какие мишки у машки читать
Рассказ «Мишки»
Мишки
Принесли охотники из лесу двух медвежат. Несли в шапке-ушанке. Мишки-то были маленькие: не то кутёнки, не то щенки. Отдали Ивановне — её муж отыскал берлогу. Принесли медвежат в избу, сунули под лавку, на тулуп. Тут им тепло и не дует. Ивановна сама сделала соски. Взяла две бутылки, тёплого молочка налила и тряпками заткнула. Вот и лежат мишки с бутылками. Спят, посасывают молоко, причмокивают и растут понемногу. Сначала с тулупа не слезали, а потом и по избе стали ползать, ковылять, кататься — всё подальше да подальше. Благополучно растут мишки, ничего себе. Только раз медвежонок один чуть не помер с перепугу — кур принесли в избу. Мороз был на дворе такой, что вороны на лету замерзали; вот кур и принесли, чтоб от холода упрятать. А медвежишко выкатился из-под лавки на них посмотреть. Тут петух на него и наскочил. И давай трепать. Да как трепал! И клювом бил, и шпорами. Медвежишко орёт, не знает, что ему и делать, как спасаться. Лапами, как человек, глаза закрывает и орёт. Еле его спасли. Чуть от петуха отняли. На руки взяли, а петух кверху прыгает, как собака какая. Ещё долбануть хочет. Три дня после того не сходил с тулупа мишка. Думали, уж не подох ли. Да ничего, сошло.
К весне подросли, окрепли мишки. А летом уж куда больше кошки выросли — с маленькую собаку. Такие озорники! То горшки опрокинут, то ухват спрячут, то из подушки перо выпустят. И под ногами всё вертятся, вертятся, мешают хозяйке Ивановне. Начала она их гнать из избы. Играйте, мол, на улице. Озоруйте там, сколько влезет.
На улице большой беды вам не натворить, а от собак лапами отмашетесь или куда залезете. Живут медвежата целый день на воле. В лес бежать и не думают. Им Прасковья Ивановна стала как мать-медведица, а изба — берлогой. Если обидит или напугает их кто-нибудь, они сейчас в избу — и прямо к себе под лавку, на тулуп. Хозяйка спрашивает: — Вы что там, озорники, опять наделали? А они молчат, конечно, сказать не умеют, только друг за друга прячутся да глазами коричневыми хитро посматривают. Шлёпнет их хорошенько Прасковья Ивановна, знает уж: что-нибудь да натворили. И верно. Часа не пройдёт — стучатся в окно соседи, жалуются: — Твои, мол, Ивановна, звери всех цыплят у меня разогнали, по всей деревне собирай их теперь. — А моя бурёнка не доится! Молоко у неё пропало. Это твои звери-охальники её напугали. — А у меня овечки в хлев не идут, боятся… Или ещё что другое. Взмолится хозяйка: — Да скоро ли их от меня кто возьмёт! Нету у меня с ними терпенья. Пришёл я как-то в ту деревню охотиться. Сказали мне, что мишки тут есть. Я и пошёл их поглядеть. Спрашиваю хозяйку Ивановну: — Где твои мишки? — Да на воле, — говорит, — балуются. Выхожу на двор, смотрю во все углы — нет никого. И вдруг — ох ты! — у меня перед самым носом кирпич летит. Бац!
С крыши свалился. Отскочил я, гляжу на крышу. Ага! Вон где они сидят! Сидят два медвежонка, делом заняты: разбирают трубу по кирпичику — отвалят кирпич и спустят его по наклону, по тесовой крыше. Ползёт кирпич вниз и шуршит. А медвежата голову набок наклонят и слушают, как шуршит. Нравится им это. Один медвежонок даже язык высунул от такого удовольствия. Прогнала их с крыши Прасковья Ивановна и нашлёпала хорошенько. А в тот же день вечером пришли к ней соседи и тоже жалуются: мишки у трёх домов трубы разобрали, да мало что разобрали, а ещё и в трубы кирпичей навалили. Стали хозяйки днём печи топить, а дым не идёт куда надо, назад в избу валом валит. Вот они какие — мишки.
Мишка и Машка
Жили-были две мурашки – Мишка и Машка. Каждый день с утра и до позднего вечера они ходили на выставки, в кино и театры, куда, кстати, всех мурашек пускают бесплатно. Выбрав себе подходящего человека, мурашки взбирались к нему на плечи и ждали особого момента. Особый момент, скажу я вам ребята, это когда на экране или сцене начинает происходить что-нибудь волнительное, страшное или захватывающее. И вот, когда наступал этот самый момент, все мурашки, в том числе и Мишка с Машкой, брали друг друга за руки и начинали бегать по спинам своих зрителей. Те, конечно, вздрагивали от восторга, хлопали в ладоши и потом рассказывали всем знакомым, какой интересный фильм, спектакль или картину они видели. У театров и выставок повышалась посещаемость, а мурашки получали благодарности, чему были вполне довольны, поскольку ничего другого им и не надо было.
И всё вроде было хорошо, да вот стал замечать Мишка, что его подруга стала какой-то вялой, скучной. Потеряла интерес к жизни, одним словом. Мишка думал, что это у Машки временный каприз, недомогание или ещё что, но та день от то дня делалась всё грустнее и грустнее. Наконец Мишка не выдержал и решил поговорить с Машкой.
– Чего, – говорит, – тебя Машенция не устраивает в нашей жизни?
А Машка, вместо того чтобы всё рассказать как есть, надулась и отвернулась. Мишку это Машкино поведение просто вывело из себя.
– Ну просто не понимаю я тебя. – закричал он, – Взяла бы и сказала, так нет же…
Тут Машка расплакалась. Мишка, хоть и был физиологически мурашкой, но, как и любой мужчина не выносил женских слёз. Кинулся к ней Мишка, обнял. Тут Машка, спрятав на его груди лицо, сказала: – Понимаешь, Мишка, жизнь наша идёт, и идёт скучно и однообразно…
– Как это однообразно? – возмутился Мишка, – Как это скучно? Каждый день мы смотрим новый фильм или спектакль…
– Каждый наш день похож на день, ночь похожа на ночь и всё время одно и тоже, одно и тоже! – продолжала плакать Машка.
– Ничего не понимаю… – развёл руки Мишка.
– Сухарь. – закричала Машка, – Какой же ты сухарь. – и заплакала ещё сильнее.
Мишке очень жалко стало Машку. Он принялся гладить её, говорить ей всякие ласковые слова, а потом, вспомнив, что в таких случаях делают люди в фильмах, взял и поцеловал Машку.
Машка вскрикнула, замерла… Мишка испугался, закрылся руками и хотел было убежать подальше, но тут Машка повернулась, посмотрела себе на спину и прошептала: – Мишка. Там у меня кто-то есть.
Мишка зажёг фонарик и принялся рассматривать Машкину спину. Довольно быстро он обнаружил там двух маленьких и очень странных существ, которые что-то пищали, прыгали и размахивали ручками.
– Машка, – прошептал Мишка, – у тебя, наверное, блохи завелись!
– Что, что, что. – удивилась Машка, – Откуда они у меня, я же не кошка! Возьми-ка лучше увеличительное стекло и посмотри получше.
– Машка! – закричал вдруг Мишка, убирая стекло, – Я понял кто это.
– Ну же! – заволновалась Машка, – Не томи!
– Это дети! Наши дети! У них такие же ручки, ножки, голова и туловище, как у нас, только они очень маленькие!
– О. – закатила глаза Машка, – Возьми же их, только очень осторожно и посади на стол!
– Какие хорошенькие, какие миленькие! – улыбнулась Машка, присмотревшись – Вон, тот, в коротких штанишках на тебя, Мишка очень похож! Давай назовём его Пашка?
– А та, в платьишке и с косичками, вылитая ты! – засмеялся Мишка, – Давай назовём её Наташка?
– Давай! – обрадовалась Машка, – Ой, смотри, они подросли немного!
– Ага, это, наверное, от того, что мы говорим им ласковые слова! Они же тоже мурашки и, как и мы питаются добрыми словами!
В тот день Мишка с Машкой ни куда не пошли. Целый день они возились с Пашкой и Наташкой. Одевали, причёсывали их, играли с ними и к вечеру маленькие мурашки стали довольно большими. Мишка смастерил из спичечных коробков две уютные кроватки и, устав от впечатлений младшие мурашки быстро уснули. Легли спать и Мишка с Машкой.
Среди ночи Машку разбудил Мишка.
– Машулькин! Машуленция. – шептал он.
– А? Что? – вскинулась Машка, – С детьми что-то?
– Не, с ними всё в порядке. Я хотел спросить тебя, – продолжал шептать Мишка, – а ты любила когда-нибудь?
– Чего. – удивилась Машка, – Мишка, ты что, сдурел.
– Ну вот… – расстроился Мишка, – тебя не поймёшь! То сухарь, то дурак!
– Михаил, имей совесть! – сказала Машка, грозно сверкнув глазами, – Два часа ночи! – и отвернулась к стене.
– Нет, Машечкина, ты всё же ответь мне прямо! Да или нет?
– О! – простонала Машка и, приблизив своё лицо к Мишкиному, почти крикнула: – Да! Да!! Да.
– Ага, – обрадовался Мишка, – а если да, тогда поцелуй меня!
– Ну ты и балбесина, хоть и отец! – хихикнула Машка и чмокнула Мишку в щёку.
– Нет, нет, нет. Не так. – возмутился тот, – Ты по-взрослому поцелуй, как в кино! Помнишь, он её спрашивает: – «А ты любила когда-нибудь?»
– Ладно, вижу, что ты просто так не отстанешь! – тяжело вздохнула Машка, затем обняла Мишку и нежно поцеловала. – А теперь всё, носом к стенке и спать!
– Спасибо, Машуля, ты настоящий друг! – улыбнулся Мишка и вдруг вздрогнул: – Машка! Машка! У меня на спине кто-то есть! Тащи фонарик.
На утренний детский сеанс семейство мурашек отправилось восьмером…
Сказ про мишек и Машку
Сказ про трёх медведей,
Которые умнее иных людей,
Да девицу Машку,
Невежу и замарашку.
Честной народ,
Не толпись у ворот.
Без толчеи-давки
Садись на лавки,
Аль бери табурет:
В ногах правды нет.
И в прочих местах тоже
Искать правду негоже:
Ни в ушах, ни в носу,
Ни в горах, ни в лесу.
Обшарь хоть сто волостей –
Напрасный труд.
Потому и врут,
Что язык без костей.
Вот и я совру,
Разгоню хандру,
Навешу лапши на ухи –
За стакан медовухи,
За щепоть табака,
За два тумака,
За медный пятак
Али вовсе за так.
В обчем, прямо сейчас
Начинаю рассказ.
А жили в том лесе мишки.
В своём, значить, домишке,
Не богато, не худо,
А средне покуда.
Отец медведь был не из кутил.
Работал, педали крутил,
На лисапете об однем колесе
Посещал ярмонки все.
Являл сноровку:
Продавал газировку,
Сладку, лохмату
Сахарну вату,
Пирожные на меду
И протчую ерунду.
То играл на гармошке, а то
Жонглировал в шапито.
А нужен был эскулап –
Даром, что косолап,
Надёжней нет костоправа.
При всей своей силе, нрава
Не сыщешь смирней, однако:
Чуть где затеется драка –
Нажмёт медведь на педали,
Только его и видали.
Сынок ихний, Мишутка,
Тоже талантлив жутко.
Семь дней в неделю, не зная скуки,
Грызёт гранит спортивной науки.
Гордость папы и мамы,
Гвоздь цирковой программы.
Чуть встанет с постели –
И хвать за гантели:
Блюдёт, значить, фигуру,
Развивает мускулатуру.
Пять вёрст пробежит по лесу,
На завтрак съест «Геркулесу»,
И бегом в свой спортколледж –
На велике фиг догонишь.
На том и присказка вся,
Теперича сказ начался.
В обчем, расселись медведи
Вкруг этакой снеди,
Да глазеют вместе
Программу «Вести».
А вести – есть чему подивиться:
Пропала из дому девица,
Такой-то рост и такой-то вес,
Пошла напрямки через лес,
Без шапки, в однем пальто,
И боле не видел никто.
Пропала, как в стоге иголка –
Словом, жуть, да и только!
Взволновался старшой мишка,
А за ним жена и сынишка,
С местов повскакали,
Пятками засверкали:
Уж тут не до ужина,
Беглянку сыскать нужно.
Натянули галоши,
Накинули макинтоши –
Надоть срочно помочь!
На дворе ночь,
Кромешный мрак –
Брякнется где в овраг,
Втрескается в трясину,
Хряснется о лесину –
Вот моргу и клиентура.
Жалко же, хоть и дура.
Мишки, даром что звери,
Сердобольный народ –
Помчались – не закрыли ворот,
Не заперли двери.
На то и дверь да замок,
Чтоб войти не смог
Незваный дурак,
Охочий до драк,
Судебный пристав,
Что до денег неистов,
Сосед с пьяной рожей,
На водку взять грошей,
Вор-вурдалак
Или прочий враг.
Ну, а дверь нараспашку –
Тут уж как повезёт –
Жди, кого принесёт.
А принесло Машку.
Шла по лесу – темно.
Глядь, светит окно –
Изба, вроде,
Только что – на природе.
Машка думает – дача,
Вот редкостная удача,
В такой-то глуши!
Ворота настежь, дверь тоже,
Внутрях – ни души,
Аж мороз по коже.
Машка в сени с крыльца –
Ни однова жильца.
Оттедова в горницу
Занесло беспризорницу.
И в горнице пусто,
Как опосля дуста.
Блуднице бы нужен
Хороший ужин,
А там уже всё готово:
И первого, и второго,
И третьего блюду –
Ну, повторяться не буду.
Машка на что глупа,
Да пожрать не дура:
Нехитрая процедура –
Налопаться от пупа.
Что повкусней, к себе подгребла,
Слопала шницель, пивком запила –
Такие у девки нравы,
Коль нет на неё управы!
«Геркулес»-то не стала трескать:
Не слишком он вкусный, дескать.
Доела блины, окрошку,
Да стала зевать понемножку:
Пора бы и до постели,
Коль миски-то опустели.
А что посуду помыть забыла,
Так она её сроду не мыла.
Вышла, света не погася,
Вот тебе и уборка вся.
Нашла Машка медвежью кровать –
Есть где волю повоевать!
Сложена из дуба
На манер сруба:
Не для хилых телес,
Под медвежий вес.
Снизу перина, сверху тоже –
Натурально, царское ложе.
Сверху – подушек много:
Это вам не берлога.
Зарылась Машка в подушки
От пяток и до макушки,
Да дала храпака.
Там и бросим её пока.
Ну, время недолго, да сказ короче –
Прошла половина ночи.
Воротились из лесу мишки,
Принесли синяки да шишки.
Лапы стёрты, в костях ломота –
Обшарили все болота.
В животах уж кишка кишке
Бьёт от голоду по башке.
Время самое подивиться,
Что оставила им девица.
Отец Михайло рычит: «Что за диво?!
Где мой шницель? Где моё пиво?!
Ну, коли вора поймаю,
Руки-ноги ему обломаю!»
Глядя на стол, мать-медведица
Так же само рычит и сердится:
«Ни блинов тебе, ни окрошки!
Не оставили гости ни крошки,
На ужин один запах!
Но, Михайло, держи себя в лапах.
Обойдемся-ка без самосуду:
Ты, всё ж-таки, не прокурор.
А коли уж сыщется вор –
Пусть помоет сперва посуду!»
Ну, Мишутку такое дело
Поболе других задело.
Ругает вора по-всякому:
Не слопал его овсянку, мол.
Уж хоть винегрету бы съел,
Который давно надоел!
Так нет же, держи карман –
Попался ему гурман!
Ну, делать медведям нечего –
От голоду нечеловечьего
Съешь не токмо что винегрет,
А проглотишь и табурет!
Обшарили медведи все закрома,
Нашли сухарь, застарелый весьма,
Банку соли, двух мух да мыша,
Больше и нет ни шиша,
Попробуй тут закуси.
В обчем, хоть лапу соси.
Меж тем остался окраек ночи –
Пора бы и спать, короче.
В кровать забраться – и то отрада:
Во сне, поди, есть не надо.
Направились в спальни звери,
И только дошли до двери,
Как началася жуть:
Полы и стены дрожуть,
Роняются вазы и чашки,
По шкурам бегут мурашки,
Хочь беги в сени –
Не иначе, землетрясенье!
В спальне рокочет так,
Будто завёлся танк
Или танковый батальон –
Какой тут к монахам сон!
Отец-медведь шепчет, значится:
«Там тигра в кровати прячется!
А может, ещё и лев!»
За малым шкурой не побелев,
Мишутка-сын поправляет папу:
«Львам сроду не выдать такого храпу!
Я думаю, окопался там
Собственной тушей – гиппопотам!»
«Скажете тоже! – ворчит мама. –
У нас не водится попотама!
Тут вам, поди, не саванна, а лес.
Ан кто бы сюда не влез,
Не выстоит энтот злодей
Супротив троих медведей!
Мишутка, стань с четверенек
На задни лапы,
Возьми полено для папы,
Сам бери веник,
А мне подавай ухват-ка –
Будет жаркая схватка!»
Медведь вам – не балаболка,
Не любит стоять позадь:
Тут главно дело – сказать,
А сделать – оно недолго.
Вот медведи во всеоружии
Кровать берут в полукружие.
Сготовились трое разом.
Михайло как рявкнет басом
Над ухом у беспризорницы:
«Кто бы там ни был гость,
Пора бы и шапку в горсть,
Да вон из горницы!»
Тут вор любой, не сказать в обиду,
Обделаться может с такого виду,
Не то что нашенская егоза.
Храпеть перестала, протёрла глаза.
И видит, как их открыла,
Три страшных медвежьих рыла!
Стоят над нею горой –
Одна с ухватом, с поленом другой,
Третий веником машет.
Живот подвело у Маши.
Беглянка, увидев такие дела,
Сиганула в окно, в чём была,
И чесать по дороге,
Давай бог ноги!
Что темень ишшо – не смотри,
Домой доскакала минуты в три.
Ей-богу, не вру, братцы!
Ишшо в три минуты успела прибраться,
Переделала все дела:
Козу подоила, навоз убрала,
Перемыла посуду всю,
Картошки дала поросю,
Перемела полы,
Вычистила котлы,
Выполола все грядки –
С тех пор, в общем, всё в порядке
Стало с Машкой. Увы –
Окромя только головы.
Стоит мамке повысить голос –
У Машки белеет волос,
И бегает, как угорелая,
Работу по дому делая.
Ну, понятное дело, пресса
Проявила полно интереса
К мишкам и найденной Машке.
У прессы свои замашки,
Да ни на грош морали:
Всё как есть переврали.
Горазды газеты строчить тирады,
Да сыщи там хоть слово правды!
Ан, и я не святоша,
Быват, что сбрешу тожа.
Для красного-то словца
Не грешно и приврать слегонца,
Оно и не стыдно, вроде.
А правда – она в народе,
В кажном ея понемножку,
В однем кулёк, в другом с ложку.
И в энтой сказке с маково семя,
Признаюся честно всем я.
Сказка, она хоть ложь,
Да всё же таки не сплошь.
За сплошь бы, поди, и по шее дали,
Али чем-нибудь закидали.
А ежли у вас претензиев нету,
Можете в шапку кидать монету.
Накидаете по рублю –
Велосипед куплю,
Поеду по свету, до самого краю,
Новых сказок насобираю,
Два короба и лукошко,
А может, ещё немножко,
Два спичешных коробка.
За сим – прощевайте пока!
Три медведя
Одна девочка ушла из дома в лес. В лесу она заблудилась и стала искать дорогу домой, да не нашла, а пришла в лесу к домику.
Дверь была отворена; она посмотрела в дверь, видит: в домике никого нет, и вошла. В домике этом жили три медведя. Один медведь был отец, звали его Михайло Иванович. Он был большой и лохматый. Другой была медведица. Она была поменьше, и звали ее Настасья Петровна. Третий был маленький медвежонок, и звали его Мишутка. Медведей не было дома, они ушли гулять по лесу.
В домике было две комнаты: одна столовая, другая спальня. Девочка вошла в столовую и увидела на столе три чашки с похлебкой. Первая чашка, очень большая, была Михайлы Иваныча. Вторая чашка, поменьше, была Настасьи Петровнина; третья, синенькая чашечка, была Мишуткина. Подле каждой чашки лежала ложка: большая, средняя и маленькая.
Девочка взяла самую большую ложку и похлебала из самой большой чашки; потом взяла среднюю ложку и похлебала из средней чашки; потом взяла маленькую ложечку и похлебала из синенькой чашечки; и Мишуткина похлебка ей показалась лучше всех.
Девочка захотела сесть и видит у стола три стула: один большой — Михайлы Иваныча; другой поменьше — Настасьи Петровнин, а третий, маленький, с синенькой подушечкой — Мишуткин. Она полезла на большой стул и упала; потом села на средний стул, на нем было неловко; потом села на маленький стульчик и засмеялась — так было хорошо.
Она взяла синенькую чашечку на колени и стала есть. Поела всю похлебку и стала качаться на стуле.
Стульчик проломился, и она упала на пол.
Она встала, подняла стульчик и пошла в другую горницу. Там стояли три кровати: одна большая — Михайлы Иваныча; другая средняя — Настасьи Петровнина; третья маленькая — Мишенькина.
Девочка легла в большую, ей было слишком просторно; легла в среднюю — было слишком высоко; легла в маленькую — кроватка пришлась ей как раз впору, и она заснула.
А медведи пришли домой голодные и захотели обедать.
Большой медведь взял чашку, взглянул и заревел страшным голосом:
— КТО ХЛЕБАЛ В МОЕЙ ЧАШКЕ?
Настасья Петровна посмотрела на свою чашку и зарычала не так громко:
— КТО ХЛЕБАЛ В МОЕЙ ЧАШКЕ?
А Мишутка увидал свою пустую чашечку и запищал тонким голосом:
— КТО ХЛЕБАЛ В МОЕЙ ЧАШКЕ И ВСЕ ВЫХЛЕБАЛ?
Михаиле Иваныч взглянул на свой стул и зарычал страшным голосом:
— КТО СИДЕЛ НА МОЕМ СТУЛЕ И СДВИНУЛ ЕГО С МЕСТА?
Настасья Петровна взглянула на свой стул и зарычала не так громко:
— КТО СИДЕЛ НА МОЕМ СТУЛЕ И СДВИНУЛ ЕГО С МЕСТА?
Мишутка взглянул на свой сломанный стульчик и пропищал:
— КТО СИДЕЛ НА МОЕМ СТУЛЕ И СЛОМАЛ ЕГО?
Медведи пришли в другую горницу.
— КТО ЛОЖИЛСЯ В МОЮ ПОСТЕЛЬ И СМЯЛ ЕЕ? — заревел Михаиле Иваныч страшным голосом.
— КТО ЛОЖИЛСЯ В МОЮ ПОСТЕЛЬ И СМЯЛ ЕЕ? — зарычала Настасья Петровна не так громко.
А Мишенька подставил скамеечку, полез в свою кроватку и запищал тонким голосом:
— КТО ЛОЖИЛСЯ В МОЮ ПОСТЕЛЬ?
И вдруг он увидал девочку и завизжал так, как будто его режут:
— Вот она! Держи, держи! Вот она! Ай-я-яй! Держи!
Он хотел ее укусить.
Девочка открыла глаза, увидела медведей и бросилась к окну. Оно было открыто, она выскочила в окно и убежала. И медведи не догнали ее.
Жили-были дедушка да бабушка. Была у них внучка Машенька.
Дедушка с бабушкой отвечают:
Стала она аукаться, стала их звать. А подружки не слышат, не отзываются.
Вошла Машенька в избушку, села у окна на лавочку.
„Кто же здесь живёт? Почему никого не видно. » А в той избушке жил большущий медведь. Только его тогда дома не было: он по лесу ходил. Вернулся вечером медведь, увидел Машеньку, обрадовался.
Потужила Маша, погоревала, да ничего не поделаешь. Стала она жить у медведя в избушке.
Медведь на целый день уйдёт в лес, а Машеньке наказывает никуда без него из избушки не выходить.
Думала она, думала и придумала.
Приходит раз медведь из лесу, а Машенька и говорит ему:
— Медведь, медведь, отпусти меня на денёк в деревню: я бабушке да дедушке гостинцев снесу.
А Машеньке того и надо!
Напекла она пирожков, достала большой-пребольшой короб и говорит медведю:
— Вот, смотри: я в короб положу пирожки, а ты отнеси их дедушке да бабушке. Да помни: короб по дороге не открывай, пирожки не вынимай. Я на дубок влезу, за тобой следить буду!
— Выйди на крылечко, посмотри, не идёт ли дождик! Только медведь вышел на крылечко, Машенька сейчас же залезла в короб, а на голову себе блюдо с пирожками поставила.
Идёт медведь между ёлками, бредёт медведь между берёзками, в овражки спускается, на пригорки поднимается. Шёл-шёл, устал и говорит:
Сяду на пенёк,
Съем пирожок!
А Машенька из короба:
Вижу, вижу!
Не садись на пенёк,
Не ешь пирожок!
Неси бабушке,
Неси дедушке!
Шёл-шёл, шёл-шёл, остановился, сел и говорит:
Сяду на пенёк,
Съем пирожок!
А Машенька из короба опять:
Вижу, вижу!
Не садись на пенёк,
Не ешь пирожок!
Неси бабушке,
Неси дедушке!
— Вот какая хитрая! Высоко сидит, далеко глядит! Встал и пошёл скорее.
Пришёл в деревню, нашёл дом, где дедушка с бабушкой жили, и давай изо всех сил стучать в ворота:
— Тук-тук-тук! Отпирайте, открывайте! Я вам от Машеньки гостинцев принёс.
А собаки почуяли медведя и бросились на него. Со всех дворов бегут, лают.
Испугался медведь, поставил короб у ворот и пустился в лес без оглядки.
Вышли тут дедушка да бабушка к воротам. Видят- короб стоит.
Обрадовались дедушка да бабушка. Стали Машеньку обнимать, целовать, умницей называть.