женилка не выросла что значит
Что значит слово «женилка», а то мне часто говорят что она у меня не выросла?
Пещеристые и губчатое тела состоят из плотной белочной оболочки, от которой внутрь отходят многочисленные перекладины — трабекулы, промежутки между которыми и образуют «пещеры» или лакуны (лат. — cavérnae).
Пещеристые тела располагаются по краям, губчатое тело — в борозде между ними, прилегая к нижней поверхности, вместе с проходящим в его толще мочеиспускательным каналом или уретрой (лат. uréthra). Губчатое тело на конце полового члена заканчивается конусообразным утолщением — головкой полового члена. Край головки, покрывая концы пещеристых тел, срастается с ними, образуя утолщение (венчик) по окружности, за которым располагается венечная борозда.
Головка покрыта тонкой нежной кожей с большим количеством желёзок, вырабатывающих смегму. Головка, как и тело полового члена, содержит множество лакун, при половом возбуждении заполняющихся кровью. Кроме того, на ней имеется большое количество нервных окончаний, что делает её наиболее чувствительной частью члена.
Снаружи головка полового члена покрыта тонкой, легко сдвигающейся [1]кожей — крайней плотью, переходящей в кожу лобка вверху и в кожу мошонки внизу. На коже нижней поверхности полового члена имеется шов, который кзади продолжается на кожу мошонки и промежности.
В переднем отделе тела полового члена кожа образует кожную складку — крайнюю плоть (лат. prepútium pénis), которая полностью или частично покрывает головку. Крайняя плоть, если она полностью покрывает головку, обычно легко сдвигается назад, обнажая её. На задней поверхности полового члена крайняя плоть соединяется с головкой продольной складкой, называемой уздечкой (лат. frenulum praeputii). Между головкой полового члена и крайней плотью имеется щелевидная (препуциальная) полость, окончательно формирующаяся к двухлетнему возрасту ребёнка. В препуциальном мешке обычно скапливается смегма.
У некоторых мужчин из-за очень узкого отверстия крайней плоти обнажение головки затруднено или вообще невозможно. Такое состояние называется фимозом и требует обязательного лечения. У маленьких детей (до 2-3 лет) фимоз носит физиологический характер и, как правило, не требует лечения.
Выражение имеет отношение не столько к половой состоятельности человека.сколько к социальной : возраст для решения ответственных вопросов еще не достигнут,так же как и определенное социальное и материальное положение.
Человек еще не может быть самостоятельным и независимым,нести ответственность не только за себя,но и за своих близких(семья,дети).
Это весьма образно, этакое идиоматическое выражение (устойчивое словосочетание с самостоятельной семантикой) или фразеологизм. Вероятно большинству людей, впервые услышавших эту фразу на ум приходит размер полового члена- мол он такой ещё маленький, что гипотетической жене это может не понравится:-) Но на самом деле это лишь идиома- мол НЕ СОЗРЕЛ умом и финансово для Свадьбы паренёк.
Это значит что итак все понятно,и не нужно ходить ни к какой бабке галалке для того, чтобы она подтвердила то, что стало понятным, выражение очень старое, по своей памяти помню еще бабушка так периодически выражалась.
Это значит непонятки и недоговорки.Чувство дискомфорта потому,что не собираешься отвечать ей взаимностью.Хоть и объяснил уже,почему не собираешься.
Когда в общении с ней нужно следить за каждым своим словом,чтобы не подать ей фальшивых надежд.
Избегать оставаться с ней один на один,потому что зависает тягостное молчание.
И остается только одно-ждать,когда эта влюбленность пройдет сама собой по причине отсутствия взаимности.
Вообщем, это то от чего появляются «бабочки в животе» и душа поёт! Так бывает не часто,зато очень ценится и помниться долго.
Каждый ищет что-то свое.
ЧИТАТЬ КНИГУ ОНЛАЙН: Тихий Дон. Том 1
НАСТРОЙКИ.
СОДЕРЖАНИЕ.
СОДЕРЖАНИЕ
Не сохами-то славная землюшка наша распахана…
Распахана наша землюшка лошадиными копытами,
А засеяна славная землюшка казацкими головами,
Украшен-то наш тихий Дон молодыми вдовами,
Цветет наш батюшка тихий Дон сиротами,
Наполнена волна в тихом Дону отцовскими, материнскими слезами.
Ой ты, наш батюшка тихий Дон!
Ой, что же ты, тихий Дон, мутнехонек течешь?
Ах, как мне, тихому Дону, не мутну течи!
Со дна меня, тиха Дона, студены ключи бьют,
Посередь меня, тиха Дона, бела рыбица мутит.
Старинные казачьи песни
Мелеховский двор – на самом краю хутора. Воротца со скотиньего база ведут на север к Дону. Крутой восьмисаженный спуск меж замшелых в прозелени меловых глыб, и вот берег: перламутровая россыпь ракушек, серая изломистая кайма нацелованной волнами гальки и дальше – перекипающее под ветром вороненой рябью стремя Дона. На восток, за красноталом гуменных плетней, – Гетманский шлях, полынная проседь, истоптанный конскими копытами бурый, живущий придорожник, часовенка на развилке; за ней – задернутая текучим маревом степь. С юга – меловая хребтина горы. На запад – улица, пронизывающая площадь, бегущая к займищу.
В предпоследнюю турецкую кампанию вернулся в хутор казак Мелехов Прокофий. Из Туретчины привел он жену – маленькую, закутанную в шаль женщину. Она прятала лицо, редко показывая тоскующие одичалые глаза. Пахла шелковая шаль далекими неведомыми запахами, радужные узоры ее питали бабью зависть. Пленная турчанка сторонилась родных Прокофия, и старик Мелехов вскоре отделил сына. В курень его не ходил до смерти, не забывая обиды.
Прокофий обстроился скоро: плотники срубили курень, сам пригородил базы для скотины и к осени увел на новое хозяйство сгорбленную иноземку-жену.
Шел с ней за арбой с имуществом по хутору – высыпали на улицу все, от мала до велика. Казаки сдержанно посмеивались в бороды, голосисто перекликались бабы, орда немытых казачат улюлюкала Прокофию вслед, но он, распахнув чекмень, шел медленно, как по пахотной борозде, сжимал в черной ладони хрупкую кисть жениной руки, непокорно нес белесо-чубатую голову, – лишь под скулами у него пухли и катались желваки да промеж каменных, по всегдашней неподвижности, бровей проступил пот.
С той поры редко видели его в хуторе, не бывал он и на майдане. Жил в своем курене, на отшибе у Дона, бирюком. Гутарили про него по хутору чудное. Ребятишки, пасшие за прогоном телят, рассказывали, будто видели они, как Прокофий вечерами, когда вянут зори, на руках носил жену до Татарского, ажник, кургана. Сажал ее там на макушке кургана, спиной к источенному столетиями ноздреватому камню, садился с ней рядом, и так подолгу глядели они в степь. Глядели до тех пор, пока истухала заря, а потом Прокофий кутал жену в зипун и на руках относил домой. Хутор терялся в догадках, подыскивая объяснение таким диковинным поступкам, бабам за разговорами поискаться некогда было. Разно гутарили и о жене Прокофия: одни утверждали, что красоты она досель невиданной, другие – наоборот.
Решилось все после того, как самая отчаянная из баб, жалмерка Мавра, сбегала к Прокофию будто бы за свежей накваской. Прокофий полез за накваской в погреб, а за это время Мавра и разглядела, что турчанка попалась Прокофию последняя из никудышных…
Спустя время раскрасневшаяся Мавра, с платком, съехавшим набок, торочила на проулке бабьей толпе:
– И что он, милушки, нашел в ней хорошего? Хоть бы баба была, а то так… Ни заду, ни пуза, одна страма. У нас девки глаже ее выгуливаются. В стану – перервать можно, как оса; глазюки – черные, здоровющие, стригеть ими, как сатана, прости бог. Должно, на сносях дохаживает, ей-бо!
– На сносях? – дивились бабы.
– Кубыть, не махонькая, сама трех вынянчила.
– С лица-то? Желтая. Глаза тусменныи, – небось не сладко на чужой сторонушке. А ишо, бабоньки, ходит-то она… в Прокофьевых шароварах.
– Ну-у. – ахали бабы испуганно и дружно.
– Сама видала – в шароварах, только без лампасин. Должно, буднишные его подцепила. Длинная на ней рубаха, а из-под рубахи шаровары, в чулки вобратые. Я как разглядела, так и захолонуло во мне…
Шепотом гутарили по хутору, что Прокофьева жена ведьмачит. Сноха Астаховых (жили Астаховы от хутора крайние к Прокофию) божилась, будто на второй день троицы, перед светом, видела, как Прокофьева жена, простоволосая и босая, доила на их базу корову. С тех пор ссохлось у коровы вымя в детский кулачок, отбила от молока и вскоре издохла.
В тот год случился небывалый падеж скота. На стойле возле Дона каждый день пятнилась песчаная коса трупами коров и молодняка. Падеж перекинулся на лошадей. Таяли конские косяки, гулявшие на станичном отводе. И вот тут-то прополз по проулкам и улицам черный слушок…
С хуторского схода пришли казаки к Прокофию.
Хозяин вышел на крыльцо, кланяясь.
– За чем добрым пожаловали, господа старики?
Толпа, подступая к крыльцу, немо молчала.
Наконец один подвыпивший старик первым крикнул:
– Волоки нам свою ведьму! Суд наведем.
Прокофий кинулся в дом, но в сенцах его догнали. Рослый батареец, по уличному прозвищу Люшня, стукал Прокофия головой о стену, уговаривал:
– Не шуми, не шуми, нечего тут. Тебя не тронем, а бабу твою в землю втолочим. Лучше ее уничтожить, чем всему хутору без скотины гибнуть. А ты не шуми, а то головой стену развалю!
– Тяни ее, суку, на баз. – гахнули у крыльца.
Полчанин Прокофия, намотав на руку волосы турчанки, другой рукой зажимая рот ее, распяленный в крике, бегом протащил ее через сени и кинул под ноги толпе. Тонкий вскрик просверлил ревущие голоса.
Прокофий раскидал шестерых казаков и, вломившись в горницу, сорвал со стены шашку. Давя друг друга, казаки шарахнулись из сенцев. Кружа над головой мерцающую, взвизгивающую шашку, Прокофий сбежал с крыльца. Толпа дрогнула и рассыпалась по двору.