История учит что ничему не учит суть
Почему история учит нас только тому, что ничему не учит?
Почему история учит нас только тому, что ничему не учит?
Ответ на этот вопрос способен помочь человечеству преодолеть, как вековые разногласия в обществе, так и избежать повторения трагических моментов прошлого. Вот только для этого нужно научиться делать выводы из истории. А это задачка посложнее, чем многим может показаться.
И начальная причина кроется в том, что человечество еще слишком молодо, как культура. Как следствие этого многое из того, что уже сейчас понятно образованной части общества для подавляющей части населения остается тайной за семью печатями. Хотя тайна здесь только в том, что тайны – нет. Нет никакой тайны в ответе на вопрос из заголовка.
Историю нужно – учить. А этим население не занимается. И не просто не занимается, а впадает в иллюзию того что историю знает.
Для начала история — это наука. Именно наука, а не священная корова и не сборник священных религиозных текстов на который нужно смотреть, зазубривать и не дай вам Зевс поменять случайно буковку или при прочтении поставить не там ударение.
Это наука и с ней нужно работать, как с любой другой наукой при помощи все тех же научных методов.
Собственно, сделать то, чего еще ни разу в истории не было. Вообще не было. Никогда и ни в каком обществе. Ни в Римском государстве, ни в Российской Федерации. И тем более этого не было в Советском Союзе.
Последний так и вовсе являлся средоточием идеологического мракобесия, которое не снилось даже инквизиции или любой религии. Российская Империя, глубоко религиозное общество, было куда более научным, чем советский строй.
Парадокс? Безусловно. Но именно так дела и обстоят. Впрочем, парадоксом это является только для тех, кто слабо представляет себе, что такое наука. В целом, а не только история в частности.
Проще говоря – все наше общество. И под «наше» я имею ввиду человечество, как таковое. А не только Россию и русский народ. Ведь недостаточно научить извлекать уроки из прошлого одного русского человека. Толку от этого будет мало, если рядом будет жить поляк/азер/турок, который будет и дальше действовать в чем мать родила. Воз останется на том же самом месте. Где и находится сейчас.
Но речь сейчас не о каких-либо народах в конкретике, а о Человеке. Обычном человеке.
Что человек представляет себе при слове «история»? В лучшем случае у него в голове возникает историография. Античность, Средневековье, современность, туманное будущее. Еще раз повторюсь в лучшем случае. Может и вообще ничего не возникать.
А ведь это все не история. Историография, конечно дисциплина историческая, служит цели обучить. Разделить на отрезки, чтобы было проще понять и выучить. Но никак не является самой историей. Даже близко – нет. Но именно из концепции того, что вся история делится на периоды, которые все мы учили в школе, люди делают вид что знают историю. И отсюда же пытаются извлекать уроки и делать выводы. Даже не делать выводы, а подстраивать все выше под то, что они выводом считают.
Как итог: время необходимое на решение проблемы уходит. А общество из этой логической ловушки выйти не может. А разрубить его подобно Гордееву узлу возможным не представляется. Как следствие нас могут ожидать повторения некоторых трагедий прошлого. Да, чего греха таить многие из них уже повторились и повторяются. Но это тема для отдельного разговора.
А у нас сейчас разговор о не выученных уроках истории.
Вообще любой исторический момент. Да даже тот, в котором я сейчас пишу это только один миг времени. Собственно, это и есть история. 14:20 минут 02 ноября 2020 года в которые пишется данная строчка уже никогда более в истории вселенной не повторятся. Даже если изменится календарь и 2020 год в истории человечества повторится он будет совершенно иным. Ведь человеческие календари и глобальная реальность вещи слабо совместимые. Наш далекий предок живший 2 ноября 2020 года до нашей эры на просторах Русской равнины знать не знал, что живет до нашей эры. Да и знал ли он слово «эра» та еще загадка, но он был. Пусть не русский человек, как мы с вами, а славянин, но он был. Хотя и звать себя мог совершенно по-другому.
Как и те, кто будут писать, читать и жить в 3020 году от Р.Х могут не знать, кто такой Иисус и почему от его рождения мы свой календарь отсчитываем, но они будут. В этом сомневаться тоже не приходится. Вот только для них мы будем далекими людьми из дикого XXI века. Который мы по недоразумению считаем современностью.
К чему это я. История не началась с нами и не закончится на нас. Даже если изменятся календари, сменятся народы, умрут целые галактики. И переписать или изменить ее невозможно. Раз 14:20 минут сменились на 14: 26 минут то этого уже не изменить. Как и не вычеркнуть из истории, моей личной истории, того что эти 5 минут я занят написанием данного материала.
Или вы, не измените уже своей истории, когда потратите 5 минут на чтение и дойдете до этих строк. Эта история уже написана. Будет написана. Вы можете от нее отнекиваться, отбрыкиваться, а можете сделать выводы из написанного. Исходя из собственных интеллектуальных возможностей.
Вот только любой подобный вывод приводит к одному очень неприятному моменту из-за которого большинство отказывается делать выводы из истории, при этом продолжая сетовать на то, что история учит только тому, что ничему не учит.
Невозможно сделать выводы и не задеть при этом чьих либо нежных чувств. Это невозможно. Вера и наука несовместимы. При этом речь идет не о вере во что-либо сверхъестественное, а о вере в какие-либо идеалы. Догмы.
Идеалы приходят и уходят, а научные методы остаются. Базовые во всяком случае. И во всяком случае пока.
Коперник никак не мог представить свою гелиоцентрическую систему мира и при этом не задеть чувств всех верующих в том, что Земля центр вселенной.
Земмлеьвейс никак не мог внедрить запрет на посещение палаты с роженицами студентам после их работы в морге, требование мыть руки с хлоркой перед осмотром беременных, дабы те не заразились родильной горячкой и не задеть при этом чувств, репутации всех тогдашних профессоров и других медиков, которые годами убивали своих пациенток и боялись взять на себя ответственность. На старости лет. В итоге еще 20 лет жизни терялись из-за людского догматизма.
Мы никак не можем сделать выводов из истории и не задеть при этом чувств всех советских людей, которые хотели, как лучше.
Европа никак не сможет решить проблему с мигрантами пока не сделает выводы. Но сделав их ей придется выбрать чьими чувствами пожертвовать. Европейцев или мигрантов.
И так далее.
Хождение по граблям продолжится пока люди будут опираться на догматику, следить за чувствами и не обращать внимание на историю. Историю, какой она является – сплошной прямой причинно-следственных связей, которые взяли свое начало в момент Большого взрыва и закончится вместе с тепловой смертью.
А может и нет. Но об этом пусть физики рассуждают.
Что-же, господа. Отвечая на вопрос «Почему история учит тому, что ничему не учит?» я скажу тоже, что и в начале – «Ее не изучают».
Часть ответа «Почему не изучают» написана выше, остальное уже дело ваше.
«История ничему не учит, но сурово наказывает»
История — это не учительница, а надзирательница:
она ничему не учит, но сурово наказывает
за незнание уроков.
30 лет назад, 8 декабря 1991 года, три человека, представлявших Российскую Федерацию, Украину и Республику Беларусь, подписали в Беловежской пуще соглашения, которые официально оформили распад СССР. Однако распад начался раньше — когда на фоне стремительных изменений на стыке 1980-х и 1990-х годов фактически все высшее советское руководство продемонстрировало непонимание духа времени и свое полное несоответствие вызовам эпохи.
ГЛАВНОЕ И ВТОРОСТЕПЕННОЕ
Шел 1989 год. Я заведовал сводным экономическим отделом Комиссии по экономической реформе Совмина СССР. В стране ухудшалась экономическая ситуация и набирали силу дезинтеграционные политические процессы. Все более сложным становилось взаимодействие между центром и республиками. Союзный договор 1922 года был основой тоталитарного управления государством, в то время как в конце 1980-х в Советском Союзе уже пробивались первые ростки демократии, появилась свобода слова. Все явнее становились признаки архаичности и неэффективности государственной конструкции, созданной большевиками. Состоялся первый Съезд народных депутатов СССР, проходили первые, еще не свободные, но заметно отличавшиеся от безальтернативных советских выборы в верховные советы союзных республик. Стало отчетливо ясно: пришло время реформировать отношения центра с республиками, менять правила совместной жизни.
Осенью 1989 года я доложил эти соображения председателю правительства СССР Николаю Рыжкову и его заместителю Леониду Абалкину, подчеркнув, что для сохранения экономики страны необходим новый союзный договор. На тот момент, работая непосредственно с руководителями правительств союзных республик, я знал, что к движению в этом направлении многие республики уже были готовы. Я попросил Рыжкова обсудить подготовку и заключение нового союзного договора с генеральным секретарем ЦК КПСС Михаилом Горбачевым.
Спустя несколько месяцев, вновь докладывая текущие вопросы Рыжкову, я позволил себе напомнить о моей просьбе переговорить с Горбачевым о необходимости нового союзного договора. «Михаил Сергеевич очень занят. У него визиты, очень много зарубежных делегаций, пленумы ЦК, секретариаты, заседания Политбюро…» — сказал мне председатель правительства. Возвращаясь по кремлевскому коридору к себе в кабинет, я думал о том, что может ждать нашу страну, когда первые ее руководители не отличают главное от второстепенного. И ничего хорошего на ум не приходило.
Таким образом, поскольку к началу 1990 года вопрос обновления основы политической интеграции Союза не рассматривался как ключевой, исторический момент был упущен. Началось отставание от времени.
Вопрос распада политического пространства СССР довольно быстро входил в повестку дня. На этом фоне ухудшалась экономическая ситуация. Я понимал, что в таких условиях особенно важно было сохранить единое экономическое пространство. Так возникла идея подготовки специального экономического договора между союзными республиками. Создание на новых основаниях единого экономического пространства, строительство общей рыночной и конкурентной экономики вместо уже не работавшей плановой казалось мне безусловным велением времени в начале 1990-х, а потому и важнейшим государственным делом. Я полагал, что если экономический союз между республиками будет реализован, то через какое-то время появятся предпосылки и к качественно новому политическому сближению. Тем более уже тогда было очевидно, что мир движется в сторону глобализации. Но высшие советские руководители не понимали этих процессов и хотели повернуть время вспять. Августовский путч 1991 года ярко продемонстрировал это тотальное непонимание времени и несоответствие эпохе.
Сразу после провала ГКЧП Борис Ельцин и Михаил Горбачев предложили мне войти в состав Комитета по управлению народным хозяйством СССР. В качестве одного из трех заместителей председателя комитета я занимался всеми текущими экономическими вопросами в стране. Кроме того, я отвечал за подготовку проекта экономического договора. Вместе со мной над проектом договора и разработкой ряда конкретных экономических соглашений по его реализации работали лучшие специалисты аппарата Совмина СССР.
И вот 18 октября 1991 года в Кремле главы восьми тогда еще союзных республик, а также первый и последний президент СССР подписали Договор об экономическом сообществе (через несколько дней к договору присоединилась Украина — свою подпись поставил украинский премьер-министр, а три балтийские республики подписали протокол соглашения в качестве наблюдателей). В договоре и соглашениях к нему речь шла среди прочего о банковском союзе и рубле как общей валюте, открытых границах и едином таможенном пространстве, общей зоне свободной торговли и согласовании законодательства по приватизации — всего 59 статей на 12 страницах.
Европа к такой модели взаимодействия, к такому уровню интеграции пришла лишь спустя десять лет. У России же и других бывших республик СССР возможность пойти по пути современной для того времени интеграции была еще осенью 1991-го. Движение именно в этом направлении потенциально могло преобразовать центробежные устремления республиканских элит в энергию созидания, а не распада. Ведь речь шла не о политическом контроле из центра, а о реализации экономического потенциала, который несет интеграция. В отличие от европейцев, перед нами не стояло задачи решать фундаментальные проблемы объединения экономик. У нас уже была основа для интеграции: почти семь десятилетий действовала общая советская экономическая система, сложился во многом схожий менталитет. В этой ситуации проще и гораздо эффективнее было построить на принципиально новых основаниях одну общую экономическую систему, чем пятнадцать разных. Это был бы естественный, менее болезненный и гораздо более перспективный переход от советской модели экономики к свободному рынку, частной собственности, реальной конкуренции.
Газета «Известия» от 17 сентября 1991 года
Обсуждать какие-то политические договоренности между почти уже бывшими союзными республиками осенью 1991 года было бессмысленно. Во-первых, потому что согласовывать и подписывать новые договоренности могла только та же высокопоставленная партийная номенклатура (собственно, она и оставалась у власти практически во всех республиках после падения коммунистической системы), представители которой в силу своего ограниченного понимания были просто неспособны прийти к новой политической модели взаимодействия. Во-вторых, после августовского путча в республиках чувствовалось глубокое разочарование в советской системе, и новый союзный договор должен был предложить принципиально новое политическое устройство. В-третьих, ситуация на всем постсоветском пространстве требовала принятия немедленных мер по реанимации экономики, а для этого необходимо было в первую очередь экономическое соглашение. Другими словами, решение о сохранении обновленного Союза на тот момент состояло в заключении экономического договора, который в случае успеха через какое-то время имел бы и политические перспективы.
«РОССИЯ ПОЙДЕТ ОДНА, ОНА НЕ МОЖЕТ ЖДАТЬ»
Но политическое руководство России не собиралось реализовывать подписанные в Кремле соглашения. В начале октября, за несколько дней до подписания Договора об экономическом сообществе, у меня состоялась беседа с Ельциным. Борис Николаевич обсуждал со мной новую экономическую политику. Я спросил, будут ли координироваться вопросы экономического развития с другими республиками, на что Ельцин прямо сказал: «Россия пойдет одна, она не может ждать». А уже 5 ноября помощник Ельцина Геннадий Бурбулис пригласил меня в Белый дом и предложил возглавить правительство РСФСР. На мой вопрос, какая будет экономическая программа, Бурбулис ответил, что Россия будет действовать самостоятельно, а в самые первые дни 1992 года будет одномоментно почти полностью снят контроль за ценами. Я сказал, что это авантюра, которая спровоцирует высокую инфляцию и приведет к резкому спаду производства. Объяснил, что у меня совсем другие представления о том, что необходимо делать, и отказался от предложенного поста. В январе 1992-го «отпустили» цены, гиперинфляция к концу года действительно составила 2600%, а ВВП в последующие три года снизился на 39%.
Экономическая ситуация в стране к концу 1991 года была крайне тяжелая: повсюду царил хаос, дефицит практически всех товаров стал нормой. Тем не менее работал черный рынок и продукты питания были доступны, голод стране не грозил, а годовая инфляция в декабре не превышала 12%. Кроме того, уже был разработан отечественный план реформ — «500 дней». Эта программа была подготовлена в 1989–1991 годах группой российских специалистов и после тщательного обсуждения поддержана авторитетными экономистами мирового уровня. В основе программы лежали малая и средняя приватизация за счет сбережений населения и, как результат, сбалансирование спроса и предложения, а также создание среднего класса предпринимателей и реализация Экономического договора. Правда, у «500 дней» не было реальной поддержки в Вашингтоне. Вероятно, это было связано с тем, что наша экономическая программа в перспективе могла привести к восстановлению некоего обновленного союза, а геополитические расчеты руководства США такого развития не предполагали, поэтому за этим планом не стояли кредиты МВФ (Как и тогда, считаю, что руководство России должно было настаивать на собственной программе. Авторитет России в мире в то время был настолько высок, что мы, без сомнения, могли получить необходимые кредиты под нашу собственную программу, которая гораздо лучше отражала реалии постсоветской экономической ситуации. Непонимание сути необходимых экономических реформ, нежелание в этом разбираться и неверие в свои силы привели к реализации ошибочного для России плана). В том числе по этим причинам отечественная концепция реформ была отвергнута Ельциным и к реализации была принята другая программа — так называемый вашингтонский консенсус. Исполнителем этого плана согласился стать Егор Гайдар.
Меня тогда часто спрашивали, что будет, если одномоментно отделить все республики от России. Для меня сам этот вопрос звучал дико: зачем намеренно разрывать существовавшую десятилетия кооперацию? Но окружавшие Ельцина политики-радикалы настаивали, что если не разорвать на части компартию и КГБ, то не получится ликвидировать союзный центр. Я же считал, что центр следовало сохранить, поскольку общую экономику необходимо перестраивать, а не рвать на части. Мне как экономисту и просто гражданину своей страны намеренная дезинтеграция казалась абсурдной и противоестественной. В декабре 1991 года Комитет по управлению народным хозяйством СССР прекратил свое существование, и я вскоре уехал со своей командой в Нижний Новгород, где вместе с только что назначенным нижегородским губернатором Борисом Немцовым занялся региональной реформой.
Подписанным 18 октября 1991 года в Кремле соглашениям об экономическом сотрудничестве так и не дали реализоваться. А уже в декабре в Беловежской пуще идея экономического договора была уничтожена окончательно. Россия пошла одна. Результатом стала полная конфискация сбережений у населения, тотальное обнищание граждан, а затем, естественно, криминальная приватизация.
После победного завершения Отечественной войны 1812 года Россия вплотную подошла к отмене крепостного права. В 1816–1819 годах сразу в нескольких российских губерниях была отменена личная крепостная зависимость. Царь Александр I намеревался отказаться от крепостного права повсеместно. Это могло стать началом модернизации всего государства. Но российское самодержавие не поняло требования времени и смысла исторического момента и не решилось на этот шаг. На распространявшиеся устремления освободиться от крепостной зависимости самодержавная власть ответила народу буквально: «Бог подаст» (в манифесте об окончании войны от 30 августа 1814 года Александр I написал: «А крестьяне, добрый наш народ, да получат мзду свою от Бога»).
Процесс был прерван на 42 года. Уже в 1825 году произошло восстание декабристов в Петербурге. Один из мятежников, декабрист Александр Бестужев, писал Николаю I из Петропавловской крепости: «…Наполеон вторгся в Россию, и тогда-то народ русский впервые ощутил свою силу; тогда-то пробудилось во всех сердцах чувство независимости, сперва политической, а впоследствии и народной. Вот начало свободомыслия в России». А другой современник тех событий, член тайной организации декабристов «Союз благоденствия» Николай Тургенев, в 1826 году уехавший в Англию и осужденный заочно, отмечал: «Когда неприятель ушел, крепостные крестьяне полагали, что своим героическим сопротивлением французам, мужественным и безропотным перенесением для общего освобождения стольких опасностей и лишений они заслужили свободу. Убежденные в этом, они во многих местностях не хотели признавать власть господ».
Спустя десять лет вопрос о будущем развитии страны был замещен, с одной стороны, борьбой за власть и идеей цареубийства, а с другой — виселицами и каторгой для политических оппонентов. Потом были новые войны на Кавказе, на юге и в Средней Азии. В итоге крепостное право было отменено императором Александром II лишь в 1861 году, после поражения России в Крымской войне. Исторический момент был упущен, маховик истории было не остановить: народовольцы, большевистский переворот 1917 года и десятилетия красного террора — вот плата за непонимание истории и времени.
У каждого времени есть свой смысл, в соответствии с которым надо действовать, и тогда в случае успеха решения могут быть эффективными, их результат — долговременным, достижения — стратегическими. Если не понимать, не чувствовать время, неизбежны тяжелые ошибки.
В конце 1980-х советские реформаторы не осознавали необходимости нового союзного договора для обновления и сохранения государства, что привело к распаду СССР. В 1991 году новое российское руководство не понимало первостепенной важности подписания экономических соглашений, сохранения и использования потенциала интеграции, в результате чего в этот критический для будущего момент вся политика свелась к национализму и кулуарным договоренностям республиканских верхушек о разделе страны. Последствия радикальной дезинтеграции на скорую руку в Беловежской пуще и отказ от экономического договора сказываются по сей день, но это ошибки, которые невозможно исправить.
В ноябре 2020 года в Ханое на саммите Ассоциации государств Юго-Восточной Азии (АСЕАН) 15 государств (Бруней, Вьетнам, Индонезия, Камбоджа, Лаос, Малайзия, Мьянма, Сингапур, Таиланд, Филиппины, Австралия, Китай, Новая Зеландия, Южная Корея и Япония) после девяти лет подготовки подписали соглашение о создании Всестороннего регионального экономического партнерства — зоны свободной торговли (ВРЭП/RCEP). На долю этих стран Юго-Восточной Азии и Океании приходится 32% мирового ВВП, что в сумме исчисляется 28 трлн долларов. Таким образом, был сформирован крупнейший экономический блок в мире. Конкурировать с такой мощью может разве что Северная Америка. Европа после «брекзита», на фоне миграционного кризиса и набирающего силу на континенте крайне правого популизма находится в тяжелой политической и экономической ситуации. В этих условиях шанс обрести качественно новую перспективу, новый прилив экономических сил у Европы появится только при всестороннем сотрудничестве с крупным и сильным партнером. Когда единственно возможным партнером для европейцев останутся США и возникнет американо-европейское экономическое объединение, по своим параметрам сопоставимое с ВРЭП, Россия окажется буквально между молотом и наковальней, зажатая между двумя противостоящими экономическими блоками — американо-европейским и азиатским. Тогда наша страна будет уже не субъектом глобальной политики, а объектом, за территорию и ресурсы которого будет идти борьба.
Именно поэтому Россия заинтересована в интеграции с Европой. В этом случае у нас появится надежная перспектива сохраниться и развиваться как современная страна на прочном фундаменте своих исторических особенностей и культурного своеобразия. Именно в российско-европейской интеграции содержится не только решение проблемы отношений России и Украины, но и путь к безопасному и благополучному будущему для самой России и для Беларуси.
Да и философия европейского развития подразумевает расширение, которое теперь возможно только в одном направлении — на восток. В этом контексте становление российско-европейского мира, основанного на ценностях, свободе, уважении к человеку, жизни без страха, обуздании технического прогресса, опережающего сегодня человеческое сознание, можно назвать главным политическим смыслом первой половины ХХI века. Это не вопрос оценки возможностей в текущей политической ситуации, не вопрос идеологии. С точки зрения большой экономики и безопасной политики интеграция — это как законы природы, объективная реальность, которая существует вне зависимости от нашего отношения к ней. Мы же можем либо учитывать и использовать эту реальность, опираться на нее и идти вперед, либо проигрывать. При этом речь, конечно, идет об интеграции на основе общего понимания прав и свобод человека, реальной демократии и фундаментальных принципов государственного устройства, таких как разделение властей, независимость правосудия, неприкосновенность частной собственности. Это не интеграция по типу членства в ВТО или даже участия в Таможенном союзе. Это стратегия формирования третьего глобального центра силы — российско-европейского — наряду с центрами в Северной Америке и Азии.
«Задача государственного деятеля — слышать шаги Бога, шагающие по истории, и стараться цепляться за Его фалды, когда Он проходит мимо», — писал первый канцлер Германской империи Отто фон Бисмарк. У истории есть содержание, и политик обязан его понимать, обязан чувствовать момент и суть времени. Непонимание этого, несоответствие действий требованиям времени приводят к таким катастрофам, как утрата государства. В ХХ веке Россия пережила это дважды — в 1917 и 1991 годах. И если уроки истории так и не будут поняты и выучены, нам придется расплачиваться и в ХХI веке.