Известно что островский в первом наброске плана к грозе собирался начать пьесу

А.Н. Островский. Анализ 1-го действия пьесы «Гроза». 10-й класс

Класс: 10

Презентация к уроку

Оборудование: мультимедийный проектор, экран, учебники, тетради, тексты пьесы, презентация к уроку.

Ход урока

1. Проверка домашнего задания.

2. Знакомство с творческой историей драмы “Гроза”. ( Презентация “История создания драмы “Гроза”.)

3. Анализ 1-го действия пьесы. Слово учителя:

Главная героиня пьесы – молодая купчиха Катерина Кабанова. Но чтобы понять её характер, причины её поступков, надо знать, среди каких людей она живёт, кто её окружает. Знакомство с персонажами происходит в первом действии пьесы. 1-4 явление первого действия являются экспозицией, а в пятом-девятом действиях происходит собственно завязка действия драмы.

А) Вопросы и задания для анализа 1 действия пьесы ( 1-4 явления):

– Где происходит действие? ( город Калинов, который находится на реке Волге).

– Какая картина предстаёт перед зрителем, когда открывается занавес? Зачем автор рисует перед нами эту живописную картину? ( Красота природы подчёркивает безобразие, трагизм происходящего в мире людей). Островский ещё по одной причине выбрал местом действия пьесы общественный сад, а временем действия – после службы в церкви – так легче и естественнее познакомить с персонажами, путь которых лежит через бульвар.

– Основной конфликт пьесы – между Катериной и Кабанихой, а семья Кабановых появляется лишь в 5-м явлении. Какое значение имеют первые четыре явления? ( 1-4 явления – экспозиция пьесы. Из них мы узнаём о порядках, царящих в городе Калинове, о самых влиятельных его жителях, о любви Бориса к Катерине).

– О каких персонажах мы узнали из первых четырёх явлений? Дайте им характеристику. ( Купец Савел Прокопьевич Дикой, его племянник Борис, изобретатель-самоучка Кулигин, Кудряш ).

– Какую характеристику даёт Кулигин жизни города?

1 группа: а) Как мотивировано возникновение откровенного разговора между Катериной и Варварой?

б) Проанализируйте речь Катерины. Как речь героини раскрывает её внутренний мир?

2 группа: а) Как Катерина вспоминает жизнь в доме родителей?

б) В чём она видит различие между жизнью в родительском доме и у Кабанихи?

3 группа: а) Почему Катерина с ужасом отвергает предложение Варвары?

б) Почему Варвара не поняла Катерину?

4 группа: а) Как в речи Катерины проявляется внутренняя борьба, происходящая в её душе?

б) Какое значение для понимания характера Катерины имеет страх перед грозой?

4. Актуализация знаний: Составление таблицы.

Д/з: дочитать драму; какие конфликты, отражающие основной конфликт пьесы, мы можем выделить?

Источник

Известно что островский в первом наброске плана к грозе собирался начать пьесу

Учебное пособие для учащихся 10 класса средней школы в двух частях

И ФИЛОСОФСКАЯ МЫСЛЬ ВТОРОЙ ПОЛОВИНЫ XIX ВЕКА

(*3) О своеобразии русской литературной критики. «Пока жива и здорова наша поэзия, до тех пор нет причины сомневаться в глубоком здоровье русского народа»,- писал критик Н. Н. Страхов, а его единомышленник Аполлон Григорьев считал русскую литературу «единственным средоточием всех наших высших интересов». В. Г. Белинский завещал своим друзьям положить ему в гроб номер журнала «Отечественные записки», а классик русской сатиры М. Е. Салтыков-Щедрин в прощальном письме к сыну сказал: «Паче всего люби родную литературу и звание литератора предпочитай всякому другому».

По словам Н. Г. Чернышевского, наша литература была возведена в достоинство общенационального дела, объединившего наиболее жизнеспособные силы русского общества. В сознании читателя XIX века литература была не только «изящной словесностью», но и основой духовного бытия нации. Русский писатель относился к своему творчеству по-особому: оно было для него не профессией, а служением. «Учебником жизни» называл литературу Чернышевский, а Лев Толстой впоследствии удивлялся, что эти слова принадлежат не ему, а его идейному противнику.

Вера в действенную, преобразующую мир силу художественного слова определяла и особенности русской литературной критики. От литературных проблем она всегда поднималась к проблемам общественным, имеющим прямое от-(*4)ношение к судьбе страны, народа, нации. Русский критик не ограничивал себя рассуждениями о художественной форме, о мастерстве писателя. Анализируя литературное произведение, он выходил к вопросам, которые ставила перед писателем и читателем жизнь. Ориентация критики на широкие круги читателей делала ее очень популярной: авторитет критика в России был велик и его статьи воспринимались как оригинальные произведения, пользующиеся успехом наравне с литературой.

Русская критика второй половины XIX века развивается более драматично. Общественная жизнь страны в это время необычайно усложнилась, возникло множество политических направлений, которые спорили друг с другом. Пестрой и многослойной оказалась и картина литературного процесса. Поэтому и критика стала более разноголосой по сравнению с эпохой 30-40-х годов, когда все многообразие критических оценок покрывалось авторитетным словом Белинского. Подобно Пушкину в литературе, Белинский в критике был своеобразным универсалом: он совмещал в оценке произведения и социологические, и эстетические, и стилистические подходы, охватывая единым взором литературное движение в целом.

Во второй половине XIX века критический универсализм Белинского оказался неповторимым. Критическая мысль специализировалась по отдельным направлениям и школам. Даже Чернышевский и Добролюбов, критики наиболее разносторонние, обладавшие широтой общественного взгляда, уже не могли претендовать не только на охват литературного движения во всей его полноте, но и на целостную интерпретацию отдельного произведения. В их творчестве преобладали социологические подходы. Литературное развитие в целом и место в нем отдельного произведения раскрывалось теперь всей совокупностью критических направлений и школ. Аполлон Григорьев, например, споря с добролюбовскими оценками А. Н. Островского, подмечал в творчестве драматурга такие грани, которые ускользали от Добролюбова. Критическое осмысление творчества Тургенева или Льва Толстого нельзя свести к оценкам Добролюбова или Чернышевского. Работы Н. Н. Страхова об «Отцах и детях» и «Войне и мире» существенно углубляют и уточняют их. Глубина понимания романа И. А. Гончарова «Обломов» не исчерпывается классической статьей Добролюбова «Что такое обломовщина?»: А. В. Дружинин вносит в осмысление характера Обломова значительные уточнения.

Источник

Сухих И. Н.: И давний-давний спор.

И давний-давний спор.

Какую же норму увидел Добролюбов в мире Островского? «Деятельность общественная мало затронута в комедиях Островского, и это, без сомнения, потому, что сама гражданская жизнь наша, изобилующая формальностями всякого рода, почти не представляет примеров настоящей деятельности, в которой свободно и широко мог бы выразиться человек. Зато у Островского чрезвычайно полно и рельефно выставлены два рода отношений, к которым человек еще может у нас приложить душу свою,— отношения семейные и отношения по имуществу. Немудрено поэтому, что сюжеты и самые названия его пьес вертятся около семьи, жениха, невесты, богатства и бедности.

столкновений, по самому существу дела, должна иметь довольно крутой характер и отзываться случайностью.

С этими предварительными соображениями вступим теперь в этот мир, открываемый нам произведениями Островского, и постараемся всмотреться в обитателей, населяющих это темное царство. Скоро вы убедитесь, что мы недаром назвали его темным.»

Два лета, с апреля по август 1856 г. и с мая по август 1857 Островский колесит по Поволжью, встречается с губернаторами и крестьянами, наблюдает бурлаков и гуляющих по набережной обывателей, ловит рыбу и осматривает фабрики, спорит об искусстве и подробно расспрашивает «об устройстве барки и каждой ее части». Он добрался до истоков Волги (хотя мало кто из собеседников в это верил). Он сломал ногу под Калязиным и два месяца был прикован к этому городу. Он собрал громадный и разнообразный материал.

Однако ничего не пропало бесследно. «Долго любовался я живописным видом с обрывистого берега от церкви». <Островский А. Н. Полн. собр. соч.: В 12 т. М., 1978. Т. 10. С. 335.>«Девушки пользуются совершенной свободой; вечером на городском бульваре и по улицам гуляют одни или в сопровождении молодых людей, сидят с ними на лавочках у ворот и не редкость встретить пару, которая сидит обнявшись и ведет сладкие разговоры, не глядя ни на кого. Образ жизни замужних совершенно противоположен образу жизни девушек; женщины не пользуются никакой свободой и постоянно сидят дома. Ни на бульваре, ни во время вечерних прогулок по улицам вы не встретите ни одной женщины.» <Там же. С. 344--345.>В этих и подобных записях Островского легко узнаются детали и мотивы будущей драмы.

«Волга дала Островскому обильную пищу, указала ему новые темы для драм и комедий и вдохновила его на те из них, которые составляют честь и гордость отечественной литературы»,— подводил итоги «литературной экспедиции» С. В. Максимов. <Максимов С. В. Литературные путешествия. С. 100.>А большой знаток театра С. А. Юрьев выразился еще более энергично: «Разве «Грозу» Островский написал? «Грозу» Волга написала!» «Гроза» А. Н. Островского. М., 1962. С. 214.>

Дальше все пошло быстрее. 31 октября пьеса разрешена драматической цензурой. 16 ноября её уже смотрят москвичи в Малом театре. 2 декабря она представлена в Петербурге в театре Александрийском. Наконец, в январском номере «Библиотеки для чтения» за 1860 г. появляется и текст «Грозы».

Раньше всех успел запальчивый А. Пальховский. Через четыре дня после премьеры в Малом театре его статью уже опубликовал «Московский вестник». А. И. Ревякин в свое время оценил это выступление как реакционную критику «при соблюдении общей внешней благоприятности» в «помещичьей газете». <Ревякин А. И. "Гроза" А. Н. Островского. С. 232.>Суждение вряд ли справедливое по отношению к газете (историки журналистики называют ее позицию либеральной, в ней, правда, эпизодически, появлялся Салтыков-Щедрин, Тургенев и сам Островский) и совсем несправедливое отношению к критику.

«Грозе» Пальховский идет вполне демократическим путем. Автор рецензии словно решает простую задачу на проведение прямой линии между двумя точками. Дано: статья Добролюбова «Темное царство» (критик называет ее ключевую метафору «превосходной») и новая пьеса Островского. Требуется доказать, что «Гроза» отвечает выявленным Добролюбовым принципам.

«Грозе» неожиданные стороны. Так, при всей парадоксальности, что-то есть в определении Катерины как «женского Гамлета из купеческого быта» критиком «Санкт-Петербургских ведомостей», хотя звучащее в той же фразе «какая-то натянутая резонерка» вопиюще несправедливо.

Так, И. Панаев, фамильярно переименовывая героиню в Катю (в пьесе ее так называют лишь Тихон, Борис и изредка Варвара), вдруг почти невольно обнаруживает в «Грозе» структуру народной песни или романса: «Катя с детства проводила время между юродивыми, странницами и им подобными. Катю выдали замуж. Несчастная Катя, в отчаянной борьбе, сначала отталкивает от себя Бориса и потом, видя его отчаяние, успокаивает его и признается ему в любви. Надзор за Катей увеличивается, замки и затворы умножаются. Ждать от жизни нечего, участь ее решена. Она бежит к Волге и бросается в реку. «

«Накануне». «Накануне» (Толстой называет его «повестью») ему тоже не совсем нравится: «Писать повести вообще напрасно, а еще более тем людям, которым грустно и которые не знают хорошенько, чего они хотят от жизни». Но все же «никому не написать теперь такой повести, несмотря на то, что она успеха иметь не будет». «»Гроза» Островского,— продолжает Толстой,— есть, по-моему, плачевное сочинение, а будет иметь успех. Не Островский и не Тургенев виноваты, а время.» «Грозы» оказалось стойким. Через много лет В. Ф. Лазурский отметит в дневнике: «Из пьес Островского Лев Николаевич особенно любит «Бедность не порок». Хваленой «Грозы» не понимает; и зачем было изменять жене, и почему ей нужно сочувствовать, тоже не понимает».

А не менее консервативный в конце жизни П. А. Вяземский, ругавший прежние пьесы Островского, лаконично зафиксирует в дневнике: «Обедал у императрицы. Императрица пригласила меня в ложу свою Александрийского театра. Давали «Грозу». Драма производит сильное впечатление. Мастерски разыграна».

В. П. Боткин изложил свое мнение о «Грозе» в письме самому Островскому: «Никогда вы не раскрывали так своих поэтических сил, как в этой пьесе. В «Грозе» вы взяли такой сюжет, который насквозь исполнен поэзии,— сюжет. невозможный для того, кто не обладает поэтическим творчеством. Любовь Катерины принадлежит к тем же явлениям нравственной природы, к каким принадлежат мировые катаклизмы в природе физической. Найдутся критики, которые скажут вам, что это неестественно; но ведь не всякий человек может подметить и почувствовать истинно-трагическое в жизни. Для нашей ежедневности трагическое всегда будет неестественным. Простота, естественность и какой-то кроткий горизонт, облекающий всю эту драму, по которому время от времени проходят тяжкие и зловещие облака, еще более усиливают впечатление неминуемой катастрофы».

Здесь уже не только впечатление, но и обоснование его: намечено, пусть пунктирно, особое понимание сюжета и природы трагического в «Грозе». К тому времени, когда Боткин писал эти строчки (16 марта 1860 г.), и критика печатная перешла от столкновения оценок к обоснованию концепций.

«Грозы» в Малом театре, с претензией на сатирическую злость описывает реакцию зрительного зала и лишь затем, обобщая, переходит к сути своей концепции, к претензиям Островскому и его драмам.

Павлова не удовлетворяет «дагерротипность» языка Островского, прозаичность и «вторичность» его купеческих тем: «Два-три чувства в игре, все отношения сводятся на деньги. Бедному хочется денег, богатый не хочет давать их. Богатый купец не позволяет сыну жениться на бедной невесте или дочери думать о бедном женихе. Вот заколдованный круг, в котором вращается г. Островский с своей наблюдательностью». В Катерине критик увидел всего лишь мелодраматическую, причем «сочиненную» героиню: «Г. Островский нашелся вынужденным прибегнуть к творчеству и в изученный им хаос впустил лучи сочиненных им добродетелей. Он принялся украшать жертву цветами поэзии и, как изящный афинянин, с особенной любовью брал героиню «Грозы», отведенную им немилосердно на заклание». Продолжая античное сравнение, Павлов утверждал, что Островский «совершил даже мысленно путешествие в давно прошедшие времена, привел себе на память хоры древних греков и позаимствовался от них некоторыми эпизодами своей драмы». Однако какие эпизоды имелись в виду, так и осталось неизвестным. В начале своей статьи Павлов неосмотрительно пообещал «поднять критическую бурю на эту грозу». Метафора оказалась коварной, обоюдоострой. Против его собственной статьи поднялась такая буря, что критик утонул в ее волнах: он не стал заканчивать статью, так и не добравшись до подробного разбора «Грозы».

С наиболее развернутыми возражениями Павлову выступил П. В. Анненков. Теоретик и практик «эстетической критики» тоже, как и Григорьев, обратился в данном случае к жанру «статьи по поводу». Анненков почти ничего не говорит собственно о «Грозе», но общие его размышления о таланте Островского позволяют понять нечто существенное и в этой пьесе.

«Эстетическая критика» Анненкова и «органическая критика» А. Григорьева сближаются в данном случае не только на почве жанра, но и в области идей.

Сходный круг мыслей, с такой же, как у Григорьева, высокой оценкой поэтических достоинств «Грозы» развивается в большой статье М. М. Достоевского. Автор, правда, не называя Григорьева по имени, ссылается на него в самом начале.

М. Достоевский рассматривает предшествующее творчество Островского в свете споров «западников» и «славянофилов» и пытается найти иную, третью позицию: «По нашему мнению, г. Островский в своих сочинениях не славянофил и не западник, а просто художник, глубокий знаток русской жизни и русского сердца». В очевидной полемике с добролюбовским «Темным царством» («Эта мысль, или уж если вам лучше нравится, идея о домашнем деспотизме и еще десяток других не менее гуманных идей, пожалуй, и кроются в пьесе г. Островского. Но уж наверное не ими задавался он, приступая к своей драме») М. Достоевский видит центральный конфликт «Грозы» не в столкновении Катерины с обитателями и нравами города Калинова, а во внутренних противоречиях ее натуры и характера: «Гибнет одна Катерина, но она погибла бы и без деспотизма. Это жертва собственной чистоты и своих верований». Позднее в статье эта идея приобретает обобщенно-философский характер: «У избранных натур есть свой фатум. Только он не вне их: они носят его в собственном сердце».

«Грозе» Г. М. Фридлендер оценивает «не как исторически верный анализ типов», а как «своеобразный перевод» их душевных движений на психологический язык творчества Достоевского, на его особый идеологический и эстетический «код». <Фридлендер Г. М. У истоков почвенничества // Известия АН СССР. Сер. литературы и языка. 1971. No 5. С. 408.>По его предположению, статья М. Достоевского чрезвычайно важна, потому что отражает взгляд на Островского и его младшего брата: «Ф. М. Достоевский был, очевидно, также первым читателем статьи своего брата, а может быть (если принять версию о его намерении писать самому разбор «Грозы») и ее вдохновителем». <Там же. С. 409.>Этой работе придается большое значение в формировании идеологии почвенничества, которую вскоре будут развивать журналы «Время» и «Эпоха».

Еще один развернутый этюд о «Грозе» тоже принадлежит непрофессиональному критику. Будущий известный актер М. И. Писарев, много впоследствии игравший в пьесах Островского, начал свою деятельность с защиты «Грозы» от Н. Ф. Павлова (эта несправедливая статья, как мы видим, оказалась неким полезным «катализатором»: в споре с ней родилось несколько интересных интерпретаций драмы).

Добролюбов оказался в сложной ситуации. У него были восторженные поклонники (Пальховский), вульгаризирующие его идеи, были серьезные противники, которых он уважал. Была, наконец, новая драма Островского, о которой высказано уже так много и которая могла не подтвердить его прежние продуманные суждения (а труднее всего в таких случаях критически отнестись к собственной позиции).

Однако Добролюбов вовсе не поднимает Катерину на котурны. Он хорошо видит и бессознательность ее протеста, объясняемого «натурой», и многообразие ее связей с миром, который она отрицает трагическим последним поступком: «Всмотритесь хорошенько: вы видите, что Катерина воспитана в понятиях, одинаковых с понятиями среды, в которой она живет и не может от них отрешиться, не имея никакого теоретического образования». Тем большую цену имеет этот протест: «В нем дан страшный вызов самодурной силе, он говорит ей, что уже нельзя идти дальше, нельзя далее жить с насильственными мертвящими началами. В Катерине видим мы протест против кабановских понятий о нравственности, протест, доведенный до конца, провозглашенный и под домашней пыткой и над бездной, в которую бросилась бедная женщина. Какою же отрадною, свежею жизнью веет на нас здоровая личность, находящая в себе решимость покончить с этой гнилой жизнью во что бы то ни стало!»

Смысл статьи Добролюбова не просто в тщательном и глубоком анализе конфликта и героев драмы Островского. К сходному пониманию еще раньше приближались, как мы видели, и другие критики. Добролюбов же сквозь «Грозу» пытается увидеть и понять существенные тенденции русской жизни. В начале статьи он просит извинения за длинноту своих объяснений и признается, что «приходится поневоле перевертываться всячески с фразой, чтобы ввести как-нибудь читателя в сущность излагаемой мысли». Если перевести «фигуральность», эзопов язык критика на язык более прямой, его итоговые заключения означали вот что: веру в катерин, надежду на их активность в приближающихся социальных катаклизмах, связанных с отменой крепостного права (статья, напомним, пишется за несколько месяцев до крестьянской реформы).

«Грозе», особой цельности ее характера. Вообще, критики были гораздо терпимее друг к другу (особенно Добролюбов), чем прямолинейно сталкивавшие и противопоставлявшие их впоследствии историки литературы.

«Грозы»: смелость плана, мастерская картина национального быта и нравов, типичность характеров, художественно верный язык. Плетнев, резюмируя мнения других рецензентов, повторяет уже высказанные похвалы в чуть более развернутом виде.

Не сказав о пьесе ничего принципиально нового, рецензенты, однако, хорошо выполнили свою главную задачу. 25 сентября 1860 г. на четвертом году существования Уваровской премии (три тысячи рублей серебром) ее первыми лауреатами-драматургами стали А. Н. Островский за «Грозу» и А. Ф. Писемский за «Горькую судьбину».

Писарев полностью соглашается с первой частью добролюбовской дилогии об Островском: «Основываясь на драматических произведениях Островского, Добролюбов показал нам в русской семье то «темное царство», в котором вянут умственные способности и истощаются свежие силы наших молодых поколений. Пока будут существовать явления «темного царства» и пока патриотическая мечтательность будет смотреть на них сквозь пальцы, до тех пор нам постоянно придется напоминать читающему обществу верные и живые идеи Добролюбова о нашей семейной жизни». Но он решительно отказывается считать «лучом света» героиню «Грозы»: «Эта статья была ошибкою со стороны Добролюбова; он увлекся симпатиею к характеру Катерины и принял ее личность за светлое явление».

«реальной критики», не подвергая никакому сомнению ни эстетическую состоятельность драмы, ни типичность характера героини: «Читая «Грозу» или смотря ее на сцене, вы ни разу не усомнитесь в том, что Катерина должна была поступать в действительности именно так, как она поступает в драме». Но оценка ее поступков, ее отношений с миром принципиально отличается от добролюбовской. «Вся жизнь Катерины,— по Писареву,— состоит из постоянных внутренних противоречий; она ежеминутно кидается из одной крайности в другую; она сегодня раскаивается в том, что делала вчера, и между тем сама не знает, что будет делать завтра; она на каждом шагу путает и свою собственную жизнь и жизнь других людей; наконец, перепутавши все, что было у нее под руками, она разрубает затянувшиеся узлы самым глупым средством, самоубийством, да еще таким самоубийством, которое является совершенно неожиданно для нее самой.»

Дальше Писарев надолго уходит от «Грозы» («Мотивы русской драмы» тоже исполнены в жанре «статьи по поводу»). Он размышляет о роли невежества и сознательности в человеческой жизни и в истории, в очередной раз «разрушает эстетику», то есть оторванную от практической жизни красоту, толкует о проблемах воспитания, призывает «идти к нашей цели», заключающейся в том, чтобы обогатить и просветить наш народ».

Возвращаясь в конце статьи к Катерине, Писарев говорит о «множестве глупостей», совершенных «русской Офелией» (героине Островского довелось побывать, как мы помним, и «женским Гамлетом»), и достаточно отчетливо противопоставляет ей «одинокую личность русского прогрессиста», «целый тип, который нашел уже себе свое выражение в литературе и который называется или Базаровым или Лопуховым».

Критический залп по «Мотивам русской драмы» произвел в «Современнике» как и следовало ожидать, М. А. Антонович. Эти два критика и раньше принципиально разошлись в оценке «Отцов и детей» и главного героя тургеневского романа. «Отцы и дети» в русской критике. Л., 1986. С. 9—12, 17—20, а также статьи Д. И. Писарева и М. А. Антоновича в этом сборнике.> Нечто подобное произошло и с «Грозой». Правда, в данном случае Антонович не выдвинул собственной концепции. Он выступил в удобной роли «хранителя» добролюбовского наследства.

«Промахах» сказано немало обидных слов о Писареве и его соратниках по «Русскому слову» (критика шестидесятых годов вообще не отличалась особой церемонностью): «заносчивость и неразумная опрометчивость», «мутная вода. слов и общих мест» «фанфаронада г. Писарева» и проч. Конструктивная же часть рассуждений Антоновича о «Грозе» сводится к большим цитатам из «Луча света в темном царстве» и риторическому возгласу: «Ужели русская семья так-таки и не может произвести ни одного светлого явления, хоть в виде исключения из общего правила?»

«Лжереалистах» интонация стала, пожалуй, еще более грубой («самый возмутительный вздор», «как мизерен и жалок этот пресловутый реализм «Русского слова»», «слабоумный г. Писарев»), но аргументация осталась столь же прямолинейной, арифметически-риторической: «Читая эту статью, он остановился на той миллионной доле статьи, где Добролюбов хвалит Катерину; эта похвала точно гвоздем засела в голову критика. Уцепившись за третьестепенную подробность статьи, за похвалу, г. Писарев уже не в состоянии был понять и даже заметить остальных, и самых существенных, сторон статьи; ум его точно отупел или ослеп ко всему, кроме бросавшейся в глаза похвалы».

Эту «подставку» блестящий полемист Писарев не мог не использовать. В «Посмотрим!», последней большой статье, подводящей итог полемике с Антоновичем, он сделал вид, что не понял фигурального выражения (литоты) оппонента и ответил на неуклюжую риторику тоже риторически, но остроумно: «Итак, похвала Катерине составляет долю статьи «Луч света в темном царстве». Справляясь с сочинениями Добролюбова, я усматриваю, что хвалебный анализ характера Катерины занимает в третьем томе ровно следовательно, по счету г. Антоновича, вся статья должна заключать в себе страниц».

Кто же был прав на этом витке спора о героине Островского? Чтобы ответить на этот вопрос, следует четко представлять предмет полемики. Он лежит за пределами пьесы Островского. Добролюбов, как мы помним, накануне крестьянской реформы оптимистически возлагал надежду на сильный характер Катерин. Через четыре- года Писарев, уже по эту сторону исторической границы, видит: не получилось; расчеты на то, что народ сам решит свою судьбу, не оправдались. Нужен иной путь, нужно искать выход из исторического тупика. И Писарев ставит на базаровых, на «мыслящий пролетариат»: «Наша общественная или народная жизнь нуждается совсем не в сильных характерах, которых у нее за глаза довольно, а только и исключительно в одной Нам необходимы исключительно люди знания, т. е. знания должны быть усвоены теми железными характерами, которыми переполнена наша народная жизнь». Реальность соединения усилий базаровых и катерин была, однако, в далеком-далеком будущем.

А Антонович. Увлеченно и самоуверенно защищая Добролюбова, он, кажется, просто не понял предмета полемики. Критическая «метафизика», неумение читать и понимать художественный текст и предпочтение ему цитат «авторитетов», вообще характерные для этого критика, сказались в его взгляде на «Грозу». Взгляде, которого, в сущности, не было.

Но не случайно и то, что «писаревская» традиция в интерпретации пьесы (наряду с «добролюбовской» и «григорьевской») тоже не возникла. «Мотивы русской драмы» (в отличие, например, от «Базарова») не принадлежат к числу писаревских бесспорных удач. Сказав много горького и справедливого (для середины шестидесятых годов) о Катеринах реальных, Писарев вряд ли был прав в оценке Катерины Островского. Он «отключает» характер героини от эмоциональной атмосферы, художественной конструкции драмы. Художественный образ в данном случае оказывается лишь поводом, предлогом для собственных построений. Таковы два пути реализации основного принципа «реальной критики»: идти к осмыслению проблем «действительной жизни» (Добролюбов) можно «сквозь» образ или мимо него. Ясно, какой путь оказывается более продуктивным для критики

г.) на казенных сценах Москвы и Петербурга пьеса была сыграна 186 раз (не очень много за 26 лет, но чаще ставилась лишь «Бедность не порок»). По разным поводам о «Грозе» коротко высказывался и сам драматург.

«Возмутительная небрежность, с какой поставлена «Гроза», производит ропот в публике. Это уже не просто нарушение дисциплины, а много хуже: это нелепое глумленье над автором, над классической пьесой, над достоинством сцены, превращающее серьезный театр в шутовской балаган. Эту несчастную «Грозу» как будто хотят сбыть поскорее с репертуара, точно она мозолит глаза кому-нибудь».

О «классичности» пьесы к этому времени уже никто не спорит. «Критические бури» давно улеглись. «Гроза» мирно перекочевывает в историю словесности, учебные программы и пособия: «Драматические произведения. Островский в применении к чтению в народе», «Практика сценического искусства. Хрестоматия», «А. Н. Островский. (Биография и разбор его главнейших произведений). Пособие для учеников старших классов гимназий и реальных училищ» и т. п.

В сходном ключе позже пишут об Островском драматург и актер А. И. Сумбатов-Южин, знаменитый актер и режиссер В. Э. Мейерхольд. А. И. Ревякин в книге о «Грозе» почему-то противопоставляет «прогрессивную критику» Южина («А. И. Южин подчеркивал в «Грозе», как и во всем творчестве Островского, романтизм, но романтизм не реакционный, а прогрессивный, связанный с лирическими сценами пьесы, с ее глубоко действенным пафосом протеста против насилия и произвола» <Ревякин А. И. "Гроза" А. Н. Островского. С. 259.>) «декадентской сценической интерпретации» Мейерхольда («Это и была первая «Гроза» наизнанку. Мейерхольд раскрывал пьесу в романтико-символических тонах и потому начисто освободил ее от быта, от конкретно-исторического колорита» «Грозу» со сходных позиций. И взволнованная декламация Южина (его статья представляет собой переработку речи в Политехническом музее в Москве), и деловые замечания Мейерхольда (тоже речь перед актерами) опираются на представление о реалистической природе драмы Островского. Но оба автора акцентируют символические (романтические, таинственные) мотивы «Грозы», смотрят на пьесу сквозь призму григорьевской «народности». Наверное, это было неизбежно в эпоху символизма и споров о «смерти быта». «Темное царство», уходя в историю, становилось поэтическим мифом.

Статья Мейерхольда, его постановка «Грозы» в Александрийском театре (январь 1916 г.) были последними точками в дореволюционной критической и театральной истории пьесы.

Нравственный порыв Катерины, ее борьба за свободу чувства уже не кажутся современному писателю (насколько можно понять приведенный фрагмент) чем-то безусловно оправданным. Взгляд парадоксальный, аналоги ему, впрочем, можно найти в критике о «Грозе».

«Грозу» привычно «проходят» в школе, но и то в последнее время были предложения заменить ее теми же «Своими людьми. «.

Что ж, бывает и так. Классический текст постепенно становится «памятником», уходит из зоны актуального восприятия. Это тоже завидная судьба. Может быть, она и наступила для «Грозы»?

другими глазами придется перечитать и критику о «Грозе». Кто знает.

Источник