительственных войск, они на некоторое время находили убежище «на Иргизах». И после разгрома «пугачевщины» по окрестным селам еще долго ходила легенда о том, что в скитских землях пугачевцы скрыли свою богатую казну. Указывались даже конкретные места. Однако кладоискатели так ничего и не нашли.
Не нашли также и доказательств пособничества монастырских жителей «Пугачеву со товарищи». Возможно, это не было нужно каким-то состоятельным особам, близким ко двору и успевшим «подружиться» с иргизскими старцами. Что уж их, помимо веры, связывало, одному богу известно. Только Иргиз после восстания еще больше упрочил свое влияние, и будто Екатерина II на открытие одной из церквей Средне-Никольского монастыря прислала в дар священническую парчовую ризу, на оплечье которой сама вышила свой вензель. Может, не случайно об «измене» раскольников историки предпочитали говорить вполголоса даже спустя сотню лет. И это не последняя тайна, которая окутывает «Иргизы».
Весьма примечательно, например, появление в Верхнем монастыре монаха Сергия, ставшего впоследствии «патриархом» Иргизских монастырей. Он – сын московского купца-старообрядца Симона Петровича Юршева. Человек талантливый, Сергий быстро занял прочное положение на Иргизе. Именно он принял активное участие в Рогожском раскольничьем соборе в Москве в 1779 г., год спустя построил первую на Иргизе церковь – в Верхнем монастыре в честь Введения во храм Пресвятой Богородицы, а тремя годами позже здесь же еще одну церковь – в честь Успения Пресвятой Богородицы. Сергия называли «строителем», потому что при нем монастыри стали крупнейшим в России центром раскола. При нем закрепился определенный внутренний порядок и утвердились законы монастырского общежития. При нем в каждой обители были поставлены храмы. По их названию монастыри стали именоваться Нижне-Воскресенский, Средне-Никольский и Верхне-Успенский (позже – Верхне-Спасо-Преображенский). Неподалеку от последних двух образовались и женские монастыри: Средне-Успенский и Покровский.
Однако к концу XVIII в. в монастырях стали поговаривать о единоверии, проще говоря, слиянии старообрядчества с православием, главным образом, в пользу последнего. И проповедником этих настроений, как ни странно, стал сам Сергий. Но против него выступил настоятель Нижне-Воскресенского монастыря Прохор. Он пользовался уважением не меньшим, чем Сергий. Если первый иргизский «патриарх» в основном заботился об упорядочении духовной жизни монастырей, то Прохор – об их материальной «крепости». «Свалить» своего оппонента ему не составило труда. Сергий потерял власть, принял единоверие и удалился из «раскольничьего гнезда», а Прохор занял над монастырями верховное положение.
Начало его деятельности, как главы, совпало с восшествием на престол Павла I, который лично благоволил Прохору. Рассказывали, что последний был сыном богатого Вольского купца, обладал значительными богатствами и якобы нередко ссужал деньгами наследника престола, который получал от своей матушки-императрицы очень незначительное содержание. Павел, став императором, не мог не отблагодарить своего кредитора.
Впрочем, загадочная личность Прохора порождала среди раскольников много и других слухов. Одни говорили, что он был сыном не просто купца, а грузинского царя, другие уверяли, что он сын самой Екатерины II. А по поводу его объявления в Аврамиевом скиту и вовсе ходила легенда.
Якобы однажды богатый саратовский купец Калмыков, имевший большую хлебную торговлю по всей России, отправил со своим сыном Петром большой караван с хлебом на Урал. Недалеко от Урала на Калмыковский обоз напала какая-то кочевая орда, отбив весь хлеб и убив Петра. Но в скором времени, после распространившегося слуха о смерти Петра, в Саратов к Калмыкову явился какой-то человек и объявил себя его сыном: мол, на самом деле его не убили, а взяли в плен бухарцы, и он бежал при первой же возможности. Затем он выпросил у своего «отца» разрешение на пострижение в монахи, ссылаясь на то, что еще в плену дал себе клятвенный обет, что, в случае избавления и сохранения жизни, примет монашество. После этого Петр и отправился на Иргиз, остановился в Аврамиевом скиту и здесь постригся под именем Прохора. В действительности время появления Прохора в скиту неизвестно. Несомненно, только то, что в 1787-88 гг. он уже был его настоятелем, принимал участие в освящении здешней Воскресенской церкви, построенной, по предположению, на средства, полученные Прохором от отца.
Ну, а благорасположение Павла проявилось в том, что в 1797 г. он отправил в Иргизские монастыри своего ближайшего вельможу действительного тайного советника Рунича в качестве посла. Благодарные монахи написали императору письмо-заверение в верноподданичестве Его Величеству:
«1797 года февраля 18 дня Вольского округа жительствующие на Иргизе старообрядческих монастырей – Верхне-Успенского, Средне-Никольского и Нижне-Воскресенского – настоятели со своей братией: сим в достоверность, что господин действительный статский советник Павел Степанович Рунич, бывший в наших монастырях, объявил нам Его Величества Государя императора Павла I Высокомонаршее благоволение, каковое и мы нижайше приемлем с глубочайшим благоговением и с действительнейшею преданностью, прося и моля Подателя всех благ Господа Бога из глубины сердец наших, о долголетнем здравии и благоденствии Его императорского Величества и всей Высочайшей Императорской фамилии, каковым верноподданическим усердием и непоколебимой преданностью пребудем во все дни живота нашего».
А вскоре последовал Высочайший Указ, освобождающий иргизских монахов от рекрутской повинности. Тем самым, беглому монашеству на Иргизе была оказана правительственная поддержка.
Чуть позже Прохор добился того, что земли, занятые монастырями, были выделены в особую часть при начатом генеральном размежевании земель в Саратовской губернии и отданы монастырям в вечное владение. Это распоряжение после смерти Павла подтвердил и Александр I. Таким образом Иргизские монастыри стали обладателями огромного земельного надела в 12 тыс. 534 десятины.
Это указание было важным для всего раскола не только из-за материальных выгод, но и в нравственном смысле, как признание за Иргизскими монастырями такого же права на существование, какое имели монастыри православные. После этого наступила пора самого блестящего процветания раскольничьего Иргиза.
Внешний вид монастырей большей частью представлял форму правильного четырехугольника. Вокруг него обыкновенно строился довольно высокий деревянный забор или стена с каменными столбами. В центре возводили церковь или часовню, а вокруг них с трех, а то и с четырех сторон правильными рядами шли кельи в два-три порядка.
Если в первые годы иноки не имели практически ничего, то в начале XIX в. Иргиз встал в один ряд с самыми богатыми, православными монастырями России. Богатства каждого из них оценивались более, чем в 100 тыс. рублей – огромные по тем временам деньги. В церквях было много икон древнего письма, относящихся к XIII-XVI вв. Большинство из них было либо унизано жемчугом, либо покрыто серебряными вызолоченными ризами. Немало имелось и других драгоценностей. Чего стоило хотя бы медное, но густо высеребренное шестиярусное паникадило с 54-мя подсвечниками и общим весом в 18 пудов, висевшее посреди главной церкви Нижне-Воскресенского монастыря. Или плащаница, шитая золотом, серебром и шелками в 1531 г. Создавалось впечатление, что на Иргиз самое ценное из своих накоплений раскольники свозили со всей России.
Иргизские монастыри быстро стал для раскольников такой же святыней, как Афон для православных. Сюда, в «царство иноков», шли и шли паломники, чтобы не только насладиться великолепием храмов, но и послушать ангелоподобное, так называемое демественное пение. Исконно, это – домашнее, одноголосное пение, исполняемое вне храма. Обычай сопровождать домашние занятия священным песнопением возник еще в Греции в V в. н.э., а потом перешел к славянам. Согласно другим источникам, эта песенная традиция была завезена на Русь греческими певцами при Ярославе в XI в., а в XVI в. ее перенесли в храм. Демественное пение сопровождало важные торжества, под него венчался первый из Романовых Михаил Федорович. Но после церковной реформы XVII в. «демество» перешло в разряд второстепенных. Православная церковь запела многоголосием.
Привлекало на «русский Афон» и то, что здесь, как на месте, якобы указанном самим Богом, по уверению иргизских монахов, хранились нетленные мощи святых отцов Исакия и Асафа, от которых больные получали исцеление. Но что особенно было важно для старообрядцев, так это то, что на Иргизе, даже в самое трудное для раскола время, никогда не оскудевало «священство»: отовсюду сюда стекались беглые православные священники. И в 1805 г. в Верхне-Спасо-Преображенском монастыре состоялся собор, который признал и утвердил право на название «православной», «соборной» только за иргизскими монастырями. (Вызов официальной церкви?!) Именно они получили единоличное первенство в распространении своих священников по раскольничьей России. Грамотных попов на Иргизе было предостаточно: при каждом монастыре постоянно состояло от 3 до 7 священников. Но еще больше их было в разъездах или на постоянном жительстве по разным старообрядческим общинам. Всего же в начале XIX в. их насчитывалось более 200.
Однако бурный расцвет монастырей способствовал не менее бурному их падению.
В первые годы своего развития Иргиз был символом аскетизма, благочестия и истинной веры. Но со временем монахи, избалованные вниманием царей и богатых купцов-старообрядцев, перестали придерживаться богоугодных принципов.
В монастыри принимали всех без разбора. Здесь никого не интересовало твое прошлое, никто не спрашивал никаких документов. Назовись Адрианом – так оно и будет, хочешь быть Феодором – пожалуйста. Так что если нужно было скрыться от закона, прямая дорога – в монастыри. Места глухие, от властей далеко, представители закона заглядывали очень редко. Благодаря обширным связям и большим богатствам иргизские монастыри всегда имели возможность отстранить от себя случаи полицейских набегов или могли содержать своих агентов даже в самой полиции. Застать врасплох тех, кто незаконно проживал в монастырях, было практически невозможно. Под кельями обычно устраивались помещения с подземными галереями, которые вели далеко за монастырскую ограду, в чащу леса. А там их ждали потаенные места на монастырских хуторах, пчельниках, мельницах, скотных дворах.
Особенно с распростертыми объятьями здесь принимались беглые православные священники. Снисхождение к ним доводилось до полного послабления, и потому в монастыри иногда удавалось поступать в качестве попов и дьяконов либо расстригам, либо совершенным самозванцам, никогда не имевшим священнического сана. А причина бегства тех, у кого он все-таки был, вообще никого не интересовала. Хотя кое-кто из них «прославился» или своим корыстолюбием, или нетрезвой жизнью и распутным поведением, что делало этих священников нетерпимыми в православных приходах. Словом, выбирать не приходилось, потому что потребность в священниках была очень велика, из-за многочисленности монастырских жителей и громадного количества окрестных раскольников, обращавшихся к ним по случаю разного рода церковных требоисправлений.
Раскольничьи попы, кстати, даже к братии монастырской не относились. Они редко жили со своими семействами в монастырях. Их размещали вне обители, обеспечивая помещением, дровами, хлебом и другими предметами первой необходимости, оплачивая по два рубля за каждую отслуженную литургию и «отстегивая» им третью часть доходов от других церковных служб. Это ощущение полной своей безнаказанности и попустительства со стороны монастырского руководства привело к тому, что многие монахи стали грешить напропалую.
Способствовало распространению «разврата» прежде всего соседство «светских» сел и женских монастырей. Настоятель Средне-Никольского монастыря иеромонах Арсений писал: «Незаконные связи монахов с монахинями и всегдашнее их вместе пребывание не поставляли в зазорную жизнь; всякие праздники монахини и послушницы бывают в мужском монастыре под предлогом богомолья. И позволяют себе ночевать в кельях общих с монахами, а клирошанки – у клиросских и угощались пьянством в непомерной степени, а потом монахи с клиросскими, наоборот, в женском монастыре без всякого зазора и днем и ночью. Многие монахи были женаты и имели своих жен в монастырях». А монахи Нижне-Воскресенского (Криволучского) монастыря ходили в соседние раскольничьи поселения, так как женского монастыря поблизости не было. Иргизский старожил в своих «домашних записках» замечал: «За Волгою для кузнецов недоставало углей на ковку цепей, в которые заковывали нетрезвых и буйных иноков и попов, а в кабаках – вина, по причине сластолюбия наших скитников, кои подражая в сластолюбии мусульманам относительно их гаремов, подобно им и свою религиозность соблюдали».
Быстрое и легкое обогащение монастырей привело к тому, что всякий труд в них перестал пользоваться уважением. Несмотря на то, что у монастырей были свои пчельники и большие сады, да и продуктовых подношений собиралось немало, монахи питались скудно. Поэтому у большинства монастырских жителей появилось собственное, отдельное от монастыря хозяйство, и в выходные и в праздничные дни на территории монастырей устраивалось что-то напоминающее базар, где продавались такие запрещенные предметы и продукты, как чай, сахар и самовары. Некоторые монахи даже держали табак.
Однако беспутство, невоздержание и несоблюдение законов монашества не ухудшили отношение окрестных жителей к монастырям. Последние по-прежнему оставались религиозной святыней, посещение которой считалось для многих священной обязанностью, а получения права быть похороненным в монастырской земле могли добиться только очень богатые купцы.
Неизвестно, сколько бы это процветание продолжалось, если бы на российский престол не взошёл Николай I. Напуганный восстанием декабристов, он, как известно, ужесточил борьбу с любой крамолой. И повод расправиться с вольными иргизскими монастырями нашёлся довольно быстро.
Сначала «на Иргизах» надеялся получить благословение самозванец, который, воспользовавшись декабристским движением, объявил себя великим князем Константином Павловичем и даже успел возмутить два села в Саратовской губернии, но был схвачен, не успев добраться до «русского Афона». Потом весной 1827 г. власти задержали раскольничьего попа Кирилла: он «совратил» в раскол немало православных. Наконец, в конце 1827 г. «патриарх» Прохор принял в состав Нижне-Воскресенского монастыря двух человек, которые оказались государственными преступниками и были арестованы. Арестовали и самого Прохора. Этого оказалось вполне достаточно, чтобы начать гонения на прежде «неприкасаемых» монахов.
2 августа 1828 г. последовал Высочайший Указ о подчинении старообрядческих монастырей губернскому начальству и подготовке их к переходу в единоверие. Первым из саратовских губернаторов, кто начал претворять в жизнь царское указание, стал князь Голицын. Он со свитой отправился с инспекцией по монастырям. Самой ближней была Нижне-Воскресенская обитель. В ней-то губернатор и сделал остановку. Он объявил инокам Высочайшую волю императора о присоединении старообрядческих монастырей к единоверию. Как ни хотелось монахам ослушаться, но они были буквально припёрты к стенке. Нижне-воскресенцы прекрасно понимали, что властям достать до них легче легкого, потому что они – «нижние». И им пришлось согласиться с «предложением» князя Голицына и подписать необходимые бумаги. Тем самым они навлекли на себя гнев других монастырей и старообрядцев соседних поселений. Как писал впоследствии Голицын, «в стёкшемся народе из соседственных селений, Мечетного и Криволучья, приметен был дух беспокойства и даже буйства, по случаю тому, что им было известно соглашение иргизских настоятелей к принятию единоверческой церкви».
Особенно активными были крестьяне села Криволучье Починков и Демихин, у которых тайно собирались сходки для того, чтобы возмутить других удельных крестьян.
Но все старания сохранить веру были напрасны. Чтобы окончательно добить в иргизской «коммуне» всякую возможность снова подняться на ноги, велено было всю молодежь, годную к военной службе, отдать в солдаты, негодных – отправить на поселение, а мальчиков записать в военные кантонисты.
На Иргиз был командирован чиновник особых поручений Полонский, который должен был оформить передачу монастырей в ведомство губернского начальства, что и сделали за один месяц.
Однако окончательное уничтожение иргизских монастырей произошло позже. Старообрядцы сопротивлялись, как могли. В народе появились фальшивые указы о дозволении строительства раскольничьих часовен и беспрепятственного отправления в них богослужений по старой вере. На этом указе раскольники построили целую систему пропаганды и противодействия миссионерам, проповедникам православия и единоверия. Пропагандистов секли розгами, сажали в остроги, ссылали, но вместо них появлялись новые, и Поволжье бурлило непереставаемыми смутами. В то время в Саратовской области проживало почти 63 с половиной тыс. раскольников, причем, крестьян, которые традиционно считались самыми отсталыми, всего около 12 тыс. Справиться с такой огромной армией раскольников, среди которых было немало богатых и влиятельных людей, за короткий срок не было никакой возможности.
Это утверждение решил опровергнуть новый саратовский губернатор Александр Степанов. Адъютант генералиссимуса Суворова, храбрый вояка, он в первые же дни своего губернаторства пообещал завершить начатое дело по искоренению раскола и привести раскольников «к общему знаменателю». После инспекторской поездки по Заволжью, он сообщил в Петербург, что, по его убеждению, Средне-Никольский монастырь, что находился в двух с небольшим километрах от города Николаевска (до 1835 г. – слобода Мечетная, теперь г. Пугачев), может быть приобщен к единоверию «без всякого со стороны раскольников противословия и без отлагательства времени».
Отзыв этот доложен был государю, который, дав изволение на обращение монастыря в единоверческий, повелел оставить при нем все земли и угодья, как средства к содержанию. Епархиальному же архиерею и гражданскому губернатору вменялось в обязанность «распорядиться, по общему совещанию, негласно и с должной осторожностью…»
Согласившись относительно плана действий, губернатор Степанов с епископом Иаковом «распорядились» по выполнению воли государя.
С важной миссией на Иргиз были посланы архимандрит Высоковского монастыря Зосима с братией, саратовский протоиерей Гаврила Чернышевский (отец будущего писателя-демократа Николая Чернышевского) и пристав Константиновский. 8 февраля 1837 г. они явились в монастырь с десятью солдатами и двумя унтер-офицерами. Но старообрядцы, видимо, были заранее предупреждены о надвигающейся грозе. Из окрестных сел сбежалась защищать монастырь огромная, в несколько сот человек, толпа. Люди заявляли, что «не допустят отдать церковь к единоверию, хотя бы даже до пролития крови…» Уговоры оказались напрасными, и исполнители воли начальства удалились ни с чем.
На следующий день они снова двинулись к монастырю с более внушительной командой: 24 понятыми, 25 солдатами, унтер-офицерами и двумястами жителями, собранными на подмогу. Монастырские ворота оказались запертыми, а за стенками их ожидало до 500 человек, которые не расходились и не собирались отдавать своей святыни. Исполнители снова отступили от монастыря.
«Легкое» дело оказалось не из легких. Необходимо было принимать «сильные меры». Послали с нарочным эстафеты губернатору и архиерею, обложили монастырь караулом из православных, для чего к прежним понятым было прибавлено еще 400 человек, и стали ждать распоряжения из «губернии».
16 февраля из Саратова прискакали новые чиновники: советник Зевакин и исправник Микулин. Но и эта «подмога» ничего не смогла сделать. Целых две недели десятки чиновников и сотни понятых безуспешно старались привести в исполнение Высочайшую волю относительно монастыря. Епископ Иаков, потеряв терпение, попросил своего приятеля жандармского офицера Быкова съездить на Иргиз, посодействовать обращению монастыря. Однако и его миссия не увенчалась успехом. Наконец 21 февраля в Николаевск явился сам губернатор, которого встретили торжественно.
Несмотря на то, что приближался вечер и свита не советовала губернатору начинать «дело», Степанов приказал ввести в монастырь и пустить в «работу» понятых, которых было до 800 человек. Он велел им силой вытаскивать раскольников за ограду монастыря. Понятые приступили к делу, но, встретив сопротивление, принялись жестоко бить попадавшихся им в руки. Особой жестокостью отличались саратовские жандармы. Люди кричали от ужаса и боли.
Степанов в это время был в покоях настоятеля. Узнав из «доклада» о критическом положении дела, он приказал бросить защиту монастыря от еще прибывавшего народа и «более не раздражать толпы». Опасаясь за собственную особу, он бежал в город. За ним последовали и все чиновники. Монастырь остался в руках старообрядцев.
Наутро губернатор распустил по домам понятых, число которых достигло 1000 человек, приказал возвращаться на свои места и чиновников. После этого он сам уехал в Саратов и тут же составил донесение о происшедшем в Петербург.
А старообрядцы послали депутацию к шефу жандармов Бенкендорфу, прося его защиты. В прошении они писали, что, молясь по священным обрядам, «они никому не делают вреда, усердно платят все требуемые правительством подати, не уклоняют себя ни от какой общественной или государственной службы, повинуются гражданским законам, почитают священными власть и особу государя и всегда готовы для него и за него пролить кровь свою».
Прошли две-три томительных для старообрядцев недели. Их просьба не была услышана. Степанов получил дополнительные инструкции из Петербурга и снова отправился на Иргиз завершать начатое.
Из Саратова прибыла военная команда в 200 солдат с офицерами и боевым запасом, команда казаков из 3-го казачьего полка Астраханского войска. Из Хвалынска губернатор вытребовал квартировавшую там конно-артиллерийскую бригаду. Степанов даже прихватил половину саратовской пожарной команды с пожарными трубами. А на месте из православных крестьян окрестных сел было собрано уже 2000 человек понятых.
Так и было сделано.
13 марта подступили к монастырю.
Вокруг монастырского храма в несколько рядов уже лежал народ, крепко сцепившись друг с другом. Гарцевавший впереди отряда Степанов скомандовал «пли!», и началась стрельба холостыми зарядами. В то же время на «бунтовщиков» стали качать воду из пожарных труб. Казаки ударили в нагайки, пехота «заработала» прикладами по неподвижно лежавшим защитникам монастыря. Гул выстрелов, вопли и стоны избиваемых смешались в одном хаосе, который способен был нагнать панический страх на самого храброго человека.
Понятые и солдаты бросились на старообрядцев и начали их вязать и вытаскивать из монастыря. В течение двух часов шла «работа», пока все сопротивлявшиеся не были выставлены за ограду.
Этот рассказ подтверждается и «официальным рапортом» епископу Иакову протоиереем Чернышевским: «По личному моему осмотру найдено, что внутри оных келий мало что оставлено в целости: сундуки и шкафы разбиты, киоты с иконами изломаны; кладовые, принадлежащие вообще монастырю и частью монашествующим, разорены, и все то, что в оных получше и что можно было похитить, похищено, а все оставшееся или разбито, или рассыпано; из выходов, погребов и амбаров почти все растаскано, даже полы в некоторых кельях взломаны».
Из людей пострадало в тот день 160 человек, которые оказались «хворыми, слабыми и утомленными» (битьем).
Относительно того, куда девались обильные материальные богатства, утварь и другие ценности монастыря, Мордовцев в 60-х гг. XIX в. сообщал: «До сих пор саратовские старожилы, которые помнят, когда и как уничтожили иргизские скиты, рассказывают, что некоторые из мелких официальных лиц принимали участие в фактическом уничтожении скитов, набивали громадные сундуки серебряными ризами от ободранных икон и другими сокровищами, скопленными раскольниками». Не безупречными в этом оказались и понятые, у которых при обыске найдены были крупные суммы денег, не говоря уже о вещах: у некоего Зайчинова, например, отобрано 1211 рублей.
Часть добра, по рассказам, схимники успели всё же попрятать в лесу и на берегах приютившего их Иргиза. Подтверждением этому могут служить возникавшие время от времени слухи о кладах и находках в окрестностях Николаевска.
Подобная же участь постигла и другие старообрядческие монастыри на Иргизе. В мае 1841 г. новый саратовский губернатор Фадеев (дед известного политического деятеля рубежа XIX-XX вв. Сергея Витте) двинулся с войском неожиданно и секретно к последним двум оставшимся за раскольниками монастырям: Верхне-Спасо-Преображенскому мужскому и Верхне-Покровскому женскому. Оба монастыря были лишены связи с соседними селениями. Защитить их было некому. Раскольники в очередной раз отказались принять единоверие, но были обмануты.
В мужской обители настоятель Нижне-Воскресенского (уже единоверческого) монастыря архимандрит Платон на глазах у изумленных монахов окропил их «святая святых», главную церковь, своей, «единоверческой» святой водой, и раскольничья святыня вмиг потеряла святость. Так, вероломно была покорена последняя староверческая твердыня на Иргизе. Это случилось 28 мая, и этот день раскольники назвали «днем вавилонского пленения», с горечью признав, что закатилось «солнце православия».
Вместо пяти старообрядческих монастырей стало три православных единоверческих: два мужских – Воскресенский и Спасо-Преображенский и один женский – Никольский. (Теперь первый и третий восстанавливаются православной церковью, а второй занят санаторием).
БИБЛИОГРАФИЯ
Энциклопедический словарь Брокгауза и Эфрона, СПб, 1894 г., т. XIII, с. 310-311.
Добротоворский Обращение иргизских монастырей у единоверию, Казань, 1858 г., январь, с. 240-243.
Д. Дубакин Иргизские раскольничьи монастыри, Самарские епархиальные ведомости, 1882 г, № 5-14.
Д. Дубакин Обращение Иргизских монастырей в единоверие, Самарские епархиальные ведомости, 1883 г., № 1, 2, 14, 19.
Д. Л. Мордовцев Последние годы иргизских раскольничьих общин, Дело, 1872 г., № 1, 2, 4.
Л. Мизякин В Иргизских монастырях, Саратовский листок, 1910 г., № 84, 85.
Юрий Каргин. Балаковская народная энциклопедия. Статья для публикации в ХРОНОСе предоставлена автором.