Господин литвинович что случилось
Господин Литвинович: «То, что мне не близко, не могу читать, не имею права»
5 апреля 2021 года золотоволосый и синеглазый томич Сережа Литвинович прочитал стихотворение Татьяны Мориной «Ты — море», и проснулся знаменитым. Плюс 200 тысяч подписчиков в инстаграм за сутки.
А 22 апреля состоялся его томский концерт, успеть купить билет на который оказалось достаточно сложно.
— Сережа, выяснилось, что обе фамилии, с которыми вы взрывали медийное пространство в разное время, не ваши — ни Пароходов, ни Литвинович. Почему возникла необходимость в псевдониме, почему нельзя было сделать свою собственную фамилию, скажем так, брендом?
— Это все простое стечение обстоятельств. Дело в том, что моя фамилия — это фамилия моего отчима, Патраков, и, собственно, к этой фамилии я никакого прямого отношения не имею, принадлежности к ней никогда не чувствовал. Поэтому когда у меня появилась жена, и у нас родился ребенок, то было решено свести все к одному знаменателю — к фамилии жены — Томсон. Потом во время ЖЖ, сам собой, благодаря читателям, родился «Сережа Пароходов», который естественно «владелец заводов, газет, пароходов». И только потом я превратился в Господина Литвиновича, благодаря прекрасной Владе Литвинович и не менее прекрасному Петербургу. Мне кажется, во всех этих псевдонимах есть какая-то своя невероятная органика.
— К слову о «Сереже Пароходове». Вы тогда занимались фотографией, и по словам Лены Лоор (фотомодель международного уровня — прим.ред.) были хороши в своем деле. Как после визуальных искусств вас занесло в вербалику?
— Я ведь тогда не только фотографией занимался, но еще и играл в Литературно-художественном театре ТГУ, где мне многие говорили, что я классный. И, можно сказать, подталкивали к этой литературной пропасти (смеется), из-за которой в моем инстаграме теперь ни одной личной фотографии, а только стихи-стихи-стихи.
— Какая же миссия у этой литературной пропасти, вашего чтецкого проекта?
— Вытащить малознакомых, прекрасных, талантливых поэтов на свет божий — это во-первых. А, во-вторых, некая просветительская деятельность — популяризация поэзии, чтобы читать, и читать именно поэтические формы стало жизненной необходимостью как можно большего количества молодых и не очень людей.
— Как происходит отбор стихотворений? Очевидно, сейчас материал сыпется на вас бесконечным потоком.
— Я читаю только то, что близко. Сейчас мне близки «мелкие» авторы с «мелкими» мыслями, без глобализма, но обязательно то, что перекликается с моим жизненным опытом. А то, что мне не знакомо, с чем я в чувственном плане не сталкивался — не могу читать, и, думаю, не имею права. Бывает, что я пробегаю глазами стихотворение и сразу понимаю, что у меня нет выбора, что мне нужно сейчас же его учить и сегодня же ехать записывать.
— Некоторым филологам присущ такой снобизм, когда мы любим порассуждать о настоящей и псевдо-литературе, особенно, говоря о современных авторах. Вы подобными вещами грешите?
— Нет, конечно. Во-первых, я считаю, что время все решит и расставит по книжным полкам. А, во-вторых, думаю, что у каждого времени есть свои потребности. Безусловно у нас есть классические поэты, которые светят прекрасными звездами в небе, и мы наслаждаемся этим светом, он нам нужен. Это красиво, но этот свет не залепливает многочисленных драматических ран, которые сейчас есть у людей, а современная поэзия это делает.
— Через вас в том числе? То есть вы себя ощущаете литературным терапевтом?
— Меня уже долгое время в этом уверяют опять же, а когда долго уверяют, начинаешь в это верить. В то же время у меня есть личный опыт, который говорит, что «да, слово лечит». У меня есть программа «Nova» — и это именно терапия и лекарство для меня, она в миг изгоняет боль и злость.
— Вы производите впечатление очень тонко чувствующего человека, поэтому совершенно непонятно, почему на концерте в Томске вы позволяли в адрес зрителей достаточно колкие и едкие замечания.
— А как можно сидеть и не отдавать вообще энергию?
— Что значит не отдавать энергию?
— Понятия не имею, но каждый раз после Томска я чувствую, что по мне будто проехал самосвал, я часто заболеваю после концертов в Томске. Мне так плохо, иногда я просто выползаю с концерта. У нас настолько замерзшие люди, которые просто, наверное, боятся показывать эмоции. Они на следующий день мне написали много прекрасных слов, но было поздно, я мог уже умереть. Зачем мне на могилу вот эти прекрасные лепестки роз?
— И все же о каких эмоциях и энергии мы говорим? Вам нужно было, чтобы зал рыдал? Тогда здесь вопрос в психической стабильности зрителя, можно только порадоваться за томичей.
— Я не знаю, как объяснить. Просто чувствую, что отдаю больше, чем получаю. Потому что томичи пока еще не научились делиться. Они не знают, как открыться, как выпустить из себя энергию, в метафизическом плане. Её же всегда видно по глазам, по мимике, по моторике, как ноги стучат, пальцы шевелятся — этого пока еще у томского зрителя нет. Но они не виноваты в этом, просто нет возможности учиться, нет почвы. Поэтому важно добиваться того, чтобы в Томске всё произошло, чтобы момент понимания и соединения со слушателем и зрителем случился, а для этого нужно чаще встречаться, как минимум.
— Хорошо. То, что сейчас происходит в вашей жизни — это то, чего вы хотели или немного меньше?
— Твоя цель — это и есть твой путь. Что значит «хотели»? Я это делаю потому, что не могу этого не делать. Я не стремился к популярности, мне это не особо нужно. Когда ко мне пришли люди мгновенно и в таком количестве, я понял, что к этому не готов. У меня был полный транс. Как сказала моя Алиса (Алиса Лис — любимая женщина Сережи Литвиновича — прим.ред): «Ты стал еще несчастнее, чем был».
— В чем проявилась «несчастность»?
— В увеличении зоны ответственности. В увеличении количества ожиданий от меня моими читателями. Вообще просто сразу стало больше всего. Директ невозможно разобрать из-за безумного количества сообщений совершенно разного характера. Когда-нибудь я всё это разгребу, всё поутихнет, бум сойдет на нет, и я заживу спокойной жизнью. Единственный плюс во всей этой ситуации — теперь концерты будут происходить нормально.
— Но именно женская энергия — позитивная и положительная — которая сейчас на вас обрушилась, больше вытягивает сил или придаёт?
— Когда люди пишут важные вещи, например: «Я вообще не любил никогда поэзию, а теперь не могу остановиться» — для меня это прям осознание, что всё работает, миссия действует!
— Это окрыляет?
— Да! Такие слова, как: «Для меня сегодня нужно было услышать именно это», «Вы мне сегодня помогли», «Вы меня сегодня вытащили вообще из жопы, из петли». Это офигенно двигает вперед.
— На критику как реагируете? Ведь помимо женщин, которые влюбляются необратимо, появятся и те, кто знает, как лучше, и кто лучше.
— Критика хоть конструктивная, хоть неконструктивная, меня замедляет. Я начинаю думать, сомневаться, и, соответственно, продуктивность очень сильно падает. Любая критика меня подтормаживает, поэтому к хейту я не готов примерно также, как к влюбленным поклонницам.
— Всё смотрю на вас и думаю: «Ну каков альфач», потом еще смотрю: «Нифига не альфач, голову на коленки положить и гладить по рыжим волосам». Какой вы?
— Наверное, во мне что-то есть, просто я еще это не поймал. Возможно я доминантен и «альфа-мужичен», но где-то там очень глубоко. Если мне удастся поймать, буду это пестствовать, конечно. Пока я бы сказал про себя, что я не злой, потому что злость разрушает. Не лишен самоиронии и чувства юмора, и это сильно спасает меня при моей ранимости. Меня же все ранит.
— То есть «укольчики», которыми вы периодически стреляете — это бессознательная самозащита?
— Похоже на то, автоматическая защита. Факт в том, что любые самые сложные, самые страшные, самые жуткие и непоправимые ситуации, которые меня могли бы уничтожить, всегда выезжали за счет того, что я находил в себе резерв смеяться над этим.
— А чего вы боитесь? На концерте несколько раз звучало: «Я боюсь…»
— Всего боюсь. Цветаеву боюсь читать, потому что ее Фрейндлих читала.
— И что? А зачем сравнивать?
— Моя фотографическая карьера загнулась из-за того, что я себя сравниваю.
— Потому что вам казалось, что есть кто-то лучше вас? Какие-то проблемы с самооценкой?
— Большая. Очень заниженная. Но это бессознательно. Я усилием воли себе её занижаю. А есть сознательная работа, постоянная. Поэтому важна похвала и социальное одобрение.
(10 минут взаимных социальных одобрений, в ходе которых выясняется, что «это лучшее интервью на сегодняшний день», а «Альхимович — новая Собчак», и выдвигается предположение, что «на самом деле Сережа Литвинович отдает себе отчет в том, что он чуточку гений»).
— Я хочу, чтобы вы осознали это.
— Сейчас мы говорим и у меня есть внутреннее ощущение, что да. Но бывают моменты… Но на самом деле, считаю себя «чуточку гением» или не считаю, главное, что есть механизмы, которые не позволяют мне считать иначе слишком долго.
— Вернемся к страхам.
— Смерти в нищете я боюсь.
— А смерти в принципе?
— Своей не боюсь. Потому что как у любого творческого человека, есть даже тяга к саморазрушению. Если бы ребенка не было, я бы либо уже спился, либо сторчался, либо не знаю «что». А так как ответственность, гипер-отцовство, «яжмать» — не могу себе позволить. Очень боюсь смерти близких людей. Я недавно поймал в сети этот вопрос: «Когда ребёнку приходит осознание, что его родители умрут?» И вспомнил, что у меня этот момент был, в моих мемуарах есть целые куски про это, из главы в главу переходит мысль о том, чтобы мои близкие не умерли, и по возможности, не умрут никогда. Часто неимоверных усилий требует отогнать мысль о том, что может произойти с моим ребенком в моё отсутствие.
— И что вы начинаете делать в этот момент?
— Ничего не могу делать, я впадаю в панику. Я уезжаю на концерт, ребенок остается, я каждый раз еду и страдаю.
— А он тысячу раз на дню говорит мне, как он меня любит, обнимает и целует. Это так нетипично для мальчишек, но при этом просто волшебно. Он меня бережет, никогда не ранит меня словом, всегда дает мне только тепло. Поэтому о его переживаниях во время моего отъезда, о скучаниях и грусти я узнаю не от него самого, а от его доверенных людей. Потому что в какой-то момент он решил, что папе нельзя говорить болезные вещи. Видимо, когда-то он увидел вселенскую скорбь в моих глазах на свою историю и понял, что не хочет причинять своему отцу такую боль.
— Я хочу вернуться к теме смерти. Все, наверное, видели это старое интервью Киану Ривза, где у него спрашивают: «Что ждет нас после смерти, Киану Ривз?». И вот хочется спросить вас: что ждет нас после смерти, Серёжа?
— Я почему-то думаю, что мы превратимся в информационное поле. То есть мы где-то будем, энергия же никуда не девается, как и в каком виде это будет — я не знаю. Мне не хочется верить, и я не верю, что там всё — чернота. Мы столько всего чувствуем и переживаем за время жизни, что невозможно, чтобы это все куда-то исчезало просто, не имело продолжения. Мне кажется, что не может такого быть просто.
— После шестилетнего перерыва, я все равно не могу отказать себе в удовольствии задать три своих любимых вопроса, про счастье, Бога и любовь, но у вас есть выбор отвечать или нет. Просто я по традиции их всем задаю — и чиновникам, и музыкантам.
— Счастье. Я сейчас живу в новой концепции ощущения счастья. Я можно сказать абсолютно счастлив. У меня теперь нет понимания, что счастье «когда-то». Счастье у меня сейчас именно в моменте. Вот сейчас мы беседуем — я счастлив, потому что мне нравится, ребёнок позвонил — я счастлив. У меня объективно вообще причин быть не счастливым нет, потом случится какое-то горе я буду несчастен в тот момент. То есть счастье — это осознание в моменте. Тавтология как ни крути, счастье — это осознание счастья в моменте, я не могу сформулировать иначе.
— Ну это, на самом деле, понятно.
— Понятно, да? Как потом это напишете, я себе не представляю.
— Просто процитируем. Это будет заголовок, Сергей Литвинович: «Счастье — это счастье в моменте». Вот он ваш хваленый чтец (смеются). Теперь очень интересно, что будет про Бога и любовь. «Любовь — это когда я люблю» или что?
— Любовь — это глагол. Так звучит название книги Гэри Чапмена. Здесь тоже всё очень сильно поменялось, после развода я думал: «Больше никогда этого не будет». Глядя на всё вокруг, мне казалось, что всегда у всех всё одинаковое, эти бесконечные проблемы, недоверие, ревность, измены. Сначала, кажется, что люди вообще никогда не расстанутся, а потом «бац» и всё. И казалось, что зачем начинать ещё раз что-то сначала. Но с появлением Алисы в моей жизни, я посмотрел на все иначе. Она, конечно, всё изменила и внутри и вокруг меня, удивительная.
Интервью с чтецомНекоторые авторы так вдохновляют, что за день можно выучить 10 стихов
Господин Литвинович — псевдоним чтеца Сергея Пароходова. Его недавнее видео, на котором он читает стихотворение «Помни, ты море» Татьяны Мориной, набрало 700 тысяч просмотров в Instagram. Он рассказал, как пришёл к популярности и с какой программой выступит в Калининграде 18 июня на Правой набережной, 21
Почему именно Господин Литвинович?
Однажды мы с подругой зашли в антикафе, чтобы поиграть в «Мафию». Нужно было придумать никнеймы. Мы поменялись фамилиями, я стал Литвинович, но ведущая сказала, что не может обращаться ко мне просто по фамилии, и добавила «господин». Так этот псевдоним и прилип.
Как вы стали чтецом? Вам с детства нравилась поэзия?
В детстве не любил читать, но лет в восемь мне в календаре попались какие-то религиозные стихи Тютчева и Фета. Читал их и, даже не понимая, плакал — что-то чувствовал, но объяснить не мог. В университете учился на биологическом, но стихи мне по-прежнему нравились, и я стал записывать на видео, как читаю их. Поначалу для себя, потом стал выкладывать в Instagram. Мне просто хотелось читать. Записывал в основном классиков и толком ничего не знал о современной поэзии — слышал разве что о Вере Полозковой.
А как пришла популярность?
Принимал участие в поэтических конкурсах в соцсетях. Оттуда стали приходить подписчики, которые часто писали с просьбой прочитать какое-то стихотворение. Стал находить больше современных авторов и вышел на Катю Цойлик. Вечером запостил видео, где читаю её стихотворение, а на утро проснулся от огромного количества уведомлений. Число подписчиков росло на глазах.
Недавно в сети завирусилось видео, где вы читаете стихотворение «Помни, ты море» — о материнстве. Почему решили поднять эту тему?
Этот стих прислала подписчица. Он мне понравился, но на него вообще не делал ставку — он пролежал в запасе несколько месяцев. Выложил, а уже через день мне писали бывшие одноклассницы, с которыми не общался с выпуска, со словами: «Серёжа, ты во всех инстаграмах, мы тебя нашли!» Оказалось, слова, которые звучат в этом стихотворении, были нужны всем уставшим матерям.
Вы часто читаете стихи от женского лица. Почему? Зрителей это не смущает?
Видимо, я настолько хорош, что людям это даже в голову не приходит (смеётся). Мне кажется, единственный, кто из-за этого переживал — я сам. Но некоторые авторы так вдохновляют, что за один день можно выучить десять стихов. И не важно, мужские они или женские.
С чем вы приедете в Калининград?
Когда впервые выступаю в новом месте, обычно беру с собой программу со стихами Марии Кабановой. Это человек, с которого началось моё осознание, что современная поэзия существует. Её поэзия прекрасна тем, что не ограничивается одной тематикой. Она пишет обо всём, причём о таких вещах, которые мы все испытывали.
Считаете своей миссией привить людям любовь к поэзии?
Абсолютно. Самый приятный комплимент для меня — когда человек говорит, что никогда не увлекался поэзией, но стихи в моём прочтении оказались ему понятны, откликнулись. В этом и есть смысл.
Фото: предоставлено организатором
«Текст. Взгляд. И смысл. Люди хотят только этого»: интервью с самым проникновенным чтецом Инстаграма господином Литвиновичем
Его зовут Сергей Пароходов, но интернет знает его как искреннего, не фальшивого, без промаха стреляющего в душу чтеца современной поэзии господина Литвиновича. Его выступления совсем не похожи на вечера «шестидесятников» в Политехе, они больше напоминают предельно честный разговор или сеанс психотерапиии, на котором слово за слово латают потрепанные сердца. Накануне большого концерта в Москве, который состоится 27 октября в КЗ «Мир», мы поговорили с Сергеем о том, почему откровенный поэтический разговор со зрителем оказался так востребован, почему стихи по-прежнему задевают за живое и отчего сетевая популярность — это далеко не всегда награда.
Читайте на Еве
(Господин Литвинович — псевдоним, появившийся довольно случайно. Во время игры в «Мафию» Сергей поменялся с соседкой фамилиями, а ведущий добавил к ней обращение «господин». Так и пошло: игровое имя стало творческим и вскоре узнаваемым).
— Когда в пестрой инстаграмной ленте появляются ваши посты, невольно замираешь. Как появилась идея этих магнетических видео — темный фон и контрастное лицо с ярко-зелеными глазами и рыжей щетиной?
— К ней подвел запрос зрителей. Изначально у меня были эксперименты — разные ракурсы, варианты с фоном, были даже подобия клипов на улице, на фоне пейзажей. Но по сути на людей больше всего действует текст. И взгляд. Все остальное — это нагромождение лишней информации. Сокращай слова до смысла. Также и образ не должен тонуть в мелочах. Стихи — это когда в минимальном объеме очень много смысла. И растворять этот смысл в дополнительных деталях — лишнее украшательство. В какой-то момент я заметил, что видео, которые записаны иначе, не получают такой отклик. Через взгляд и текст доходчиво выражается любая мысль, все остальное — художественные приемы, которыми люди сыты. Можно сходить в кино, посмотреть клип, много где можно это получить. В стихах уже заложено все, что нужно. Остается это донести. Со временем выработалась такая манера подачи поэтического материала. И она наиболее красноречива.
— Я знаю, что стихотворение «Море» Татьяны Мориной, которое понесло вас по волнам популярности, вы уже не очень любите из-за такой его сумасшедшей востребованности. Тем не менее — что в нем эдакого, почему среди всех тех стихов, которые вы выбираете для чтения, с такой мощной силой выстрелило именно оно?
— Этот механизм для меня понятен. Хотя так было не сразу. Стих долго лежал, прежде чем я его прочитал. Он изначально показался интересным, но я не делал ставку на него. Кстати, так с каждым стихом, который я записываю. Никогда не знаешь, что с ним будет дальше. Бывает, мне очень нравится, а он не так выстреливает. Еще до «Ты море» на Facebook завирусилось мое видео «Я тотальное одиночество» на стихи Яны Крапивы, тоже не было на него ставок.
«Ты море», как сказала одна из подписчиц, как колыбельная. Берет тебя на руки и укачивает, как мама. Мне на самом деле это понятно самому, с трех лет я воспитываю сына самостоятельно. В три года у него был перелом ноги, и мы несколько недель просидели с ним взаперти тет-а-тет. В этом возрасте ребенок еще не на том уровне коммуникации, чтобы быть с ним, как со взрослым. А тут еще готовка, уборка и другие радости жизни отца-одиночки. В какой-то момент я готов был лезть на стену. Так это один ребенок, а если их несколько? Когда друзья соглашались с ним посидеть, я выдыхал с облегчением, потому что просто пройтись по улице уже было отдушиной.
И вот представьте, что эта буря копится. С каждым днем все сложнее, ты нервничаешь на ровном месте. В глубине души понимаешь, что ребенок не виноват. Ты наклоняешься к нему, чтобы по теории «глаза в глаза» быть на равных. Но быть в этом состоянии постоянно — неестественная ситуация для взрослого. Накапливается усталость, нехватка общения со сверстниками, все это закипает, море бурлит, порой ты становишься жестким, можешь легко выйти из себя. Текст стихотворения будто обращается к тебе: подожди, успокойся, это ребенок, может быть и так. Ты же его любишь. Набором слов, ритмом оно укачивает, убаюкивает разболтанную психику. А представьте сколько в обществе матерей, и большинство через это прошли? Аудитория этого стихотворения огромна. Конечно, им это откликнулось.
— Ваши поэтические вечера — это, безусловно, терапия. Вам об этом часто говорят те, кто их посещает: я плакала, вы тронули душу, вы достучались до потаенного, вы космос, вы открыли мне меня. Но такая искренняя любовь и признания людей — это ответственность. Не тяжело быть врачевателем душ и нести такую ношу?
— Тяжело. И чем дальше, тем тяжелее. Даже после стихотворения «Ты море», когда началась шумиха, на неделю на меня навалилась депрессия. У меня был определенный масштаб известности, который имел границы, я к ним привык и в них существовал. И внезапно этот масштаб резко увеличился. У меня была апатия, это отразилось на голосе, настроении. Это страшно. Это не так, что вау! Успех! Слава! Это был груз. Пришло много людей — хороших и плохих, увеличился прессинг со стороны хейтеров. Слава Богу, поток сообщений и отклика был таким большим, что негативные просто терялись, не доходили до меня. Как и позитивные частично.
В плане ответственности, для меня изначально были важны отношения с людьми. Просто выдавать какой-то продукт и смотреть со стороны, делайте с ним, что хотите — это не про меня. У меня всегда был интерес к тому, чтобы создавать и вместе со зрителем потом в этом вариться. Я не отделяю себя от того, чем занимаюсь и стараюсь быть максимально близким к людям, для которых это делаю. Я поэтому не беру помощников и ассистентов, которые могли бы сидеть у меня в директе. Мне лично не нравится, когда кто-то пытается вступить со мной в коллаборацию, и при этом пишет не сам, а через помощника. Я считаю, это неуважением к моему времени. Я со всем разбираюсь сам, это моя ответственность, мое детище. И жду того же с другой стороны. На коммуникацию с подписчиками и зрителями уходит много времени. Мне приходит много материала, люди присылают стихи, их надо посмотреть.
Еще активная концертная деятельность. А тот же концерт — это не просто выступил, поклонился, собрал овации и ушел. Я еще после концерта общаюсь, пока люди не разойдутся. Раз им это нужно, ты делаешь. И ты должен быть предельно честен, иначе какая-то показуха.
— Когда вы выбираете стихи, руководствуетесь только сердцем?
— Я выбираю то, что мне понятно, что накладывается на мой жизненный опыт. Со мной это случалось или мне это сейчас актуально. Возникает эмоциональный отклик. Если же присылают что-то, что мне незнакомо и чуждо, я не смогу это прочесть. Это будет игра, когда придется что-то изображать. Это будет ложь, и смысла в этом нет. Второй момент — это животрепещущие, злободневные темы или праздничные. Например, я уже традиционно к 8 Марта каждый год ищу стихотворение, которое передаст настроение. Или еще недавно очень остро стоял вопрос пандемии, многие авторы писали об этом. Многие вещи просачивались в ленту и вызывали у меня отклик, чтобы их прочесть.
— Побывав на нескольких ваших концертах, я заметила несколько четких тенденций. Молодые авторы очень часто обращаются к детству и едва ли не через стих разговаривают с Богом. Почему именно сейчас эти темы так цепляют? Или это уже ваш выбор и близкие вам акценты?
— Очень сложный вопрос. Какое-то время назад я достаточно активно рефлексировал на тему собственного детства. Даже есть сборник рассказов и концертная программа «Система ценностей», с которой я выступал лишь однажды. Она основана на детских воспоминаниях. Почему-то это всегда отзывается… с другой стороны, сейчас среди авторов, которых я читаю, очень много психологов — Аглая Датешидзе, Мария Степанченко. Я даже говорил, что надо ввести рубрику «Стихи психологов». А ведь все, что связано с психологией, предлагает вернуться в детство, там источник.
По поводу Бога — тема для меня личная. У меня случается отклик, и я читаю. Кстати, многие об этом пишут. Ну и, естественно, тема любви, которая превалирует над всеми остальными. Это вообще первичная тема поэзии, все начинают писать стихи, отталкиваясь от опыта влюбленности.
— Чтобы найти жемчужину, надо отсеять горы песка — это аксиома. Давайте измерим лирику физикой — каков процент поэтических находок среди прочитанных вами стихов?
— Поэтических находок мало. Процент очень низкий. Многие чувствуют и видят окружающий мир своим, особенным образом, который мне не близок. Мне говорят, почитайте Есенина. А я не могу читать Есенина, потому что его видение красоты мне чуждо. Как ощущает это Есенин и как вижу я — это разные вещи. Любовь к природе у него и у меня разная, и по-разному передается. Даже Тютчев и Фет мне гораздо ближе. Может, какие-то стихи и стали бы находками, но для меня нет, потому что мне это не близко. Может, и стихотворение хорошее, и слог красивый, но не идет. Но я не могу сказать что мне присылают плохие стихи. Во-первых, я сам не пишу. И когда кто-то из друзей говорит, здесь проблемы с рифмой и ритмом, считает слова в строке — мне это непонятно.
Сама механика, наука стихосложения… я от нее далек. У меня бытовое чтение, я не занимаюсь классической театральной декламацией. Для меня самое главное — донести мысль без посредников, от человека к человеку. Поэтому и возникает отклик даже у людей, которые никогда поэзией не интересовались, потому что с ними говорят по-человечески, по душам, как в жизни. Мне безумно приятно слышать, когда говорят, что полюбили стихи, когда услышали их в моем исполнении. Это первый момент. А второй — действительно мало стихов. Чтобы было и красиво, и осмысленно, и лаконично, без воды, наворотов.
Особенно мало мужских стихов, к сожалению. Думаю, вы сами заметили, что превалирует женская лирика в репертуаре. Женщины пишут и остро, и талантливо и красиво, а мужчины часто занимаются подражательством классике, вплоть до того, что используют много архаизмов, «пушкинских» слов. Поэтому я, в первую очередь, обращаю внимание на стихи, которые присылают мужчины: хочется найти хорошую мужскую ноту в современной поэзии. Она пока минимальна.
— Как складываются ваши отношения с авторами? Бывает ли так, что поэту не нравится ваша трактовка, он не хочет такого прочтения? Вы пытаетесь договориться или расходитесь?
— В большинстве случаев с постоянными авторами я дружу. С каждым у нас история знакомства: прочитал первый стих, дальше пошло, начали вместе выступать. Иногда мои авторы между собой начинают дружить, репостить, пиарить. Образовывается поэтическая тусовка, и это здорово. Откровенно конфликтных ситуаций у меня не возникало. Было однажды, что написала девушка. Я записал ее стихотворение, а она сказала: «Нет. Мне категорически не нравится. Я совершенно о другом писала». Ну, не попал, не совпали. Есть авторы, которые не выходят на связь. Например, он точно знает, что я его читал, но никаких реакций до меня не доходит, автор не репостит записи своих стихов, никак не комментирует. Но это тоже единичные случаи. Я им не пишу, не пытаюсь разобраться. Во-первых, страшно. Вдруг скажут: «Нам не нравится». Но людям ведь нравятся, они начинают читать стихи, подписываться на этих авторов. То есть я делаю для авторов какую-то позитивную работу тоже.
— У вас часто гастроли по городам России, и вы имеете возможность сравнить градус теплоты и открытости публики. Где вам комфортнее всего?
Градус приема увеличивается по мере приближения к европейской части России: Москва, центральная и западная часть… здесь публика готова, здесь очень много культурных событий, здесь умеют принимать, есть «культура потребления» культуры. Что касается восточной части я долго страдал, что в Сибири очень тяжело принимают. Отклик есть, но, скорее, постфактум, где-то письменно. А на концертах нужно прям работать, хотя успехи тоже есть. Если года два назад я выползал с сибирских концертов обессиленный, потому что много отдал, но мало получил, то с каждым разом все лучше, люди привыкают. Я одно время даже думал, не буду ездить по Сибири, здесь тяжело, буду ездить по европейской части, где всегда рады. То есть некая избалованность появилась. Но в следующий момент понял, что это моя ответственность как артиста. Если низкая культура потребления, тебе карты в руки, повышай. Показывай, помогай, и я понемногу начинаю шевелить людей. Например, в Новосибирске уже принимают очень тепло. С такой публикой нужно по-другому работать: большое разговаривать, больше вопросов задавать. Это немного другая модель. Но она помогает людям понять, как можно реагировать: что можно крикнуть из зала, можно хлопать, ничего страшного нет. Так выстраивается взаимодействие. Просто здесь меньше событий, и людей сложнее «раскачать». Думаю, это дело времени и осмысленного подхода к тому, чем ты занимаешься.
А еще влияет работа организаторов. Например, концерт 27 октября в Москве делает компания Roofevents, уже не в первый раз они меня приглашают. И это совершенно другой уровень организации, комфортно и артисту, и зрителям. Одно дело, когда выступление где-то в подвале, где еще шумы со стороны. И совсем другое, когда красивая площадка, хороший звук, никаких кофемашин на фоне, гостей встречают на входе, рассадка. Ничего не отвлекает от того, что происходит на сцене. Именно так будет на моем 27 октября, когда я буду выступать с премьерой программы «Письма издалека» на стихи Артура Ктеяца, в концертном зале «Мир». С удовольствием всех приглашаю на этот концерт, билеты еще есть.