И вторит им фиалка что сгинувшего жалко
Вильям Вордсворт Откровения о бессмертии
Вильям Вордсворт (1770 —1850)
Откровения о бессмертии, навеянные воспоминаниями раннего детства
I
В былое время роща, луг, ручей,
Земля, и всё, что есть на ней,
Казались мне одеты
В небесное сиянье света —
Ярка, свежа была мечта моя.
Не так, как встарь, все видится сейчас
Куда ни гляну я, —
В ночи, при свете дня
От взгляда скрылось то, что радовало глаз.
II
Пусть Радуга горит,
Прекрасен Розы вид,
И всем упоена,
Среди нагих небес глядит Луна,
И звёздной ночью бег
Великолепен рек;
Блистателен Восход, но все ж
Былого не вернёшь,
Я знаю, что Земли померкла мощь навек.
Вокруг щебечут птицы на ветвях
И агнцы радостно идут,
Под звуки тамбуринов тут
Лишь я печальной мыслью удручён,
Но этой скорбной мысли выраженье
Душе моей дарует облегченье,
И снова я силён:
Раскаты Эха слышу я в горах,
Не омрачит весну моя печаль,
На кручах трубы шквалов будят даль,
А ветры будят ото сна поля,
И весела земля,
Всё в мире веселится,
И зверь, и птица,
Когда приходит Май,
Ликуй, Дитя, играй,
Кричи, мой пастушок, твой крик услышать дай!
Блаженные созданья, слышал я,
Как вы перекликались, в этот час
Смеялось небо, радуясь за вас;
В венке цветочном рад
Я разделить стократ
Всю полноту, блаженство бытия!
О злая доля! Был бы я
Угрюм, когда сама Земля
Украсила наряд
Блаженным утром Мая,
И ребятня шалит играя,
И в тысяче долин вокруг,
Куда ни бросишь взгляд,
Цветы раскрылись вдруг
И льнёт Младенец к ласке материнских рук.
Я слышу, слышу, радостно внимая,
Но Поле есть одно, в нём Дерево одно —
Мне говорят о том, что сгинуло давно,
И вторит им фиалка,
Что сгинувшего жалко:
Ужель видений свет сошёл на нет?
И где они сейчас — мечта и славы свет?
Лишь сон и забывание —рожденье
Душа — Звезда, что к жизни восстаёт,
Но мы не знаем, где её заход,
Издалека её явленье,
Не в полном забытье,
Не в полной наготе, —
Но странствуя, как Славы облака,
Снисходим мы от Бога, свысока:
Младенчество есть наш небесный дом!
Пусть с возрастом темницы гуще тени,
Но мальчик видит свет, его исток;
Он рад, и день за днём,
На запад держит путь, забыв восток,
Но юноша — ещё служитель,
Природа — храм его, обитель,
В пути сойдёт как озаренье
Великолепное виденье;
А взрослый наблюдает, как на нет
Мечту низводит злободневный свет.
Земля же наполняет свой подол
Своими радостями, у неё
Нет недостойных целей и своё
Природное желанье:
Бесхитростная няня
Стремится из последних сил,
Чтоб пасынок и узник позабыл
Величье и дворец, откуда снизошёл.
Купается Дитя в блаженствах новых,
Малютка шестилетний, в упоенье
Лежит он среди собственных творений,
Мать не сдержала нежности порыв,
Узором поцелуев вмиг покрыв,
И свет струится из очей отцовых!
У ног его начертанный им план,
Фрагмент мечты о человечьей жизни,
О свадьбе иль веселье,
Похоронах иль тризне
Он будет петь пеан,
Все сердцем овладели
Они, чтобы затем
Любовь, дела, борьбу он в список тем
Включил, однако вскоре
Отбросит, с этих пор
Попробуется в новой роли
С отрадой гордой маленький Актёр,
И с юмором он в молодом задоре /с иронией
Все стадии до немощи и боли,
Что жизнь даёт в избыточном наборе,
Изобразит, как будто бы призванье
Его — бесчисленное подражанье.
Ты, чей скрывает втуне внешний вид
Души безмерность, кто хранит
Наследие, философ ты глубокий,
Среди слепых Всевидящее Око,
Ты глух и нем, читаешь в глубине,
Ты с вечным разумом наедине,
Благой провидец и пророк,
В ком наших истин всех исток,
Чтоб их найти, мы не жалеем сил,
Потеряны во тьме, во тьме могил,
Тебя ж бессмертье пестует храня,
Как Господин Раба, сиянье Дня, —
Заботу не отринь, и ты, Дитя,
Велик в ночи свободой богоданной,
Зачем торопишь пыткой неустанной
Ты годы неизбежного ярма,
С блаженством слепо борешься зачем?
Ведь душу гнёт земной лишь миг спустя
Придавит, и условности затем
Навалятся, как снег и как зима,
Глубокие, почти как жизнь сама!
О радость, что ещё
Жизнь теплится в углях,
Природа помнит всё,
Что скрылось, словно прах.
Я вспоминаю прожитые годы
Всегда с благодарением, хотя
Не то хвалю, что ст;ит — не свободы
Размах, восторг, доверчивость дитя —
На отдыхе, в трудах, и окрылиться
Дано в груди его надежды птице —
Не это воспою,
Петь буду песнь свою
О тех вопросах непрестанных
О смысле, сути мирозданья,
Что ускользает от Созданья,
В мирах блуждающего странных —
Высокие инстинкты естества,
Пред коими ничтожны все сомненья
Дрожащего пред смертью существа,
Когда б не первых чувств волненье,
Воспоминаний смутных тени,
Какими б ни были они,
Всё ж озаряют светом наши дни —
То нашего прозренья вышний свет,
Даёт нам власть сквозь гомон шумных лет
Вобрать мгновенье вечной тишины;
Когда ж те истины пробуждены,
Пребудут навсегда:
Безумному усердью, равнодушью,
Ни Мальчику, ни Мужу,
Всему, что им враждебно, никогда
Не уничтожить их — они всего превыше.
Хотя в сезон затишья,
В глуби материка, на суше,
Всё ж помнят о бессмертном море Души,
Приведшем нас сюда,
Пойдём же к морю, где вода
И где на берегу играют Дети,
Услышим, как рокочут волны о бессмертье.
И вы, Ручьи, Луга, Леса, Холмы,
Не бойтесь, что к вам охладеем мы!
Всем сердцем вашу силу чую;
Под более обыденной взыскую
Жить вашей властью, если б мог.
Люблю ручьёв стремительный поток
Я больше, чем когда был легконог;
Невинный свет вновь явленного дня
Чарует всё меня;
Клубятся на закате облака,
Снимая плёнку грустную с зрачка,
За смертностью следящего всё время —
Стяжало лавры уж другое племя.
Сквозь сердце лишь, которым люди живы,
В котором нежность, страх, любовь и грёзы,
Во мне любой цветок неприхотливый
Рождаёт мысль, глубиннее, чем слёзы.
Текст книги «Английские романтики в переводах Яна Пробштейна»
Автор книги: Джон Китс
Лирика
Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)
Английские романтики в переводах Яна Пробштейна
Уильям Вордсворт (1770–1850)
Откровения о бессмертии, навеянные воспоминаниями раннего детства
В былое время роща, луг, ручей,
Земля, и всё, что есть на ней,
Казались мне одеты
В небесное сиянье света —
Ярка, свежа была мечта моя.
Не так, как встарь, все видится сейчас
Куда ни гляну я, —
В ночи, при свете дня
От взгляда скрылось то, что радовало глаз.
Пусть Радуга горит,
Прекрасен Розы вид,
И всем упоена,
Среди нагих небес глядит Луна,
И звёздной ночью бег
Великолепен рек;
Блистателен Восход, но все ж
Былого не вернёшь,
Я знаю, что Земли померкла мощь навек.
Вокруг щебечут птицы на ветвях
И агнцы радостно идут,
Под звуки тамбуринов тут
Лишь я печальной мыслью удручён,
Но этой скорбной мысли выраженье
Душе моей дарует облегченье,
И снова я силён:
Раскаты Эха слышу я в горах,
Не омрачит весну моя печаль,
На кручах трубы шквалов будят даль,
А ветры будят ото сна поля,
И весела земля,
Всё в мире веселится,
И зверь, и птица,
Когда приходит Май,
Ликуй, Дитя, играй,
Кричи, мой пастушок, твой крик услышать дай!
Блаженные созданья, слышал я,
Как вы перекликались, в этот час
Смеялось небо, радуясь за вас;
В венке цветочном рад
Я разделить стократ
Всю полноту, блаженство бытия!
О злая доля! Был бы я
Угрюм, когда сама Земля
Украсила наряд
Блаженным утром Мая,
И ребятня шалит играя,
И в тысяче долин вокруг,
Куда ни бросишь взгляд,
Цветы раскрылись вдруг
И льнёт Младенец к ласке материнских рук.
Я слышу, слышу, радостно внимая,
Но Поле есть одно, в нём Дерево одно —
Мне говорят о том, что сгинуло давно,
И вторит им фиалка,
Что сгинувшего жалко:
Ужель видений свет сошёл на нет?
И где они сейчас – мечта и славы свет?
Лишь сон и забывание – рожденье
Душа – Звезда, что к жизни восстаёт,
Но мы не знаем, где её заход,
Издалека её явленье,
Не в полном забытье,
Не в полной наготе, —
Но странствуя, как Славы облака,
Снисходим мы от Бога, свысока:
Младенчество есть наш небесный дом!
Пусть с возрастом темницы гуще тени,
Но мальчик видит свет, его исток;
Он рад, и день за днём,
На запад держит путь, забыв восток,
Но юноша – ещё служитель,
Природа – храм его, обитель,
В пути сойдёт как озаренье
Великолепное виденье;
А взрослый наблюдает, как на нет
Мечту низводит злободневный свет.
Земля же наполняет свой подол
Своими радостями, у неё
Нет недостойных целей и своё
Природное желанье:
Бесхитростная няня
Стремится из последних сил,
Чтоб пасынок и узник позабыл
Величье и дворец, откуда снизошёл.
Купается Дитя в блаженствах новых,
Малютка шестилетний, в упоенье
Лежит он среди собственных творений,
Мать не сдержала нежности порыв,
Узором поцелуев вмиг покрыв,
И свет струится из очей отцовых!
У ног его начертанный им план,
Фрагмент мечты о человечьей жизни,
О свадьбе иль веселье,
Похоронах иль тризне
Он будет петь пеан,
Все сердцем овладели
Они, чтобы затем
Любовь, дела, борьбу он в список тем
Включил, однако вскоре
Отбросит, с этих пор
Попробуется в новой роли
С отрадой гордой маленький Актёр,
С иронией он в молодом задоре
Все стадии до немощи и боли,
Что жизнь даёт в избыточном наборе,
Изобразит, как будто бы призванье
Его – бесчисленное подражанье.
Ты, чей скрывает втуне внешний вид
Души безмерность, кто хранит
Наследие, философ ты глубокий,
Среди слепых Всевидящее Око,
Ты глух и нем, читаешь в глубине,
Ты с вечным разумом наедине,
Благой провидец и пророк,
В ком наших истин всех исток,
Чтоб их найти, мы не жалеем сил,
Потеряны во тьме, во тьме могил,
Тебя ж бессмертье пестует храня,
Как Господин Раба, сиянье Дня, —
Заботу не отринь, и ты, Дитя,
Велик в ночи свободой богоданной,
Зачем торопишь пыткой неустанной
Ты годы неизбежного ярма,
С блаженством слепо борешься зачем?
Ведь душу гнёт земной лишь миг спустя
Придавит, и условности затем
Навалятся, как снег и как зима,
Глубокие, почти как жизнь сама!
О радость, что ещё
Жизнь теплится в углях,
Природа помнит всё,
Что скрылось, словно прах.
Я вспоминаю прожитые годы
Всегда с благодарением, хотя
Не то хвалю, что стóит – не свободы
Размах, восторг, доверчивость дитя —
На отдыхе, в трудах, и окрылиться
Дано в груди его надежды птице —
Не это воспою,
Петь буду песнь свою
О тех вопросах непрестанных
О смысле, сути мирозданья,
Что ускользает от Созданья,
В мирах блуждающего странных —
Высокие инстинкты естества,
Пред коими ничтожны все сомненья
Дрожащего пред смертью существа,
Когда б не первых чувств волненье,
Воспоминаний смутных тени,
Какими б ни были они,
Всё ж озаряют светом наши дни —
То нашего прозренья вышний свет,
Даёт нам власть сквозь гомон шумных лет
Вобрать мгновенье вечной тишины;
Когда ж те истины пробуждены,
Пребудут навсегда:
Безумному усердью, равнодушью,
Ни Мальчику, ни Мужу,
Всему, что им враждебно, никогда
Не уничтожить их – они всего превыше.
Хотя в сезон затишья,
В глуби материка, на суше,
Всё ж помнят о бессмертном море Души,
Приведшем нас сюда,
Пойдём же к морю, где вода
И где на берегу играют Дети,
Услышим, как рокочут волны о бессмертье.
И вы, Ручьи, Луга, Леса, Холмы,
Не бойтесь, что к вам охладеем мы!
Всем сердцем вашу силу чую;
Под более обыденной взыскую
Жить вашей властью, если б мог.
Люблю ручьёв стремительный поток
Я больше, чем когда был легконог;
Невинный свет вновь явленного дня
Чарует всё меня;
Клубятся на закате облака,
Снимая плёнку грустную с зрачка,
За смертностью следящего всё время —
Стяжало лавры уж другое племя.
Сквозь сердце лишь, которым люди живы,
В котором нежность, страх, любовь и грёзы,
Во мне любой цветок неприхотливый
Рождает мысль, глубиннее, чем слёзы.
Сэмюэль Тейлор Кольридж (1772–1834)
Эпитафия
Остановись, христианин-прохожий,
И с нежностью в душе, прочти, сын Божий:
Покоится поэт под камнем сим
Иль тот, кто сам себе казался им.
О, помолись за Кольриджа С. Т.,
Кто жизнь свою всю выдохнул в труде,
Чтоб жизнь обрел по смерти, кто в Христе
Лишь милость, не хвалу хотел обресть,
Внимал не славе, но прощенья весть
Услышать жаждал. Делай так же впредь!
Перси Биши Шелли (1792–1822)
Изменчивость
Мы словно тучи на лице луны, —
Они, сияя, мрак разят лучами,
Движенья, блеска, трепета полны,
А ночь, сгущаясь, гасит это пламя.
Мы словно струны позабытых лир, —
Рождая в них нестройное звучанье,
Внезапно лиры пробуждает мир,
Но продолженья нет, и вновь молчанье.
Мы спим. Отравлен сновиденьем сон:
Поражены мы думою одною —
Смеемся ль, плачем, гоним горесть вон,
Любви ль полны, истерзаны ль тоскою —
Различья нет – и радость, и беда
От нас уходят в прошлое мгновенно, —
Вчера не повторится никогда,
Изменчивость пребудет неизменно.
Перси Биши Шелли
Стансы
Иди! Темнеют мох и вереск под луной,
Последний бледный луч до дна осушен тучей,
Иди! Пригонят скоро ветры мрак ночной,
Хрустальный полог скрыт в ночи грядой летучей.
Не мешкай! Прочь! Все голоса зовут: Иди!
Слезою тщетною не умолить любимой,
Вновь в одиночество тебя ведут пути, —
В ночи мерцает взгляд ее неумолимый.
Иди! Иди! В пустынный и печальный дом,
Заброшенный очаг ожги слезой горчайшей,
Гляди, как тени смутные блуждают в доме том,
Веселья грустного сплетай узор тончайший.
Плывет листва лесов опустошенных над тобой,
Еще сверкнут цветы весны росистой под ногами,
Но должен сжечь и мир, и душу холод гробовой,
Где встретится заря с угрюмыми ночами,
Где встретишь ты покой – есть мир и тишина
В полночных тенях туч: смежили ветры крылья,
И океана буйного безмолвна глубина, —
Те, кто живут трудом, движеньем, горем, – опочили.
А ты найдешь покой в могиле, но доколе сад,
Очаг и дом твой озаряет свет видений зыбкий,
В твоих воспоминаньях, думах исподволь звучат
Два голоса и льется свет одной улыбки.
Перси Биши Шелли
Гимн Интеллектуальной Красоте
Незримой грозной Силы тень над нами,
Над миром веет, миру не видна,
По прихоти своей парит она,
Как легкий летний ветер над цветами,
Как лунный луч, скользит над горными лесами, —
Дано сердца ей покорять,
На всем лежит ее печать,
Как в сумерках закатные тона,
Как тучи тень на звездном своде,
Как дальних отзвуки мелодий,
Как дух гармонии случайной,
Что нам стократ милей своею тайной.
Дух Красоты, гармонией доныне
Дела людские, помыслы, мечты
Ты озарял, куда же скрылся ты?
Зачем, покинув нас, поверг в унынье
В долине мрачной слез, что стала нам пустыней?
Зачем над кручей водопада
Не вечна радуги аркада?
И все вернется в лоно темноты,
И на земной ложится день
И смерти, и рожденья тень,
Надежда, страх, и гнев, и страсть
Зачем над человеком взяли власть?
Но горний мир не разрешил сомнений, —
Поэту, мудрецу ответа нет,
Названья Демон, Ангел – только след
Никем еще не познанных явлений,
И тщетны чары, чтоб возвысить до прозрений
Бессильный ум. Для нас порог —
Непостоянство, случай, рок.
Лишь твой, подобный горной дымке, свет
Иль ветерок ночной, что вдруг
Недвижных струн пробудит звук,
Иль блеск ручья в лучах луны
Гармонией утишат наши сны.
Стремился в детстве к духам я душой,
Бродил в лесах пустынных, звёздно-лунных,
И к именам, столь пагубным для юных,
Взывал вопросом вечным голос мой,
Я тени мёртвых звал возвышенной мечтой.
Не видел их – они не вняли,
А я раздумывал в печали
О бытии, когда на звонких струнах
Играют ветры гимн весны
И хоры певчих птиц слышны,
Но вдруг я вскрикнул исступленно,
Твоей благою тенью осененный!
И я поклялся до последних сил
Тебе служить. Ужели пренебрег
Я клятвою? Как прежде, одинок,
Зову на свет из их немых могил
Я тени тысяч дней. Их, призрачных, укрыл
Восторг любви и дум. Виденья,
Деля со мной ночные бденья,
Узнали: быть счастливым я не мог,
Не веря, что ты мир спасешь,
Развеешь рабства мрак и ложь
Дашь, Одинокость, людям то,
Что выразить в словах не смог никто.
Гармонии осенней тишина:
Торжественен и чист полдневный свет,
Сияния такого летом нет,
И в небесах такая глубина,
Что кажется потом несбыточной она.
Подобно тишине природы,
Что юные питала годы,
Даруй покой и мир грядущих лет
Тому, кто чтит и образ твой,
И все, в чем дух явился твой,
Кто магией пленен твоей,
Себя презрел и возлюбил людей.
Перси Биши Шелли
Монблан
Нетленная вселенная явлений
Несет сквозь разум струи быстрых волн,
Мерцает, отражает мрак и тени,
Но вдруг сверкнет родник, сиянья полн, —
То мысли человеческой исток
Едва журчит, как хрупкий ручеёк,
В густых лесах, среди пустынных гор,
Где водопад без устали ревет,
Где с ветром борется могучий бор,
Где вспененный кипит водоворот, —
Река бурлит и рвется на простор.
Долина Арва – мрачная долина,
Ты многоцветна и многоголоса,
Здесь тени туч летят стремглав с утеса,
Паря над бездной, – жуткая картина,
И солнца луч скользит над ледником,
Который опоясал тайный трон, —
Здесь Мощь явилась в образе твоем,
Зарницы озаряют темный склон,
Как молнии в грозу, и над тобой
Нависли сосны мощной чередой,
К ним, детям древности, как древле, мчится
Ветров бесчисленная вереница,
Спеша испить смолистый аромат,
Услышать хор могучих песнопений, —
Торжественных созвучий древний лад,
И, обнимая ширь твоих владений,
Простёрлись своды радужных аркад,
Охватывая быстрое струенье
Воздушных водопадов, чьи покровы
Скрывают смутный образ: странный сон,
Когда угаснут голоса пустыни,
Окутывает мир со всех сторон
Глубокой вечностью, но вмиг готовы
Откликнуться смятению в долине
Ущелья долгим громовым раскатом,
Его по тропам ты ведешь крылатым,
И громыхает эхом котловина, —
Наполнена движеньем постоянным,
Ты головокружительна, Долина!
Казалось, я возвышенным и странным
Восторгом был охвачен, и во мне
Мечты рождали мысли, но извне
Вливалась в разум череда видений,
И я в круговороте непрестанном
Вбирал незамутненный мир явлений.
Дум необузданных крылатый рой
То воспарит над мглой, то в тихий грот
Волшебницы-Поэзии войдёт,
Меж духов и меж теней всех созданий
Твой призрак ищет, смутный образ твой,
Ты в этом гроте всех гостей желанней,
Роясь, витают мысли средь мечтаний,
Пока назад их сердце не зовет.
Великая Вершина, отменяет
Законы лжи и горя – понимает
Его не каждый – в столь высокой сфере
Лишь тот постичь способен твой закон,
Кто сердцем добр, возвышен, умудрен.
Леса, поля, озера и ручьи,
Все, что на чудодейственной земле
Живет, и небосвод, и океан,
Гроза и дождь, и молния в ночи,
Землетрясенье, буря, ураган
И сон без сновидений в зимней мгле,
Объявший нерожденные цветы,
И робость грез, и хрупкие мечты,
Незримых почек яростный рывок
Из ненавистного оцепененья,
Пути людей, их смерти и рожденья,
Все, чем владеть могли б они, их труд, —
Всем существам, что дышат и растут,
Дано родиться и угаснуть в срок.
Однако недоступное, в покое
Живет Могущество от нас вдали,
И этот обнаженный лик земли,
И первозданность гор передо мною, —
Все учит ум пытливый. Ледники,
Как змеи за добычею из нор,
Ползут, не торопясь, по склонам гор,
Где солнце и Мороз нагромоздили,
Как бы в пренебреженье к бренной силе,
Громады ледяные – высоки
Зубцы и шпили, башни, купола,
Незыблемые стены возвела
Столица смерти – нет, не город все же:
Руинами усеяна теснина,
В движенье вечном катится лавина
По склонам гор от края небосклона,
Гигантских сосен строй встречает с дрожью
Лавину льда – там, где прошла она,
Земля истерзана, обнажена,
Расщеплены деревья, непреклонно
Между живым и неживым граница
Отодвигается: и зверь, и птица
Стремятся прочь, и в страхе человек
Жилище покидает навсегда.
Стихия сокрушает без труда
Следы его трудов, и, взяв разбег,
Потоки неуемно мчатся с кручи
Из тайных бездн – в долину, чтоб могучей
Рекою стать и донести дыханье
Далеких и возвышенных краев
До океанских вод и в океане
Навек смешаться с ревом бурунов,
Поток воздушный напитав парами.
Монблан стоит, блистающий снегами,
Торжественно-спокойной полон мощи,
Даря многообразные виденья,
Многоголосьем оглушив долины,
Загадку жизни, смерти и рожденья
Скрывая в тишине безлунной ночи
И в блеске дня, срываются с вершины
Сокрытые от глаз людских лавины.
Горящие закатными огнями,
Пронизанные звездными лучами,
Они смиряют буйный нрав ветров,
Борящихся в тиши. Храня свой кров,
В высоких одиночествах клубится
Невинная безмолвная зарница.
Монблан! Загадочная Мощь явлений,
Повелевающая небесами
И ходом наших бренных размышлений,
Таится здесь. Что сталось бы с тобой,
Со звездами, землею и морями,
Когда бы мы безлюдье и покой
Представили бездушной пустотой?
Перси Биши Шелли
Строки, написанные среди Евганских холмов
Есть в бездонном океане
Скорби, горя и страданий
Много тихих островов,
Где, укрывшись от ветров,
Переводит дух моряк,
Чтобы дальше плыть во мрак:
Нависает небосвод
Тучами над бездной вод,
И свинцовой пеленой
Мгла клубится за кормой.
По пятам за судном мчится
Буря, грозная громница,
Парус рвет, обшивку, снасти,
Разрывает бриг на части,
И корабль, хлебнув сполна,
Смерти зачерпнул со дна,
Погружаясь в глубину,
Словно в сон, идет ко дну,
И во сне, стремясь вперед,
Через вечность он плывет:
В полумраке перед ним,
Смутен и недостижим,
Берег – зыбкая черта,
Отступает, как всегда,
И раздвоен, истомлен
Мореход: не в силах он
Плыть вперед, податься вспять,
Будет зыбь его качать,
Вечный странник, мореход,
В гавань смерти он плывет.
Там, за гранью зыбких вод,
Ждет его любовь едва ли,
Впрочем, вряд ли от печали
Ищет он спасенья в страсти
Или в дружеском участье, —
Грудь пуста, и лед в крови,
Сердце сгинет от любви,
Билась боль в бескровных венах,
Будто бы в тюремных стенах,
Чувства выжжены, побиты
Градом слов, огнем обиды,
Время грубо иссекло
Изможденное чело,
Искривленные уста
Опалила немота,
Так листва под коркой льда
Застывает в пустоте
На декабрьском кусте.
На полночном диком взморье,
Там, где северные зори,
Где стихией многопенной
Шторм ярится неизменный, —
Белый высится костяк,
Словно здесь уснул бедняк,
Не оплаканный никем:
Каменистый берег нем,
Редкий шелестит камыш,
Да кричат на кручах лишь
Чайки, будоража тишь,
Иль водоворот ревет, —
Так поверженный народ
Корчится у ног царя, —
Страшной славою горя,
Скачет тот сквозь павший град,
Где сражался с братом брат, —
Кости здесь теперь лежат,
И бессолнечный рассвет
Сизой мглой прикрыл скелет,
Не ответит он на зов —
Жизни, дум истлел покров.
Да, средь горестей бездонных
Много островков зелёных,
К одному приплыл мой челн,
Легким ветром окрылён,
Слушал я раскат пеана
И грачей призыв гортанный
Над Евганскими холмами, —
Рассекая мглу крылами,
Сизокрыло взмыла стая,
И, величием блистая,
Встало солнце, небосвод
Весь клубился, а восход
Тучи опалил огнём,
И безмерный окоём
Вспыхнул в отблесках лазурных,
Крылья в крапинках пурпурных
Золотым дождём проплыли,
Перистый огонь пролили
На залитый солнцем лес
Средь яснеющих небес,
И вознёсся холм пустынный,
И туман сошёл в теснины —
Над Ломбардскою равниной
Дымки зыблется граница,
Свет лазурный льёт денница
На созвездье городов, —
Словно россыпь островов,
Блещут в море изумрудном,
Лабиринтом многолюдным
Здесь Венеция плывет,
Нежась у отцовских вод:
Амфитриты здесь обитель,
Седовласый повелитель
Вымостил её чертог,
Волны расстелив у ног.
Боже! Над чертой дрожащей
Вод хрустальных круг блестящий,
Красно-огненный, багровый
Дымки разорвал покровы, —
Как в пылающем горниле,
Купола, колонны, шпили,
Загоревшись, озарили
Алтари мерцавших вод
И пронзили небосвод
Огненными языками, —
Словно жертвенное пламя
Древле в храме Аполлона,
Взмыв, коснулось небосклона.
Город светоносный, чадо
Океана и отрада,
А потом его царица,
Над тобой судьба глумится,
Жертвой стать должна ты вскоре,
Ты могла бы кануть в море,
Если бы благая сила
Одр печальный осенила,
Твой, раба рабов, с челом,
Опозоренным клеймом,
Был бы менее печален
Твой конец среди развалин,
Покрывающихся мхами
И зелёными цветами,
Опадут на дно руины,
Станут острова пустынны,
И рыбак, с ветрами споря
Средь заброшенного моря,
Парус распрямит скорей
И веслом взмахнет сильней,
Чтобы мрачный берег твой
Миновать быстрей, покой
Спящих в той пучине звездной
Не тревожа, иль над бездной
Встанут толпы мертвецов,
Смерти выпростав покров.
Кто, подобно мне, взирает,
Как над городом сияют
Башни в золотистой дали,
Те вообразят едва ли,
Что пред ними лишь гробница, —
Там, во чреве копошится
Ком червей в людском обличье,
Впившись в мертвое величье.
Пусть Свобода отряхнет
Кельтов самовластный гнет
И темницы распахнет,
Где с тобой томятся вместе
В унижении, в бесчестье
Сто прекрасных городов, —
Отрешившись от оков,
Вы бы доблести вплели
В солнечный венок земли,
Гордой ратями былыми.
Иль – погибни вместе с ними, —
Вы не сгинете напрасно,
Солнце воссияет властно
Светом Истины, Свободы,
Как цветы, взойдут народы,
Прорастут сквозь темень лет,
Будет пышен их расцвет.
Что ж, погибни – рухнут стены,
Но останутся нетленны,
Как небес твоих покровы,
Что всегда над миром новы,
Долговечней, чем лохмотья
Времени на бренной плоти
Города с печатью горя, —
По волнам скитальца-моря
Поплывут воспоминанья,
Что закончил здесь скитанья
Гордый Лебедь Альбиона, —
Он, гонимый непреклонно
Из земли своей исконной,
Рассекая ураган,
Плыл к тебе, и Океан
Приютил здесь беглеца,
Радость, окрылив певца,
Песней взмыла, перекрыв
Бури громовой порыв.
О, Поэзии Река,
Щедрая во все века,
С незапамятных времен
Ты текла сквозь Альбион
И доныне не щадила
Славные певцов могилы,
Отчего скорбишь ты ныне
О любимце на чужбине;
Город рабский, словно тучей
Омрачавший дух летучий,
Город мертвецов, ответь,
Чем воздашь ему за честь;
Как Гомер бессмертной тенью
Осенил Скамандр, забвенью
Преграждая путь, Шекспир
Эвон озарил и мир,
И божественная сила
Смерть навеки победила,
Как любовь Петрарки ныне
Пламенеет здесь, в долине, —
В негасимом этом свете
Обретает мир бессмертье, —
Так тебя, поэта кров,
Будут славить средь веков,
Падуя, сошел на нет
В ярких залах знанья свет,
И коварный смутный след,
Словно метеор, маня,
Гаснет над могилой дня.
В оны дни под эти своды
Шли паломники-народы,
Светоч твой сиял во мгле
На холодной злой земле, —
Но зажегся в мире ныне
Новый свет, а ты в пустыне:
Деспот грубою пятой
Затоптал огонь святой.
Как в глухой сосновой чаще
Огонек, едва горящий,
Гасит лесоруб норвежский,
Но огонь змеится дерзкий
Огненными языками,
И взревев, коснулось пламя
Свода сумрачных небес,
Озарен безбрежный лес,
Лесоруб простерся в страхе, —
Точно так лежать во прахе,
Тирания, будешь ты:
Ты с надменной высоты
Смотришь на пожар вдали —
Сгинь же в прахе и в пыли!
Полдень снизошел осенний
Припекает зной последний,
Дымки зыбкая вуаль
Мягко застилает даль:
Приглушенное сиянье,
Свет и цвет, благоуханье, ‑
Все смешалось, воздух мглист,
Запотевший аметист
Так сияет иль звезда
В беспредельности, когда
Разорвет небес покровы.
Виноград навис багровый
Над безветренной пустыней,
А вдоль башни сизо-синей
Взмыла дикая лоза
Строем копий в небеса.
На листве – кристаллы слез,
Здесь прошел дитя-Мороз
Легкой утренней стопой,
И размытою чертой
К югу от немой равнины
Громоздятся Апеннины,
Словно острова в оливах
Средь просторов молчаливых,
И покрытые снегами
Вознеслись над облаками
Альпы, будто грея склоны, —
И тогда в мой истомленный
Дух, что замутил родник
Этой песни, вдруг проник,
Снизошел обман святой:
Пусть любовью, красотой
Вечно будет мир согрет,
Да прольется Горний Свет
Музыкой, душой нетленной
Иль моей строкой смятенной
В одиночество вселенной!
Полдень надо мною – вскоре
Встречу вечер на просторе —
Выйдет с юною луной,
Неразлучной со звездой,
С той наперсницею, чей
Свет становится теплей
В блеске солнечных лучей.
А мечты утра, взлетая,
Как ветров крылатых стая,
Покидают островок.
Одиночества челнок
Поплывет к страдальцам вскоре,
И старинный кормчий-Горе
Правит в горестное море.