Ивиковы журавли что это
Анализ стихотворения «Ивиковы журавли» Василия Жуковского
В основе «Ивиковых журавлей» Василия Андреевича Жуковского лежит перевод немецкой романтической баллады Фридриха Шиллера.
Стихотворение написано в 1813 году. Его автору в эту пору 30 лет, за плечами военные походы против армии Наполеона в качестве добровольца, выход в отставку по болезни. Личная драма, связанная с отказом родителей его суженой благословить их брак, привела поэта в состояние уныния. Избегая общества, он почти перестал сочинять. По жанру – драма времен античности, баллада, по размеру – четырехстопный ямб со смешанной рифмовкой, 27 строф. В Коринф на ежегодное состязание в честь Посейдона (морского божества) прибывают участники и почтенная публика. Через лес идет «заглохшею тропой» туда и Ивик, «наперсник Аполлона» (божество искусств). Кругом стоит тишина, лишь журавли над его головой, как обычно по осени, летят в Египет. Сам чужестранец, герой просит их покровительства. Между тем, «и зрит убийц перед собой». То были грабители, караулившие странников, шедших в город. «Напрячь он лука не умел»: разбойников было слишком много, а поэт не был искусным воином. «К богам и людям он взывает», наконец, умирая, призывает журавлей в свидетели, и проклинает душегубов: «да грянет Зевесов гром на их главу». Бездыханное тело обнаружено. Друзья горюют, что не удастся Ивику «сосновый положить венец». Это историческая деталь. На Истмийских играх победителя увенчивали венком из сосновых ветвей.
Эпическая трагедия В. Жуковского впервые была опубликована в «Вестнике Европы» в 1814 году. Возмездие для убийц любимца муз – лейтмотив этого произведения.
Василий Жуковский — На Посидонов пир веселый (Ивиковы журавли)
Ивиковы журавли. Написано в 1813 г. Напечатано впервые в журнале «Вестник Европы», 1814, № 3. Перевод баллады Шиллера «Die Kraniche des Ibykus» («Журавли Ивика»). Согласно древнегреческой легенде, странствующий певец Ивик (VI в. до н. э.) был убит на пути к Коринфу, где, по обычаю, раз в два года происходило состязание певцов в честь морского бога Посейдона («На Посидонов пир веселый…»). Предание о том, как благодаря свидетелям-журавлям преступление было раскрыто, известно нам по позднейшему пересказу, сложившемуся через 400 лет после убийства Ивика.
В основе древнегреческой легенды лежит характерная для античного миросозерцания идея возмездия. Шиллер ввел новый мотив — воздействие искусства на человеческую душу. Под впечатлением представляющейся на сцене трагедии Эсхила «Эвмениды», в частности — хора Эринний (богинь мщения), убийцы
теряют самообладание и выдают себя. У Шиллера убийцы, сидящие в верхних рядах, видят летящих журавлей («Смотри, смотря, Тимофей!»); у Жуковского они еще только слышат их приближающийся крик («Парфений, слышишь. крик вдали»). Впечатление ужаса, производимого пением Эвменид, Жуковским усилено. Он вводит выражение «сверкая взором», эпитеты «диким
хором», «в сердца
вонзающим
боязнь».
Василий Жуковский — На Посидонов пир веселый (Ивиковы журавли)
На Посидонов пир веселый, Куда стекались чада Гелы Зреть бег коней и бой певцов, №4 Шел Ивик, скромный друг богов. Ему с крылатою мечтою Послал дар песней Аполлон: И с лирой, с легкою клюкою, №8 Шел, вдохновенный, к Истму он.
Уже его открыли взоры Вдали Акрокоринф и горы, Слиянны с синевой небес. №12 Он входит в Посидонов лес… Все тихо: лист не колыхнется; Лишь журавлей по вышине Шумящая станица вьется №16 В страны полуденны к весне.
«О спутники, ваш рой крылатый, Досель мой верный провожатый, Будь добрым знамением мне. №20 Сказав: прости! родной стране, Чужого брега посетитель,
Ищу приюта, как и вы; Да отвратит Зевес-хранитель №24 Беду от странничьей главы».
И с твердой верою в Зевеса Он в глубину вступает леса; Идет заглохшею тропой… №28 И зрит убийц перед собой. Готов сразиться он с врагами; Но час судьбы его приспел: Знакомый с лирными струнами, №32 Напрячь он лука не умел.
К богам и к людям он взывает… Лишь эхо стоны повторяет — В ужасном лесе жизни нет. №36 «И так погибну в цвете лет, Истлею здесь без погребенья И не оплакан от друзей; И сим врагам не будет мщенья, №40 Ни от богов, ни от людей».
И он боролся уж с кончиной… Вдруг… шум от стаи журавлиной; Он слышит (взор уже угас) №44 Их жалобно-стенящий глас. «Вы, журавли под небесами, Я вас в свидетели зову! Да грянет, привлеченный вами, №48 Зевесов гром на их главу».
И труп узрели обнаженный: Рукой убийцы искаженны Черты прекрасного лица. №52 Коринфский друг узнал певца. «И ты ль недвижим предо мною? И на главу твою, певец, Я мнил торжественной рукою №56 Сосновый положить венец».
С подъятой, может быть, главою, Между шумящею толпою, Злодей сокрыт в сей самый час №76 И хладно внемлет скорби глас; Иль в капище, склонив колени, Жжет ладан гнусною рукой; Или теснится на ступени №80 Амфитеатра за толпой,
Где, устремив на сцену взоры (Чуть могут их сдержать подпоры), Пришед из ближних, дальних стран, №84 Шумя, как смутный океан, Над рядом ряд, сидят народы; И движутся, как в бурю лес, Людьми кипящи переходы, №88 Всходя до синевы небес.
И кто сочтет разноплеменных, Сим торжеством соединенных? Пришли отвсюду: от Афин, №92 От древней Спарты, от Микин, С пределов Азии далекой, С Эгейских вод, с Фракийских гор… И сели в тишине глубокой, №96 И тихо выступает хор.
По древнему обряду, важно, Походкой мерной и протяжной, Священным страхом окружен, №100 Обходит вкруг театра он. Не шествуют так персти чада; Не здесь их колыбель была. Их стака дивная громада №104 Предел земного перешла.
Идут с поникшими главами И движут тощими руками Свечи, от коих темный свет; №108 И в их ланитах крови нет; Их мертвы лица, очи впалы; И свитые меж их власов Эхидпы движут с свистом жалы, №112 Являя страшный ряд зубов.
И стали вкруг, сверкая взором; И гимн запели диким хором, В сердца вонзающий боязнь; №116 И в нем преступник слышит: казнь! Гроза души, ума смутитель, Эринний страшный хор гремит; И, цепенея, внемлет зритель; №120 И лира, онемев, молчит:
«Блажен, кто незнаком с виною, Кто чист младенчески душою! Мы не дерзнем ему вослед; №124 Ему чужда дорога бед… Но вам, убийцы, горе, горе! Как тень, за вами всюду мы, С грозою мщения во взоре, №128 Ужасные созданья тьмы.
Не мнится скрыться — мы с крылами; Вы в лес, вы в бездну — мы за вами; растерзанных бросаем в прах. №132 Вам покаянье не защита; Ваш стон, ваш плач — веселье нам; Терзать вас будем до Коцита, Но не покинем вас и там».
№136 И песнь ужасных замолчала; И над внимавшими лежала, Богинь присутствием полна, Как над могилой, тишина. №140 И тихой, мерною стопою Они обратно потекли, Склонив главы, рука с рукою, И скрылись медленно вдали.
№144 И зритель — зыблемый сомненьем Меж истиной и заблужденьем — Со страхом мнит о Силе той, Которая, во мгле густой №148 Скрываяся, неизбежима, Вьет нити роковых сетей, Во глубине лишь сердца зрима, Но скрыта от дневных лучей.
№152 И все, и все еще в молчанье… Вдруг на ступенях восклицанье: «Парфений, слышишь. Крик вдали — То Ивоковы журавли. » №156 И небо вдруг покрылось тьмою; И воздух весь от крыл шумит; И видят… черной полосою Станица журавлей летит.
№160 «Что? Ивак. » Все поколебалось — И имя Ивака помчалось Из уст в уста… шумит народ, Как бурная пучина вод. №164 «Наш добрый Ивак! наш сраженный Врагом незнаемым поэт. Что, что в сем слове сокровенно? И что сих журавлей полет?»
№168 И всем сердцам в одно мгновенье, Как будто свыше откровенье, Блеснула мысль: «Убийца тут; То Эвменид ужасных суд; №172 Отмщенье за певца готово; Себе преступник изменил. К суду и тот, кто молвил слово, И тот, кем он внимаем был!»
Сочинение Баллада «Ивиковы журавли»
Жуковский
1.в лирических стихотворениях фета незнакомое, единственное и неповторимое событие ощущается как знакомое, как близкое тебе, быть может, даже бывшее и с тобой. это ощущение и составляет один из секретов того особенного, радостного и высокого воздействия, которое производит стихотворение на читателя.
2.может быть, потому, что белые лепестки цветущих яблонь и вишен так похожи на снег? а еще май «свеж и чист» своей юной, едва распустившейся зеленью, обилием света и легкостью, прозрачностью воздуха, еще не узнавшего, что такое изнурительная жара. именно в этом месяце весна предстает перед нами во всей красе: какая ночь! все звезды до единой тепло и кротко в душу смотрят вновь, и в воздухе за песнью соловьиной разносятся тревога и любовь. конкретные образы: звезды, соловьиная песня. слова поэта противоречивы, от них веет загадкой, которую сможет разгадать лишь тот, кто сам пережил нечто подобное. 1ерой пейзажной лирики фета всегда растворен в природе, является ее неотъемлемой частью, именно поэтому стихи фета заключают в себе такую точность и одновременно неуловимость образов, удивительную лиричность и красоту в описании природы. 3.фет и его лирический герой стремятся постичь красоту и таинственность этой чудесной ночи, и стихотворение обретает все большую точность, приближаясь к пейзажной зарисовке: березы ждут. их лист застенчиво манит и тешит взор. они дрожат. так деве новобрачной и радостен и чужд ее убор. как тонко подмечена каждая деталь! ничто не ускользнуло отвнимательного взгляда автора.
4.многие из его стихов положены на музыку. фет воспевает любовь и красоту в каждом своем стихотворении. описание природы в его стихах удивительно тонко, поэзия фета передает неуловимые изменения в природе, и в его стихах все живое отражается в движении.
Сюжет
Поэт Ивик был смертельно ранен убийцами (по исходной легенде, подосланными к нему властителями, недовольными его популярностью в народе, — этот мотив в балладе отражения не нашёл) в безлюдном месте по дороге на Истмийские игры. Умирая, Ивик увидел в небе стаю журавлей и воззвал к ней с просьбой изобличить убийц. Множество людей, собравшихся на игры, были потрясены и возмущены убийством, однако не видели способа его раскрыть. Перед собравшимися была разыграна трагедия «Эвмениды» со впечатляющим хором эриний, поющим о неотвратимости возмездия преступникам. Бесчисленные зрители замерли, осмысляя представление, и в это время вдали раздался журавлиный клик — и тут один из убийц вскрикнул, обращаясь к другому: «То Ивиковы журавли!» — таким образом изобличив себя. Выдавшие себя преступники были немедленно приговорены к смертной казни.
Шиллер описывает кульминацию так:
То Ивиковы журавли. » И небо вдруг покрылось тьмою; И воздух весь от крыл шумит; И видят… чёрной полосою Станица журавлей летит.
«Ивиковы журавли» краткое содержание
«И́виковы журавли» (нем. Die Kraniche des Ibykus) — баллада Фридриха Шиллера (1797). Баллада пересказывает легендарный сюжет о том, что убийцу поэта Ивика видели чёрные журавли и позже указали на него перед собранием всех греков.
«Ивиковы журавли» краткое содержание
На Истмийские игры, которые проводились в честь Посейдона, шел Ивик, известный своей дружбой с богами. Он хотел увидеть забег лошадей и поучаствовать в соревновании среди певцом. Песенным талантом Ивика наградил бог Аполлон, поэтому юноша вооружился лирой и легким посохом и отправился в Истму. Когда он подошел к Посидонову лесу, уже вдали виднелись Акрокоринф и горы. Вокруг была тишина, только в небе летел ключ журавлей, направляющийся в теплые края. Ивик обратился к птицам, чтобы они стали ему хорошей приметой перед соревнованиями, ведь они также везде ищут приюта. Он воззвал к Зевсу, чтобы тот охранял странников от разных бед.
Ивик идет по лесу глухой тропинкой и встречает на своем пути убийц. Он готов был защищаться, но умел только упражняться со струнами лиры, а не с луком. Ивик обращается к богам и людям со словами сожаленья, ведь он умрет молодым, не будучи похоронен и оплакан друзьями, а убийцы никем не будут наказаны. Перед самой смертью он вновь услышал журавлей. Ивик обращается к ним, как к свидетелям, чтобы они накликали гром Зевса на голову врагов. Вскоре труп певца был обнаружен, его прекрасное лицо было обезображено, и лишь коринфский друг смог его опознать.
Приятель очень опечален кончиной Ивика, ведь он уже представлял, как будет певцу одевать на голову сосновый венец победителя на играх. Вся Греция опечалена смертью наперсника Аполлона и требует смертельной казни, чтобы род убийц не продолжался. Люди ругают богов в Посидоновом храме, поскольку не знают врага в лицо. Они размышляют, кто мог совершить преступление: бандит, презренный или тайный враг. Только солнце знало правду, видя все с высоты. Может быть, среди возмущенной толпы находился и убийца, хладнокровно наблюдавший за происходящим, или преклоняет колени в капище и поджигает ладан, или стоит на ступеньках Амфитеатра за спинами людей. Народу собралось очень много: из ближних и дальних земель, из Афин, Спарты, Микин, Азии, Эгейского моря и Фракийских гор. По традиции, чтобы почтить умершего, выступающий хор должен был пройти медленной ходой с опущенными головами по внутреннему периметру амфитеатра. Дальше поющие стали в круг и запели гимн о казни для убийцы, облаженности невиновного, о страшной мести, неотступной как тень. Они уверяли, что не примут покаянье, а от плача и страданий врага будут веселиться.
Когда гимн завершился, народ застыл в тишине, а хор неспешно удалился. Неожиданно все услышали журавлей, небо стало темным от большого количества птиц, воздух наполнился шумом крыльев. Один из убийц не выдержал и вскрикнул, что это журавли Ивика, таким образом выдав себя. Птицы указали на злодеев. Хоть они покаялись и плакали, но их судьи приговорили к смертельной казни.
Влияние
Образ ивиковых журавлей
получил широкое распространение в русской литературе и культуре. В частности, его использовал Иосиф Бродский в стихотворении «Два часа в резервуаре»:
Фройляйн, скажите: вас ист дас «инкубус»?
Инкубус дас ист айне кляйне глобус. Нох гроссер дихтер Гёте задал ребус. Унд ивиковы злые журавли, из веймарского выпорхнув тумана, ключ выхватили прямо из кармана. И не спасла нас зоркость Эккермана.
И мы теперь, матрозен, на мели.
Бард Григорий Данской написал песню «Ивиковы журавли», упоминание об этой легенде содержится в книге «Дорога уходит в даль…» Александры Бруштейн, в детективе «Тушканчик в бигудях» Дарьи Донцовой, в песне «Транзитная пуля» группы «Зимовье Зверей» и т. д.
Василий Жуковский — Ивиковы журавли: Стих
На Посидонов пир веселый,
Куда стекались чада Гелы
Зреть бег коней и бой певцов,
Шел Ивик, скромный друг богов.
Ему с крылатою мечтою
Послал дар песней Аполлон:
И с лирой, с легкою клюкою,
Шел, вдохновенный, к Истму он.
Уже его открыли взоры
Вдали Акрокоринф и горы,
Слиянны с синевой небес.
Он входит в Посидонов лес…
Все тихо: лист не колыхнется;
Лишь журавлей по вышине
Шумящая станица вьется
В страны полуденны к весне.
«О спутники, ваш рой крылатый,
Досель мой верный провожатый,
Будь добрым знамением мне.
Сказав: прости! родной стране,
Чужого брега посетитель,
Ищу приюта, как и вы;
Да отвратит Зевес-хранитель
Беду от странничьей главы».
И с твердой верою в Зевеса
Он в глубину вступает леса;
Идет заглохшею тропой…
И зрит убийц перед собой.
Готов сразиться он с врагами;
Но час судьбы его приспел:
Знакомый с лирными струнами,
Напрячь он лука не умел.
К богам и к людям он взывает…
Лишь эхо стоны повторяет —
В ужасном лесе жизни нет.
«И так погибну в цвете лет,
Истлею здесь без погребенья
И не оплакан от друзей;
И сим врагам не будет мщенья
Ни от богов, ни от людей».
И он боролся уж с кончиной…
Вдруг… шум от стаи журавлиной;
Он слышит (взор уже угас)
Их жалобно-стенящий глас.
«Вы, журавли под небесами,
Я вас в свидетели зову!
Да грянет, привлеченный вами,
Зевесов гром на их главу»
И труп узрели обнаженный:
Рукой убийцы искаженны
Черты прекрасного лица.
Коринфский друг узнал певца.
«И ты ль недвижим предо мною?
И на главу твою, певец,
Я мнил торжественной рукою
Сосновый положить венец».
И внемлют гости Посидона,
Что пал наперсник Аполлона…
Вся Греция поражена;
Для всех сердец печаль одна.
И с диким ревом исступленья
Пританов окружил народ,
И вопит: «Старцы, мщенья, мщенья!
Злодеям казнь, их сгибни род!»
С подъятой, может быть, главою,
Между шумящею толпою,
Злодей сокрыт в сей самый час
И хладно внемлет скорби глас;
Иль в капище, склонив колени,
Жжет ладан гнусною рукой;
Или теснится на ступени
Амфитеатра за толпой,
Где, устремив на сцену взоры
(Чуть могут их сдержать подпоры),
Пришед из ближних, дальних стран,
Шумя, как смутный океан,
Над рядом ряд, сидят народы;
И движутся, как в бурю лес,
Людьми кипящи переходы,
Всходя до синевы небес.
И кто сочтет разноплеменных,
Сим торжеством соединенных?
Пришли отвсюду: от Афин,
От древней Спарты, от Микин,
С пределов Азии далекой,
С Эгейских вод, с Фракийских гор.
И сели в тишине глубокой,
И тихо выступает хор3.
По древнему обряду, важно,
Походкой мерной и протяжной,
Священным страхом окружен,
Обходит вкруг театра он.
Не шествуют так персти чада;
Не здесь их колыбель была.
Их стана дивная громада
Предел земного перешла.
Идут с поникшими главами
И движут тощими руками
Свечи, от коих темный свет;
И в их ланитах крови нет;
Их мертвы лица, очи впалы;
И свитые меж их власов
Эхидны движут с свистом жалы,
Являя страшный ряд зубов.
И стали вкруг, сверкая взором;
И гимн запели диким хором,
В сердца вонзающий боязнь;
И в нем преступник слышит: казнь!
Гроза души, ума смутитель,
Эринний страшный хор гремит;
И, цепенея, внемлет зритель;
И лира, онемев, молчит:
«Блажен, кто незнаком с виною,
Кто чист младенчески душою!
Мы не дерзнем ему вослед;
Ему чужда дорога бед…
Но вам, убийцы, горе, горе!
Как тень, за вами всюду мы,
С грозою мщения во взоре,
Ужасные созданья тьмы.
Не мните скрыться — мы с крылами;
Вы в лес, вы в бездну — мы за вами;
И, спутав вас в своих сетях,
Растерзанных бросаем в прах.
Вам покаянье не защита;
Ваш стон, ваш плач — веселье нам;
Терзать вас будем до Коцита,
Но не покинем вас и там».
И песнь ужасных замолчала;
И над внимавшими лежала,
Богинь присутствием полна,
Как над могилой, тишина.
И тихой, мерною стопою
Они обратно потекли,
Склонив главы, рука с рукою,
И скрылись медленно вдали.
И зритель — зыблемый сомненьем
Меж истиной и заблужденьем —
Со страхом мнит о Силе той,
Которая, во мгле густой
Скрывался, неизбежима,
Вьет нити роковых сетей,
Во глубине лишь сердца зрима,
Но скрыта от дневных лучей.
И всё, и всё еще в молчанье…
Вдруг на ступенях восклицанье:
«Парфений, слышишь. Крик вдали —
То Ивиковы журавли. »
И небо вдруг покрылось тьмою;
И воздух весь от крыл шумит;
И видят… черной полосою
Станица журавлей летит.
«Что? Ивик. » Все поколебалось —
И имя Ивика помчалось
Из уст в уста… шумит народ,
Как бурная пучина вод.
«Наш добрый Ивик! наш сраженный
Врагом незнаемым поэт.
Что, что в сем слове сокровенно?
И что сих журавлей полет?»
И всем сердцам в одно мгновенье,
Как будто свыше откровенье,
Блеснула мысль: «Убийца тут;
То Эвменид ужасных суд;
Отмщенье за певца готово;
Себе преступник изменил.
К суду и тот, кто молвил слово,
И тот, кем он внимаем был!»
Анализ стихотворения «Ивиковы журавли» Жуковского
В основе «Ивиковых журавлей» Василия Андреевича Жуковского лежит перевод немецкой романтической баллады Фридриха Шиллера.
Стихотворение написано в 1813 году. Его автору в эту пору 30 лет, за плечами военные походы против армии Наполеона в качестве добровольца, выход в отставку по болезни. Личная драма, связанная с отказом родителей его суженой благословить их брак, привела поэта в состояние уныния. Избегая общества, он почти перестал сочинять. По жанру – драма времен античности, баллада, по размеру – четырехстопный ямб со смешанной рифмовкой, 27 строф. В Коринф на ежегодное состязание в честь Посейдона (морского божества) прибывают участники и почтенная публика. Через лес идет «заглохшею тропой» туда и Ивик, «наперсник Аполлона» (божество искусств). Кругом стоит тишина, лишь журавли над его головой, как обычно по осени, летят в Египет. Сам чужестранец, герой просит их покровительства. Между тем, «и зрит убийц перед собой». То были грабители, караулившие странников, шедших в город. «Напрячь он лука не умел»: разбойников было слишком много, а поэт не был искусным воином. «К богам и людям он взывает», наконец, умирая, призывает журавлей в свидетели, и проклинает душегубов: «да грянет Зевесов гром на их главу». Бездыханное тело обнаружено. Друзья горюют, что не удастся Ивику «сосновый положить венец». Это историческая деталь. На Истмийских играх победителя увенчивали венком из сосновых ветвей.
Эпическая трагедия В. Жуковского впервые была опубликована в «Вестнике Европы» в 1814 году. Возмездие для убийц любимца муз – лейтмотив этого произведения.
Сюжетный анализ баллады Жуковского «Ивиковы журавли»
Сюжет
Поэт Ивик был смертельно ранен убийцами (по исходной легенде, подосланными к нему властителями, недовольными его популярностью в народе, — этот мотив в балладе отражения не нашёл) в безлюдном месте по дороге на Истмийские игры. Умирая, Ивик увидел в небе стаю журавлей и воззвал к ней с просьбой изобличить убийц. Множество людей, собравшихся на игры, были потрясены и возмущены убийством, однако не видели способа его раскрыть. Перед собравшимися была разыграна трагедия «Эвмениды» со впечатляющим хором эриний, поющим о неотвратимости возмездия преступникам. Бесчисленные зрители замерли, осмысляя представление, и в это время вдали раздался журавлиный клик — и тут один из убийц вскрикнул, обращаясь к другому: «То Ивиковы журавли!» — таким образом изобличив себя. Выдавшие себя преступники были немедленно приговорены к смертной казни.
Шиллер описывает кульминацию так:
«Парфений, слышишь. Крик вдали —
То Ивиковы журавли. » И небо вдруг покрылось тьмою; И воздух весь от крыл шумит; И видят… чёрной полосою Станица журавлей летит.
«Ивиковы журавли» В. Жуковский
На Посидонов пир веселый, Куда стекались чада Гелы Зреть бег коней и бой певцов, Шел Ивик, скромный друг богов. Ему с крылатою мечтою Послал дар песней Аполлон: И с лирой, с легкою клюкою, Шел, вдохновенный, к Истму он.
Уже его открыли взоры Вдали Акрокоринф и горы, Слиянны с синевой небес. Он входит в Посидонов лес… Все тихо: лист не колыхнется; Лишь журавлей по вышине Шумящая станица вьется В страны полуденны к весне.
«О спутники, ваш рой крылатый, Досель мой верный провожатый, Будь добрым знамением мне. Сказав: прости! родной стране, Чужого брега посетитель, Ищу приюта, как и вы; Да отвратит Зевес-хранитель Беду от странничьей главы».
И с твердой верою в Зевеса Он в глубину вступает леса; Идет заглохшею тропой… И зрит убийц перед собой. Готов сразиться он с врагами; Но час судьбы его приспел: Знакомый с лирными струнами, Напрячь он лука не умел.
К богам и к людям он взывает… Лишь эхо стоны повторяет – В ужасном лесе жизни нет. «И так погибну в цвете лет, Истлею здесь без погребенья И не оплакан от друзей; И сим врагам не будет мщенья Ни от богов, ни от людей».
И он боролся уж с кончиной… Вдруг… шум от стаи журавлиной; Он слышит (взор уже угас) Их жалобно-стенящий глас. «Вы, журавли под небесами, Я вас в свидетели зову! Да грянет, привлеченный вами, Зевесов гром на их главу»
И труп узрели обнаженный: Рукой убийцы искаженны Черты прекрасного лица. Коринфский друг узнал певца. «И ты ль недвижим предо мною? И на главу твою, певец, Я мнил торжественной рукою Сосновый положить венец».
И внемлют гости Посидона, Что пал наперсник Аполлона… Вся Греция поражена; Для всех сердец печаль одна. И с диким ревом исступленья Пританов окружил народ, И вопит: «Старцы, мщенья, мщенья! Злодеям казнь, их сгибни род!»
С подъятой, может быть, главою, Между шумящею толпою, Злодей сокрыт в сей самый час И хладно внемлет скорби глас; Иль в капище, склонив колени, Жжет ладан гнусною рукой; Или теснится на ступени Амфитеатра за толпой,
Где, устремив на сцену взоры (Чуть могут их сдержать подпоры), Пришед из ближних, дальних стран, Шумя, как смутный океан, Над рядом ряд, сидят народы; И движутся, как в бурю лес, Людьми кипящи переходы, Всходя до синевы небес.
И кто сочтет разноплеменных, Сим торжеством соединенных? Пришли отвсюду: от Афин, От древней Спарты, от Микин, С пределов Азии далекой, С Эгейских вод, с Фракийских гор. И сели в тишине глубокой, И тихо выступает хор.
По древнему обряду, важно, Походкой мерной и протяжной, Священным страхом окружен, Обходит вкруг театра он. Не шествуют так персти чада; Не здесь их колыбель была. Их стана дивная громада Предел земного перешла.
Идут с поникшими главами И движут тощими руками Свечи, от коих темный свет; И в их ланитах крови нет; Их мертвы лица, очи впалы; И свитые меж их власов Эхидны движут с свистом жалы, Являя страшный ряд зубов.
И стали вкруг, сверкая взором; И гимн запели диким хором, В сердца вонзающий боязнь; И в нем преступник слышит: казнь! Гроза души, ума смутитель, Эринний страшный хор гремит; И, цепенея, внемлет зритель; И лира, онемев, молчит:
«Блажен, кто незнаком с виною, Кто чист младенчески душою! Мы не дерзнем ему вослед; Ему чужда дорога бед… Но вам, убийцы, горе, горе! Как тень, за вами всюду мы, С грозою мщения во взоре, Ужасные созданья тьмы.
Не мните скрыться – мы с крылами; Вы в лес, вы в бездну – мы за вами; И, спутав вас в своих сетях, Растерзанных бросаем в прах. Вам покаянье не защита; Ваш стон, ваш плач – веселье нам; Терзать вас будем до Коцита, Но не покинем вас и там».
И песнь ужасных замолчала; И над внимавшими лежала, Богинь присутствием полна, Как над могилой, тишина. И тихой, мерною стопою Они обратно потекли, Склонив главы, рука с рукою, И скрылись медленно вдали.
И зритель – зыблемый сомненьем Меж истиной и заблужденьем – Со страхом мнит о Силе той, Которая, во мгле густой Скрывался, неизбежима, Вьет нити роковых сетей, Во глубине лишь сердца зрима, Но скрыта от дневных лучей.
И всё, и всё еще в молчанье… Вдруг на ступенях восклицанье: «Парфений, слышишь. Крик вдали – То Ивиковы журавли. » И небо вдруг покрылось тьмою; И воздух весь от крыл шумит; И видят… черной полосою Станица журавлей летит.
«Что? Ивик. » Все поколебалось – И имя Ивика помчалось Из уст в уста… шумит народ, Как бурная пучина вод. «Наш добрый Ивик! наш сраженный Врагом незнаемым поэт. Что, что в сем слове сокровенно? И что сих журавлей полет?»
И всем сердцам в одно мгновенье, Как будто свыше откровенье, Блеснула мысль: «Убийца тут; То Эвменид ужасных суд; Отмщенье за певца готово; Себе преступник изменил. К суду и тот, кто молвил слово, И тот, кем он внимаем был!»
Влияние
Образ ивиковых журавлей
получил широкое распространение в русской литературе и культуре. В частности, его использовал Бродский в стихотворении «Два часа в резервуаре»:
Фройляйн, скажите: вас ист дас «инкубус»?
Инкубус дас ист айне кляйне глобус. Нох гроссер дихтер Гёте задал ребус. Унд ивиковы злые журавли, из веймарского выпорхнув тумана, ключ выхватили прямо из кармана. И не спасла нас зоркость Эккермана.
И мы теперь, матрозен, на мели.
Бард Григорий Данской написал песню «Ивиковы журавли», упоминание об этой легенде содержится в книге А. Я. Бруштейн «Дорога уходит в даль…», в детективе Дарьи Донцовой «Тушканчик в бигудях», в песне группы «Зимовье Зверей» «Транзитная пуля» и т. д.
Отрывок, характеризующий Ивиковы журавли
LiveInternetLiveInternet
Василий Андреевич Жуковский
На Посидонов пир веселый, Куда стекались чада Гелы Зреть бег коней и бой певцов, Шел Ивик, скромный друг богов. Ему с крылатою мечтою Послал дар песней Аполлон: И с лирой, с легкою клюкою, Шел, вдохновенный, к Истму он.
Уже его открыли взоры Вдали Акрокоринф и горы, Слиянны с синевой небес. Он входит в Посидонов лес… Все тихо: лист не колыхнется; Лишь журавлей по вышине Шумящая станица вьется В страны полуденны к весне.
«О спутники, ваш рой крылатый, Досель мой верный провожатый, Будь добрым знамением мне. Сказав: прости! родной стране, Чужого брега посетитель, Ищу приюта, как и вы; Да отвратит Зевес-хранитель Беду от странничьей главы».
И с твердой верою в Зевеса Он в глубину вступает леса; Идет заглохшею тропой… И зрит убийц перед собой. Готов сразиться он с врагами; Но час судьбы его приспел: Знакомый с лирными струнами, Напрячь он лука не умел.
К богам и к людям он взывает… Лишь эхо стоны повторяет — В ужасном лесе жизни нет. «И так погибну в цвете лет, Истлею здесь без погребенья И не оплакан от друзей; И сим врагам не будет мщенья Ни от богов, ни от людей».
И он боролся уж с кончиной… Вдруг… шум от стаи журавлиной; Он слышит (взор уже угас) Их жалобно-стенящий глас. «Вы, журавли под небесами, Я вас в свидетели зову! Да грянет, привлеченный вами, Зевесов гром на их главу»
И труп узрели обнаженный: Рукой убийцы искаженны Черты прекрасного лица. Коринфский друг узнал певца. «И ты ль недвижим предо мною? И на главу твою, певец, Я мнил торжественной рукою Сосновый положить венец».
И внемлют гости Посидона, Что пал наперсник Аполлона… Вся Греция поражена; Для всех сердец печаль одна. И с диким ревом исступленья Пританов окружил народ, И вопит: «Старцы, мщенья, мщенья! Злодеям казнь, их сгибни род!»
С подъятой, может быть, главою, Между шумящею толпою, Злодей сокрыт в сей самый час И хладно внемлет скорби глас; Иль в капище, склонив колени, Жжет ладан гнусною рукой; Или теснится на ступени Амфитеатра за толпой,
Где, устремив на сцену взоры (Чуть могут их сдержать подпоры), Пришед из ближних, дальних стран, Шумя, как смутный океан, Над рядом ряд, сидят народы; И движутся, как в бурю лес, Людьми кипящи переходы, Всходя до синевы небес.
И кто сочтет разноплеменных, Сим торжеством соединенных? Пришли отвсюду: от Афин, От древней Спарты, от Микин, С пределов Азии далекой, С Эгейских вод, с Фракийских гор. И сели в тишине глубокой, И тихо выступает хор.
По древнему обряду, важно, Походкой мерной и протяжной, Священным страхом окружен, Обходит вкруг театра он. Не шествуют так персти чада; Не здесь их колыбель была. Их стана дивная громада Предел земного перешла.
Идут с поникшими главами И движут тощими руками Свечи, от коих темный свет; И в их ланитах крови нет; Их мертвы лица, очи впалы; И свитые меж их власов Эхидны движут с свистом жалы, Являя страшный ряд зубов.
И стали вкруг, сверкая взором; И гимн запели диким хором, В сердца вонзающий боязнь; И в нем преступник слышит: казнь! Гроза души, ума смутитель, Эринний страшный хор гремит; И, цепенея, внемлет зритель; И лира, онемев, молчит:
«Блажен, кто незнаком с виною, Кто чист младенчески душою! Мы не дерзнем ему вослед; Ему чужда дорога бед… Но вам, убийцы, горе, горе! Как тень, за вами всюду мы, С грозою мщения во взоре, Ужасные созданья тьмы.
Не мните скрыться — мы с крылами; Вы в лес, вы в бездну — мы за вами; И, спутав вас в своих сетях, Растерзанных бросаем в прах. Вам покаянье не защита; Ваш стон, ваш плач — веселье нам; Терзать вас будем до Коцита, Но не покинем вас и там».
И песнь ужасных замолчала; И над внимавшими лежала, Богинь присутствием полна, Как над могилой, тишина. И тихой, мерною стопою Они обратно потекли, Склонив главы, рука с рукою, И скрылись медленно вдали.
И зритель — зыблемый сомненьем Меж истиной и заблужденьем — Со страхом мнит о Силе той, Которая, во мгле густой Скрывался, неизбежима, Вьет нити роковых сетей, Во глубине лишь сердца зрима, Но скрыта от дневных лучей.
И всё, и всё еще в молчанье… Вдруг на ступенях восклицанье: «Парфений, слышишь. Крик вдали — То Ивиковы журавли. » И небо вдруг покрылось тьмою; И воздух весь от крыл шумит; И видят… черной полосою Станица журавлей летит.
«Что? Ивик. » Все поколебалось — И имя Ивика помчалось Из уст в уста… шумит народ, Как бурная пучина вод. «Наш добрый Ивик! наш сраженный Врагом незнаемым поэт. Что, что в сем слове сокровенно? И что сих журавлей полет?»
И всем сердцам в одно мгновенье, Как будто свыше откровенье, Блеснула мысль: «Убийца тут; То Эвменид ужасных суд; Отмщенье за певца готово; Себе преступник изменил. К суду и тот, кто молвил слово, И тот, кем он внимаем был!»
В 1813 г. поэт перевел с немецкого балладу Шиллера, в основу которой лег архаический сюжет о возмездии за убийство, наступающем при содействии персонажей из мира природы — растений, животных, птиц. Романтическая трактовка сюжета, созданная немецким классиком, была близка Жуковскому.
Талантливый поэт Ивик, направлявшийся на Истмийские игры, призывает стаю журавлей быть «добрым знамением», живым талисманом. В лесной глуши путник встречает убийц. Умирая, Ивик завещает журавлям быть свидетелями преступления. Жители страны поражены трагической гибелью известного поэта, они жаждут мщения, но понимают, что найти злодеев будет трудно. Возможно, убийцы находятся среди зрителей спортивных и музыкально-поэтических состязаний — на собрании, в храме или на ступеньках амфитеатра.
Центральная сцена баллады — выступление хора эриний, богинь-мстительниц. Реминисценции, связанные с этим эпизодом, восходят к древнегреческому наследию, среди которого выделяются трагедии Эсхила и Сенеки. В версии Жуковского «страшный хор» предстает более зловещим, чем в немецком источнике. «Поникшие главы», бледные «мертвые» лица, в которых «крови нет», запавшие глаза — актеры мастерски входят в образ. Описание внешнего облика труппы завершается фантастической деталью: в волосах героев вьются змеи, показывая раздвоенные языки и «страшный ряд зубов».
Не менее ужасающим выглядит выступление хора. Оно «вонзает боязнь» в души зрителей, а преступникам в «диком» пении слышится неотвратимая «казнь». Тема музыкального произведения также посвящена возмездию: неизбежное отмщение несет горе убийцам и «веселье» «ужасным созданьям тьмы».
Громкое пение сопровождается «тишиной глубокой», которая достигает кульминации в конце выступления: безмолвие зрителей сравнивается с молчанием «над могилой». Оцепенение и страх, порожденные хором эриний, вызывают размышления о божественной природе возмездия, которая скрыта от человеческого разума, но ощущается сердцем.
В полной тишине раздается испуганный голос одного из злодеев. Впечатленный пением, он выдает себя, лишь заслышав отдаленные журавлиные крики. Появление стаи птиц предваряет сцену суда и вынесения смертного приговора.
Воздействие музыки и художественного слова на человеческие души столь велико, что способствует саморазоблачению преступников. Жуковский развивает оригинальный мотив силы истинного искусства, присутствующий в шиллеровском стихотворении.