забег в ширину что значит
Забег в ширину что значит
Нынешняя толстожурнальная критика вообще не является критикой, она лишь заполняет печатную площадь, традиционно отводимую под критику.
Принципиальная нереформируемость «толстяков», о которой шла речь в моей предыдущей колонке, становится особенно очевидной, когда припадаешь к «святая святых», каковой по идее является в каждом литературном журнале раздел критики.
Именно критики, потому что она исстари (начиная с эпохи подлинных национальных достояний) слывёт лицом журнала.
Именно раздел, а не отдел, потому что прихотливая рубрикация, предпринимаемая то здесь, то там, изрядно путает карты, мешая воспринять каждую «картину маслом» (или её отсутствие) как единое — во всей своей несообразности — целое.
В «Знамени» на эту тему проведён круглый стол под обманчиво тревожной «шапкой»: «Критика в «толстых» журналах — уход в глубину или в никуда?»
Заранее ясно, что раз уж вопрос задан на страницах одного из «толстяков», то отвечено на него будет надлежащим образом: в глубину!
Четверо молодых (или сравнительно молодых) критиков доказывают существование журнальной критики от противного: «толстая» наука, оказывается, умеет много гитик, которые и не снились критикам газетным, глянцевым и сетевым.
Речь идёт прежде всего о «культуре художественного обобщения», как это формулирует одна из участниц дискуссии Валерия Пустовая.
Правда, подразумеваемое обобщение — фокус весьма нехитрый: обучая ему студентов (слушателей курса «Газетная и журнальная критика»), я наказываю им лишь в самом крайнем случае пользоваться штампом творческой нищеты: «Так уж получилось, что эти две (три, четыре) книги встретились у меня на письменном столе совершенно случайно». Необходимо, учу я, дать волю собственной фантазии!
Вот рецензируете вы (в одном номере газеты), допустим, «Людей в голом» Андрея Аствацатурова и посмертную книгу Василия Аксёнова. Назовите двойную рецензию «Стриптиз по-интеллигентски» (или «Генри Миллер по-русски») — и у вас получится концептуальная статья!
Вам захочется перепечатать её в «толстом» журнале? Разгоните объём до листа, приведите четыре цитаты, дайте пять сносок, уберите пару-тройку собственных смехуёчков и непременно снабдите «Стриптиз» глубокомысленным подзаголовком «Телесные томления как метафора душевных исканий в современной русской прозе» — всё, вы в дамках!
Если, конечно, есть у вас в «толстом» журнале свой человек.
А если на пару с Аксёновым вам нужно отрецензировать, например, «Елтышевых» Романа Сенчина?
Тоже не беда. Назовите двойную рецензию «От Москвы до самых до окраин», а в журнале переименуйте её в «Проблему распада скреп общества и семьи на примере современной русской прозы» — и в бой!
Другое дело, если у вас нет в «толстом» журнале своего человека.
Но это проблема тоже решаемая, и как решить её, я, кстати, учу тоже.
«Культуру художественного обобщения» я поначалу прочёл как «культура художественного общения» и, вспомнив о ежевечерних оргиях на Моховой, 20 (адрес питерской «Звезды»), нервно расхохотался.
«Да, может быть, «большая» критика — уже только доставшийся нам в культурное наследство «стереотип», вымирающий жанр, ушедший на периферию, как и взрастивший его тип «толстого» журнала. Пусть так — я думаю, и при таком культурном раскладе уместен мой оптимизм, основанный на убеждении, что — в том ли именно виде, в каком мы узнали и унаследовали её, или в подправленном, обновлённом выражении — инстанция обобщения, собирания смыслового целого в литературе будет существовать. Не через десятилетия, в диссертациях и монографиях, а прямо сейчас, в живом литературном и журнальном бытии.
Ради таких статей, как «Книги необщего пользования» И. Роднянской и В. Губайловского, «Астенический синдром» М. Ремизовой, «О критике вчерашней и «сегодняшней» С. Костырко, «Алексия: десять лет спустя» Вл. Новикова, «Клондайк и клоны» Н. Ивановой, «Цена опыта» Е. Ермолина…
Ради таких людей, которые не отступают в поисках смысла», — чеканит несгибаемая Пустовая.
Которую я, заметьте, процитировал без пропусков и сокращений; чеканит в самом конце своего выступления.
Чеканит несколько невнятно — уж не эту ли заведомую невнятность мы и признаём старо-новым сладостным толстожурнальным стилем? Но всё же если, сделав над собой усилие, размазать эту словесную кашу по семантическим и синтаксическим составляющим, то смысл вышеприведённой декларации таков: «большая» (толстожурнальная) критика существует ради тех людей, которые её пишут, и только для них!
Что ж, подобное кредо и впрямь трудно оспорить.
Выступления участников знаменского круглого стола как бы взаимоуничтожаются: Илья Кукулин по тартуским кочкам разносит впавшую в неожиданный импрессионизм (и волюнтаризм) застрельщицу дискуссии экс-структуралистку Инну Булкину. Сергей Беляков тоже не оставляет на ней живого места.
Дама и впрямь сморозила что-то явно несуразное, хотя дело тут явно не в недооценке роли «формата» (Беляков) и не в антиисторизме, замешенном на антикомпаративизме (Кукулин), а, скорее, в безнадёжности самой темы.
С глаголаньем Пустовой вы уже ознакомились; у неё всё такое.
Что же касается самих спорщиков (в отличие от спорщиц), то их голоса звучат разумнее; однако выступление Белякова не более чем слегка развёрнутая отписка, Кукулин же судит критику в «толстых» журналах с «научных» позиций «НЛО», хотя как называется эта наука и чем она отличается от пушкинского «чесания» (сами уж вспомните, что там у Пушкина чешут кастрат со скрипачом), сказать трудно.
На мой смиренный взгляд, так называемый толстожурнальный формат литературной критики стал на сегодняшний день заведомо пародийным, а сама эта критика сплошь и рядом подменяется собственной имитацией.
Даже у лучшего из журнальных критиков Аллы Латыниной, в каждом своём выступлении на страницах «Нового мира» не столько утверждающей истину (пусть и субъективную), сколько напоминающей о себе и о своём длящемся присутствии в отечественной словесности.
Даже у С. Гедройца (расхваленного прежде всего Булкиной), ведущего точечный бенгальский огонь по разрешённым начальством «Звезды» целям.
Хотя и Латынина, и Гедройц начинались (и состоялись как критики) на газетной полосе.
Толстожурнальный формат критики не просто пародиен, но и фиктивен. Ведь здесь, наряду с объёмом (лист, пол-листа, четверть), критику-рецензенту, как правило, задают не только тему, но и оценку. Хуже того, задают даже градус положительной или отрицательной оценки конкретного произведения (автора, явления и т.д.).
Или как минимум всё это обговаривается заранее.
«Своих авторов мы не ругаем», не правда ли?
«Вы знаете, вы вот хвалите прозаика N., а его очень не любит наш главный редактор. Вы уж, пожалуйста, поумерьте свои восторги!»
«Хорошо бы упомянуть в обзоре новый роман нашей сотрудницы А., она сейчас в декретном отпуске (вариант: тяжело больна), ей будет приятно».
«Имени этого фашиста в нашем журнале не произносят даже в курилке. » ― уже упомянутая в этой статье Ирина Бенционовна Роднянская обо мне любимом.
«Вы утверждаете, будто он неважно пишет, меж тем именно наш журнал выдвинул его роман на Букера!»
Вот что такое на самом деле толстожурнальный формат критики. Всякий раз, когда в эту частую сеть всё-таки попадает крупная рыба, такое кажется (да, по сути, и является) истинным чудом.
Я говорю о разделе критики, а не об отделе, в частности, потому, что имею в виду и отдел рецензий. Здесь творится точно такое же безобразие, причём даже с усугублением: сплошные «кореши» и «дружбаны» плюс исподвольно-вороватое сведение личных счетов.
С поразительным бесстыдством практически каждый «толстяк» публикует комплиментарные рецензии даже на книжные издания произведений, в журнальной форме напечатанных на его собственных страницах.
Вот что такое на самом деле толстожурнальный формат, а отнюдь не «культура художественного обобщения», которую я, кстати, прямо сейчас, вот этим самым пассажем, и демонстрирую!
Культура «художественного» общения — это да (как показано выше), а культура художественного обобщения — извините, нет!
А теперь, как предписывает формат, перейдём к конкретике.
Проглядим последние выпуски «толстяков», размещённые в «Журнальном зале».
«Октябрь», № 10, обходится и без критики, и без рецензий, и без соответствующих разделов. Зато в № 9 статья Александры Кисель «Память человечества» (о судьбах книг, которые написаны о судьбах книг; что тут критиковать?) и рассказ Дмитрия Бака о поэзии Евгения Бунимовича, Елены Фанайловой и Олега Хлебникова. В московскую Думу Бунимович на этот раз не прошёл, но Бак, включая его в свою антологию «Сто поэтов», об этом, разумеется, ещё не догадывался.
В «Новом мире», № 11, который, напомню, получше других, сама по себе любопытная статья Александра Белого «О Пушкине, Клейсте и недописанном «Дубровском» вызывающе публикуется как единственный материал рубрики «Литературная критика».
Здесь же, впрочем, несколько нарочито невнятных рецензий (скажем, рецензент двух вышедших одновременно книг стихотворений великого немецкого поэта Готфрида Бенна вообще уклоняется от разговора о качестве перевода — разговора сопоставительного или хотя бы монографического).
И, напротив, вполне вразумительная «Книжная полка» Аркадия Штыпеля, а по сути дела ― «Аркадий Штыпель рекомендует»… Знать бы ещё, кто такой этот Штыпель; хороший он, судя по всему, человек; хотя, разумеется, хороший человек — это не профессия.
В «Дружбе народов», № 11, статья Ольги Лебёдушкиной «Возвращение лузера. О любимцах и пасынках «нового производственного романа — 2» (зеваешь от одного названия этого сиквела) и очень недурное эссе рижанина Александра Морейно о великом латышском поэте Александре Чаке (1901―1950), правда под столь же скулодробительным названием «Фраза и равновесие. Новые карты рая», а также рецензионный «Книжный развал» на три куверта.
Ругают, в частности, последние повести Александра Кабакова, уже изруганные Андреем Немзером и мною; главная мысль толстожурнального рецензента в том, что Кабаков далеко не Юрий Трифонов (кто бы спорил?). Кабаков и вообще, сказала бы Нонна Мордюкова, не орёл.
Имитация критики в девятом номере «Звезды» просто-напросто зашкаливает: откровенно пародийная статья Андрея Арьева, одного из соредакторов журнала, «Блок, Иванов, Рыжий» (вошло ли творчество Бориса Рыжего в историю отечественной словесности или нет, вопрос спорный, но из сегодняшней литературной ситуации оно, увы, уже выпало); эссе Александра Гениса «Как работает рассказ Толстой» (Татьяна Толстая, творчество которой в эссе рассматривается, не пишет рассказов уже лет двадцать; их пишет и публикует как раз в «Звезде» её родная сестра Наталья Толстая, но речь у Гениса не о ней); статья Омри Ронена «Приписки» (о том, что покойный Михаил Гаспаров, будучи большим дамским угодником, в самом невыигрышном свете выставлял его, Ронена, в переписке со своими подругами, а те теперь эти письма публикуют) плюс две рецензии всё того же С. Гедройца: на «Каменный мост» разгромная и на сборник статей Романа Тименчика хвалебная.
Терехова Гедройц клеймит как сталиниста (а главное, чужака), а Тименчика нахваливает как наше всё.
Всё не всё, а писал когда-то, в бытность завлитом рижского ТЮЗа, Тименчик песни, которые сам же и исполнял: «Ну, кошку я, конечно, съел. Вот, говорю, моё уменье, нате! Гляжу: с испуга на пол сел, блюёт французский главный математик. Потом, конечно, был скандал, потом по лагерям мотался долго. Но я в разведчиках бывал — и рассказать о том считаю долгом».
В «Неве», № 11, обе публикации по разделу критики проходят по разряду юбилейного алаверды: справляющий 70-летие Валерий Попов пишет о Льве Толстом (где имение, а где наводнение?), а его дружбан Александр Мелихов — о самом Попове. Здесь же, правда в других рубриках, статьи о молодой пролетарской поэзии 1920-х, о Чехове и о Паустовском — одна актуальнее другой.
По названию на критику смахивает статья Владимира Кавторина «О новой петербургской прозе», однако при ближайшем рассмотрении статья оказывается монографическим панегириком одной-единственной писательнице, к её, насколько я понимаю, 75-летию приуроченным. Нового петербургского прозаика зовут Нина Катерли.
В самом «Знамени» помимо круглого стола — рецензии рубрики «Наблюдатель»: Евгении Вежлян на Бахыта Кенжеева (постоянного автора «Знамени»), Романа Сенчина — на Захара Прилепина (без комментариев), Дарьи Марковой — на супругов-фантастов Дяченко (не рецензия, а рекламный буклет) и ещё две-три — по знакомству.
Ну и бессменная страдалица Анна Кузнецова со своей книжной лавкой русского зарубежья и сдавленным воплем перманентной жертвы групповой графомании: «Неообэриуты продолжают хармсовское литературоведение — что ж, при серьёзном отношении важных институций вроде «Нового литературного обозрения», оно может превратиться в школу вроде тартуской».
Проявился ли в этом случайном перечне пресловутый толстожурнальный формат? Где, в частности, «культура художественного обобщения» (за вычетом тяжеловатой и вполне себе сетевой шутки про тартускую школу) у Блока с Рыжим? У Кабакова с Трифоновым? У Мелихова с Поповым? У Кавторина с Кенжеевым?
А вот подлинный формат в чём-то трусоватого, а в чём-то и наглого кумовства, который «художественно обобщил» я, как раз проявился, хотя и не в полной мере (иной месячный срез наверняка оказался бы куда нагляднее).
Самое показательное (и, разумеется, самое важное), что нынешняя толстожурнальная критика вообще не является критикой, она просто-напросто заполняет печатную площадь, традиционно отводимую под критику.
Такое называется борьбой нанайских мальчиков.
Или, точнее, забегом в ширину.
И в число олимпийских видов спорта не входит.
10 самых сложных ультрамарафонов мира
6693 Ultra — самый северный ультразабег в мире. Он назван по координатам места, где участники пересекают полярный круг, и считается одним из самых суровых испытаний для бегунов-экстремалов. 560 км дистанции ультрамарафона проходят от Юкона (Канада) до побережья Северного Ледовитого океана. При этом форма — так называемая «автономка», когда участники забега весь инвентарь и нужное в дороге питание везут с собой на нартах. Контрольные пункты, где бегуны могут отдохнуть, находятся на расстоянии минимум 42 км друг от друга. Все остальное время участники предоставлены сами себе и им в одиночку приходится справляться с холодом и ветром. Пользоваться помощью других людей строго запрещено. Впервые 6693 Ultra был проведен в 2007 году. С того времени полную дистанцию преодолели всего 37 человек, все участники проходят строгий отбор.
Self-Transcendence 3,100 Mile Race
Середина июня — начало августа
Представьте себе расстояние в 4988 км. Для сравнения, от Москвы до Якутска «по прямой» — 4884 км. Его нужно пробежать максимум за 51 день, от 95 до 100 км в сутки. Вишенка на торте «самопревосхождения» в следующем: трасса этого уникального ультрамарафона проходит не на фоне красот природы, а вокруг одной из школ Нью-Йорка. Длина круга составляет всего 883 метра, так что пробежать нужно 5649 кругов. Старт — каждое утро в 6 утра, финиш — в полночь. На трассе организованы пункты питания, а отдыхают бегуны в палатках. С 1997 года, когда этот ультрамарафон был проведен впервые, победителем забега трижды становился российский бегун Николай Дужий (2013, 2017, 2018). Организует Self-Transcendence команда Шри Чинмоя, неоиндуистского проповедника и общественного деятеля, согласно учению которого бег и поднятие тяжестей — форма динамической медитации, способная помочь человеку в познании себя. Для преодоления такой дистанции недостаточно одной физической силы, это ежедневный психологический стресс, справиться с которым могут только сильные духом.
Marathon des Sables
Марокко: место старта и маршрут меняются
Создатели ультрамарафона, название которого переводится с французского как «песчаный марафон», любят говорить, что именно их забег — самый сложный в мире. Это не преувеличение, если учесть, что бегуны преодолевают 251 км за 6 дней при 40-градусной жаре в пустыне Сахара. Организаторы обеспечивают участников водой (12 литров в день), а питание до контрольных точек они должны нести с собой. Трижды этот экстремальный забег выиграл россиянин Андрей Дарксен, отличились и наши девушки, побеждавшие в 1993, 1994 и 2016 годах (Ирина Петрова, Валентина Ляхова и Наталья Седых). Несмотря на сложность трассы, претендентов на участие в этой песчаной авантюре год от года становится все больше.
Мануэль Альберти, Перу
У этого тяжелейшего 230-километрового ультрамарафона говорящее название — его участники всю дистанцию преодолевают непроходимые перуанские джунгли. При этом запас провизии, спальные мешки и другие вещи они несут на себе. Успешному прохождению мешает множество факторов, от высокой температуры и влажности до непредсказуемого поведения местной фауны — животных, змей и насекомых. The Jungle Ultra — трейловый забег. Это значит, что бегуны перемещаются не по проложенной дороге, а по фактически дикому амазонскому лесу. Также этот ультрамарафон — горный, и участникам приходится сталкиваться с перепадом высот в 3 км и с переходом вброд 70 рек.
Впадина Бэдуотер, США
Badwater — впадина в американской Долине смерти, расположенная на уровне 86 метров ниже уровня моря. Соленая вода, накапливающаяся в этой низине, непригодна для питья, что недвусмысленно отражено в названии местности. Именно отсюда начинают свой путь участники одноименного ультрамарафона — настоящей проверки для самых искушенных ценителей экстремального бега. Финальная точка 217-километрового забега расположена на высоте 2548 метров, на склоне горы Уитни. Чтобы добраться до него, бегунам нужно преодолеть 3 горных хребта с почти пятикилометровым перепадом высот. Основной фактор опасности этого ультрамарафона — изнуряющая 50-градусная жара, от которой негде укрыться, вокруг сотни километров безжизненной пустыни. Для того, чтобы у бегунов не плавились кроссовки, им приходится бежать по разделительной полосе. Участники Badwater проходят строгий отбор, однако из небольшого количества допущенных ежегодно 20–40% сходят с дистанции. Триумфальным для российских ультрамарафонцев стал 2000 год, когда наши спортсмены — Анатолий Кругликов и Ирина Реутович — заняли первые места в мужском и женском зачетах.
Этот уже ставший культовым 161-километровый забег с набором высоты больше трех километров в горах Колорадо начал свою историю в 1992 году. С того времени гонка только дважды отменялась из-за плохой погоды. Hardrock 100 входит в пятерку самых сложных горных забегов в скалистых горах США. За историю этих соревнований все 13 дистанций покорили только 92 человека. На прохождение «100-мильника» дается 48 часов, финишной ленты на забеге нет, но есть скала с изображением барана, которую счастливому и уставшему финишеру нужно поцеловать. Оказаться в числе участников Hardrock очень непросто: все желающие проходят строгую жеребьевку, поскольку стартовая группа не должна превышать 140 человек.
Одна из самых сложных ультрадистанций в мире проходит по пути легендарного Фидиппида — гонца, посланного за подкреплением из Афин в Спарту. Если верить Геродоту, путь в 230 км туда и обратно он преодолел меньше чем за двое суток. Протяженность «Спартатлона» сегодня составляет 246 км; участникам забега приходится преодолевать этот путь без остановок, под палящим солнцем. Настоящим героем забега стал греческий спортсмен Янис Курос, установивший в 1984 году рекорд трассы в 20 часов 25 минут. Все четыре раза, когда Курос участвовал в ультрамарафоне, он показывал лучшие результаты. Российские спортсмены периодически участвуют в забеге, Ирина Реутович в 2002 году стала первой среди женщин-участниц.
Valhalla race 100 miles
Ростов Великий, Россия
Зима, постоянной даты нет
Кроме дистанции в 100 миль (161 км), сложностью преодоления «Вальхаллы» становится непредсказуемая погода. В феврале этого года первый 100-мильный зимний забег стартовал в Ростове Великом и привел к неожиданным результатам. Хотя участники этого экстремального действа прошли предварительный отбор, до финиша добралась только треть бегунов. Организаторов подвела погода — прошедший накануне снегопад превратил большую часть трассы в непроходимые сугробы. Победителем в испытании на прочность стал опытный ультрамарафонец Антон Головин. Он преодолел дистанцию за 20 часов 42 минуты.
В бескрайних степях Волгоградской области, у соленого озера Эльтон, проводится единственный в России ультрамарафон в зоне полупустыни. Забег организован в непривычной для России эстетике — он напоминает по своему духу пустынный фестиваль Burning Man или съемочную площадку «Безумного Макса». Выдержанный в стиле киберпанк, яркий забег привлекает своей необычностью и, конечно, впечатляющими видами, которые открываются его участникам.
masterok
masterokМастерок.жж.рф
Хочу все знать
Пробежки по утрам исключительно полезны, хотя не у всех находится достаточно желания и силы воли, чтобы регулярно заниматься спортом. Даже те люди, что далеки от спортивных увлечений, знают: марафонская дистанция составляет где-то 40 км, чуть побольше. На самом деле, протяженность марафонской дистанции составляет ровно 42 195 метра, что удивляет. Почему не 42, не 43 км? Почему нельзя было остановиться на красивом, ровном числе?
Чтобы разобраться в этом вопросе детально, необходимо заглянуть в историю.
Откуда ведет начало марафонский забег?
Согласно истории, в 490 году до нашей эры состоялось сражение при Марафоне, в котором греки победили. И в Афины был послан гонец, который пробежал более 30 км на пределе своей скорости только для того, чтобы сообщить людям эту радостную весть. Героя звали Фидиппид, и совершив этот забег, он из последних сил выкрикнул вошедшие в легенду слова, призывая афинян радоваться победе. Как гласит легенда, после этого он пал замертво.
Разумеется, современные спортсмены завершают пробег более позитивным исходом, хотя тоже бегут на пределе сил, надеясь побить рекорд и попасть в историю, получить призовое место. Скорее всего, древнегреческий герой пал из-за того, что выложился сначала на поле брани, а затем взял на себя еще и бремя гонца. Об этом история умалчивает. Но дистанция от Марафона до Афин стала памятной, потому и называется она марафонской.
С тех пор, как в 1896 году стали возрождать Олимпиады как спортивные праздники, марафонская дистанция снова вспомнилась. Но путь решили изменить, проложив его по другой дороге, более длинной – на этот раз он составил порядка 40 км.
Когда дело подошло к четвертой Олимпиаде, которая проводилась в Великобритании в 1908 году, дистанция для спортсменов-марафонцев опять изменилась, составив 26 миль ровно. В пересчете на более привычные единицы измерения пространства такой путь составляет 41 843 метра. Забег проходил возле Виндзорского замка, заканчивалась же дистанция Большим стадионом.
Английскую трассу взяли за образец, и к 1921 году в Федерации легкой атлетики было принято окончательное решение насчет длины дистанции. Коли уж история не сохранила точный километраж первого марафонца, было решено требовать от спортсменов бег на дистанцию 42 195 метров.
Первые марафонские дистанции
Пока эта норма не была взята за золотое правило, марафонские дистанции варьировались от одной Олимпиады к другой – впрочем, разница между расстояниями оказывалась не слишком существенной. Так, в 1896 году в Афинах бежали ровно 40 тысяч метров, а в Париже в 1900 году спортсменам нужно было преодолеть на 260 метров больше.
В 1904 году прошла Олимпиада в Сент-Луисе, где бежали на 39 996 метров, и уже затем прошла лондонская Олимпиада 1908 года, в рамках которой и сформировалась норма в 42 195 метров. Впрочем, после этого случая прошли еще две Олимпиады с «плавающими» дистанциями, ведь норму утвердили несколько позже. В 1912 спортсмены собирались в Стокгольме, где нужно было преодолеть 40200 метров, и затем, в 1918 году, спортивное событие прошло в Антверпене, с дистанцией в 42750 метров.
Любознательным людям было бы интересно узнать, за какое же время можно преодолеть эту дистанцию. На данный момент мировой рекорд принадлежит Деннису Киметто, уроженцу Кении. Рекорд был поставлен 28 сентября 2014 года – легкоатлет смог преодолеть расстояние за 2 часа, 2 минуты, 57 секунд. Совершив простейшие расчеты, можно понять, что он развивал скорость свыше чем 20 километров в час.