Золото овса давать кобыле что значит
Сергей Есенин
Я обманывать себя не стану…
Я обманывать себя не стану,
Залегла забота в сердце мглистом.
Отчего прослыл я шарлатаном?
Отчего прослыл я скандалистом?
Не злодей я и не грабил лесом,
Не расстреливал несчастных по темницам.
Я всего лишь уличный повеса,
Улыбающийся встречным лицам.
Я московский, озорной гуляка.
По всему тверскому околотку
В переулках каждая собака
Знает мою лёгкую походку.
Каждая задрипанная лошадь
Головой кивает мне навстречу.
Для зверей приятель я хороший,
Каждый стих мой душу зверя лечит.
Я хожу в цилиндре не для женщин.
В глупой страсти сердце жить не в силе.
В нём удобней, грусть свою уменьшив,
Золото овса давать кобыле.
Средь людей я дружбы не имею.
Я иному покорился царству.
Каждому здесь кобелю на шею
Я готов отдать мой лучший галстук.
И теперь уж я болеть не стану.
Прояснилась омуть в сердце мглистом.
Оттого прослыл я шарлатаном,
Оттого прослыл я скандалистом.
Сборник «Москва кабацкая», цикл «Москва кабацкая», 1922-1923 г.
Краткий анализ стихотворения Есенина «Я обманывать себя не стану…» по плану
В нём поэт впервые задаётся вопросом о том, кто такие «шарлатан» и «скандалист».
Эти прозвища стали частью есенинского образа в 20-е годы, и поэт во многом сам спровоцировал их появление. Ему нравилось эпатировать публику, нарушать границы светских приличий. Маска «хулигана» помогала ему вести себя в стихах свободно, раскованно.
Стихотворение «Я обманывать себя не стану…» — это попытка понять, насколько эта маска срослась с его настоящим лицом, поиск себя-подлинного.
Пускай ты выпита другим.. (+ Анализ 2 варианта)
Сталкиваясь с различными жизненными обстоятельствами, люди вынуждены менять своё поведение, развивать новые черты личности, гасить что-то, что было присуще им прежде.
Но потребность быть настоящими сильнее, чем попытки приспособиться к жизни. Рано или поздно каждый из нас спрашивает себя: а кто же я на самом деле? Подобный вопрос задаёт себе и лирический герой Есенина.
6. Тематика
Тема стихотворения: истинные и мнимые ценности жизни, подлинность человеческого «я».
7. Идея
Идея произведения в том, что слухи и сплетни могут не соответствовать всей правде о человеке. Лишь он один действительно знает свои ошибки и то, насколько сожалеет о них.
Автор разоблачает перед читателем самого себя и показывает, каким он является на самом деле.
9. Система образов
Образы стихотворения выстроены вокруг главного героя.
Сначала речь идёт о действительно дурных людях : разбойниках, убийцах. Затем поэт примеряет прозвище «шарлатан» на себя и признаётся, что не повинен в столь страшных грехах.
Мир города слишком чужд для него, а мир природы понятен, привычен, полон смысла. В забавных образах дружбы со «зверьём» чувствуется есенинская склонность к игре, ребячеству как проявлениям жизненной силы и душевной теплоты.
Вспомнив о тех, кого он действительно любит, герой успокаивается, словно объясняя себе и читателю, что его хулиганская повадка – всего лишь шутка, способ вырваться из бессмысленности жизни.
Для раскрытия его характера необходимы и другие персонажи, обитатели московских улиц: собаки, лошади. Это для них, а «не для женщин» поэт носит цилиндр!
Мир напыщенных и привыкших к условностям людей противопоставлен ласковому и отзывчивому на добро миру животных. Так свою чудаковатость, непохожесть на других поэт превращает из недостатка в достоинство.
Я усталым таким ещё не был… (+ Анализ)
11. Лирический герой
Лирический герой несколько раз переоблачается на глазах у читателя.
Сначала он «шарлатан» и «скандалист» (так окрестила его молва). Затем – «московский озорной гуляка», «хороший приятель» «для зверей». А ещё он – забавный деревенский денди, надевший цилиндр, будто в попытке прослыть настоящим городским жителем.
Все эти атрибуты – элементы игры, выстраивания собственного образа.
Лирический герой признаётся: «Каждому здесь кобелю на шею //Я готов отдать мой лучший галстук…» то есть, на самом деле цилиндры и галстуки ему не нужны. Он любит лошадей, собак – царство естественной жизни.
Перед нами совсем не скандалист, а добрый, весёлый и обаятельный человек.
12. Сюжет
Сюжет стихотворения складывается из ответа на вопрос: «Отчего прослыл я шарлатаном?».
Поэт начинает с самооправдания: «Не злодей я, и не грабил лесом…».
Затем он рассказывает о прогулках по московским улицам, дружбе с извозчиками и их лошадками (память деревни), внутреннем родстве с беспризорными уличными собаками. Для этих живых существ поэту не жаль ничего: они не лгут, не предают, не делают зла. А вот люди устроены иначе.
Разобравшись в себе, лирический герой успокаивается и понимает, что прозвище «скандалиста» — всего лишь обидное слово, которое не затрагивает его сущности.
В 7 строфах стихотворения рассказывается о привычках лирического героя, его характере и друзьях-животных.
Кульминация – это строка о лучшем галстуке, который поэт готов отдать на шею «каждому…кобелю». Она же является своеобразным итогом размышлений автора и ответом на главный вопрос произведения.
Поэт использует антитезу «люди – животные». В этом ему помогает ирония с элементами сарказма. Так женщинам неявно противопоставлены кобылы, а друзьям мужчинам – уличные псы.
Смеётся поэт и над собой. Самоирония заставляет его создавать неожиданные образы братания с четвероногими друзьями. Герой кормит лошадей овсом из цилиндра (это оксюморон : соединение роскоши и простоты), дарит кобелю лучший галстук.
Как всегда, Есенин мастерски играет анафорой : «отчего прослыл я», «каждая, каждый», «оттого прослыл я». Она делает текст произведения мелодичным, чётко структурированным, легко запоминающимся.
15. Размер, рифма, строфика
Стихотворение написано пятистопным хореем с женской рифмой.
Хулиган (Дождик мокрыми мётлами чистит…) + Анализ
Для выражения содержания автору понадобилось целых 7 четверостиший.
Он использовал перекрёстную рифмовку (АВАВ).
Эти особенности ритмики и строфики сделали объёмный текст лёгким для восприятия.
16. Средства художественной выразительности
В стихотворении используются следующие тропы:
Аллитерации («з», «с», «г», «л, «р») выдают противоречивые чувства героя.
Ассонансы («о», «у», «а», «и») передают смену настроения — от грусти к светлой радости и озорной игривости.
17. Значение произведения
Стихотворение «Я обманывать себя не стану…» даёт ключ к пониманию характера Сергея Есенина. Оно помогает понять значение цикла стихотворений «Москва кабацкая» в его творчестве и осознать, что мотив хулиганства использовался поэтом не для прославления негативных сторон жизни, а как средство выражения протеста против любой ограниченности.
18. Актуальность
Произведение актуально и в наши дни. Часто люди кажутся не тем, что они есть на самом деле. Одни считаются негодяями, другие – хорошими людьми.
Понять же, каков человек на самом деле, можно только по его поступкам, маленьким деталям повседневной жизни: например, по отношению к людям, попавшим в беду, детям и животным. Не следует судить людей, лучше обратить внимание на собственное поведение.
19. Моё отношение
Стихотворение «Я обманывать себя не стану…» заставило меня улыбнуться. Сергей Александрович Есенин трогательно и весело описывает свою дружбу с животными.
По воспоминаниям современников, он и в самом деле очень любил зверей, часто совершал неожиданные поступки, которые удивляли его друзей и близких. Например, как-то раз поэт приехал к своей сестре с курицей на голове.
Это говорит о его детской непосредственности и любви к жизни. Мне понравилось то, как автор смог передать свои чувства и мысли в стихотворной форме.
20. Чему учит
Стихотворение учит доброте и творческому отношению к жизни. Не важно, какими нас считают окружающие, важно, какие мы на самом деле. Не надо бояться быть необычными, весёлыми, прямо выражать свои чувства.
Золото овса давать кобыле что значит
К школьникам, к родителям, к учителям
Книги серии «Поэтический класс» основаны на тех темах и произведениях, которые изучаются в начальной школе по программам литературного чтения.
Вместе с тем в «Поэтическом классе» читателям предлагаются, по сути, небольшие антологии русской лирики на разные темы, которые станут их добрыми спутниками на долгие годы – как в школе, так и во взрослой жизни. Эти стихотворения помогут вам не только лучше подготовиться к урокам, расширить свой литературный кругозор, но и открыть безграничность красоты поэтического слова, мощи его изобразительности, силы идей, несомых им.
Подборки сопровождаются краткими сведениями о поэтах. К историческим и другим, редко употребляемым сегодня словам даны пояснения.
Сергей Есенин: жизнь, творчество, судьба
Сергей Александрович Есенин родился 21 сентября (3 октября по новому стилю) 1895 года в селе Константинове Кузьминской волости Рязанского уезда Рязанской губернии. Его родители – крестьяне Александр Никитич (1873–1931) и Татьяна Федоровна (1875–1955; урождённая Титова) Есенины.
В 1904–1909 годах Есенин учился в Константиновском земском училище. Хотя в третьем классе был оставлен на второй год, окончил его успешно, с похвальным листом. В 1909–1912 годах учился в Спас-Клепиковской церковно-учительской второклассной школе, по окончании которой получил звание «учитель школ грамоты».
Летом 1912 года Есенин уезжает из Константинова в Москву, к отцу, служившему там приказчиком в мясной лавке.
В марте 1913 года Есенин поступил на работу в типографию «Товарищества И.Д. Сытина». Работал сначала в экспедиции, потом подчитчиком корректора. Здесь он познакомился с Анной Романовной Изрядновой (1891–1946), которая стала матерью его первого сына Юрия (родился 21 декабря 1914 г. (3 января 1915 г.). Брак был гражданским, и Юрий был официально признан сыном Есенина лишь после его смерти, в 1926 г. Ю.А. Есенин в 1938 году пал жертвой большевистских репрессий.
В сентябре 1913 года Есенин начал заниматься в Московском городском народном университете имени А. Л. Шанявского.
В январе 1914 года в московском журнале для детского чтения «Мирок» под псевдонимом «Аристон» напечатано стихотворение Есенина «Береза». В следующем, февральском номере уже под его собственным именем появилось стихотворение «Пороша», в мартовском – «Село». Это первые известные выступления Есенина в печати.
9 марта 1915 года в Петрограде Есенин познакомился с Александром Блоком. По рекомендации Блока вошёл в круг петроградских поэтов и писателей. В октябре познакомился с поэтом Николаем Клюевым. Быстро приобрёл поэтическую известность и уже 12 января 1916 года по приглашению великой княгини Елизаветы Фёдоровны выступал в Марфо-Мариинской обители в Москве.
30 января 1916 года было дано цензурное разрешение на выход в свет первого сборника Есенина «Радуница». В марте призван на военную службу. В апреле, благодаря хлопотам Клюева, был причислен к Царскосельскому полевому военно-санитарному поезду № 143, который находился под патронажем императрицы Александры Федоровны. В поезде и царскосельском лазарете № 17 Есенин прослужил санитаром до марта 1917 года. В это время неоднократно выступает на разных вечерах, в том числе придворных.
Весной 1917 года в редакции эсеровской газеты «Дело народа» Есенин познакомился с Зинаидой Николаевной Райх (1894–1939), работавшей там техническим секретарем. 30 июля во время поездки по Северу обвенчался с нею в Кирико-Иулиттовской церкви близ Вологды.
29 мая 1918 года в Орле у З.Н. Райх родилась дочь Есенина Татьяна (умерла в 1992).
В сентябре 1918 года в Москве по инициативе и при участии Есенина создается кооперативное издательство «Московская Трудовая Артель Художников Слова». Здесь у него вышло не сколько книг.
Тогда же Есенин познакомился с А.Б. Мариенгофом, В. Г. Шершеневичем, А.Б. Кусиковым. В январе 1919 года была составлена «Декларация» имажинистов, подписанная: «Поэты: Сергей Есенин, Рюрик Ивнев, Анатолий Мариенгоф, Вадим Шершеневич. Художники: Борис Эрдман, Георгий Якулов».
Имажинисты (от французского и английского image– образ) провозгласили «единственным законом искусства» – «выявление жизни через образ и ритмику образов». Имажинисты превозносили «образ как таковой». Это не слово-символ в его многозначности, как в символизме, не преклонение перед вещью, как в акмеизме, не «слово как таковое», отделённое от содержания, заумный язык», как в кубо-футуризме, наконец, не подчинение слова идеологии, лозунгу, как у так называемых пролетарских поэтов. Имажинисты сделали образ, одно из изобразительных средств, – своим единственным средством и целью.
3 апреля 1919 года Есенин вместе с имажинистами выступает в Большой аудитории Политехнического музея в Москве. 28 мая вместе с другими участниками имажинистского объединения расписывал кощунственными текстами стены Страстного монастыря в Москве. В ноябре открылось кафе «Стойло Пегаса» на Тверской в Москве.
При этом в творчестве все поэты-имажинисты отступали от своих деклараций. И прежде всего это относится к Есенину, ставившего выше всего свободу творчества. Поначалу имажинизм помогал ему обозначить свою отделённость от новой власти. В важнейшей для него статье «Ключи Марии» Есенин писал: «. противны занесенные руки марксистской опеки в идеологии сущности искусств. Она строит руками рабочих памятник Марксу, а крестьяне хотят поставить его корове». Он видит в большевистской практике суррогаты религии и церкви.
3 февраля 1920 года в Москве родился сын З.Н. Райх и Есенина Константин (умер в 1986).
19 апреля на литературном вечере в Харьковском городском театре Есенин принял участие в действе по возведению Велимира Хлебникова в «Председатели Земного Шара».
В апреле-мае 1921 года Есенин совершил поездку в Туркестан (Самара – Оренбург – Ташкент – Самарканд – Бухара). В июле-августе неоднократно в Москве выступал с чтением своей драматической поэмы «Пугачёв». 3 октября встретился с Айседорой Дункан в студии художника Г.Б. Якулова на Садовой, близ «Аквариума». 5 октября Народный суд г. Орла расторг брак Есенина с З.Н. Райх.
2 мая 1922 года состоялось бракосочетание Есенина с Айседорой Дункан. 10 мая Есенин и Айседора Дункан вылетели из Москвы в Германию и в мае – сентябре совершает поездку вместе с Айседорой Дункан по Европе: Германия – Бельгия – Франция – Италия. 24 сентября отплыл с Дункан из Франции в США на океанском пароходе «Paris», где пробыл до начала февраля 1923 года.
3 августа 1923 года Есенин возвратился в Москву из зарубежной поездки. К этому времени наметился его разрыв с Дункан. Вскоре Есенин был в Кремле на приеме у председателя Реввоенсовета Республики Льва Троцкого, который обещал ему содействие в издательских делах. 21 августа выступает на литературном вечере в Политехническом музее в Москве с рассказом о зарубежной поездке и чтением стихов. Тогда же Есенин познакомился с Августой Леонидовной Миклашевской, долгое время ведущей актрисой Камерного театра, и увлекся ею.
20 ноября 1923 года произошёл инцидент в одной из московских пивных, послуживший основой для так называемого «дела четырех поэтов». Алексей Ганин, Есенин, Сергей Клычков и Пётр Орешин были задержаны и обвинены в антиобщественном поведении и антисемитизме. 21 ноября против них было возбуждено уголовное дело. 10 декабря в Доме печати состоялся товарищеский суд. В защиту Есенина выступили А. Эфрос, А. Соболь, Вяч. Полонский, В. Львов-Рогачевский, М. Герасимов, Р.Ивнев. 17 декабря Есенин лег в Профилакторий им. Шумской (так называемая «Больница на Полянке»), где пробыл до конца января 1924 г. В феврале с Есениным происходит несчастный случай с глубоким порезом руки: он соскочил с пролетки и руками разбил окно в полуподвале. В связи с этим помещён сначала в Шереметевскую больницу, затем переведён в Кремлевскую.
Озорной оранжевый гуляка
Стихотворение, кстати, даром что написано так давно, ни капельки не утратило своей актуальности (ну разве что кулисы чуть-чуть поменялись)
Я обманывать себя не стану,
Залегла забота в сердце мглистом.
Отчего прослыл я шарлатаном?
Отчего прослыл я скандалистом?
Не злодей я и не грабил лесом,
Не расстреливал несчастных по темницам.
Я всего лишь уличный повеса,
Улыбающийся встречным лицам.
Я московский, озорной гуляка.
По всему тверскому околотку
В переулках каждая собака
Знает мою легкую походку.
Каждая задрипанная лошадь
Головой кивает мне навстречу.
Для зверей приятель я хороший,
Каждый стих мой душу зверя лечит.
Я хожу в цилиндре не для женщин.
В глупой страсти сердце жить не в силе.
В нем удобней, грусть свою уменьшив,
Золото овса давать кобыле.
Средь людей я дружбы не имею.
Я иному покорился царству.
Каждому здесь кобелю на шею
Я готов отдать мой лучший галстук.
И теперь уж я болеть не стану.
Прояснилась омуть в сердце мглистом.
Оттого прослыл я шарлатаном,
Оттого прослыл я скандалистом.
Такое ощущение, что Серж Есенин тоже был культянином 🙂 Ну посудите сами:
Залегла забота в сердце мглистом.
Отчего прослыл я шарлатаном?
Отчего прослыл я скандалистом?
Перевод: во-первых, не шарлатаном, а дилетантом. И не скандалистом, а просто хамом, рвущим скакалки.
Не злодей я и не грабил лесом,
Не расстреливал несчастных по темницам.
Я всего лишь уличный повеса,
Улыбающийся встречным лицам.
Я московский, озорной гуляка.
По всему тверскому околотку
В переулках каждая собака
Знает мою легкую походку.
Перевод: Ура-ура-подмосковский озорной гуляка пешком по всему калельскому околотку. И таки да, каждая собака, завидев издалека силуэт с палками, норовит спрятаться понадёжнее.
Каждая задрипанная лошадь
Головой кивает мне навстречу.
Для зверей приятель я хороший,
Каждый стих мой душу зверя лечит.
Я хожу в цилиндре не для женщин.
В глупой страсти сердце жить не в силе.
В нем удобней, грусть свою уменьшив,
Золото овса давать кобыле.
Средь людей я дружбы не имею.
Я иному покорился царству.
Каждому здесь кобелю на шею
Я готов отдать мой лучший галстук.
Каждому здесь кобелю в ручонки я готов отдать мой лучший (т.е. тот, который не нравится самому) smartwatch
И теперь уж я болеть не стану.
Прояснилась омуть в сердце мглистом.
Оттого прослыл я шарлатаном,
Оттого прослыл я скандалистом.
Перевод: тут и без перевода всё понятно.
Есенинская тайнопись: «Россия… Ты понимаешь, Россия…»
3 октября 1895 года родился Сергей Есенин. Великий русский поэт, давший ответ на многие незаданные в начале прошлого века вопросы.
Очи Оки плещут вдали. Есенин
Помяни мя, господи, егда приидеши во царствии твоём. Евангелие от Луки
Лёгкой жизни я просил у Бога, лёгкой смерти надо бы просить. И.Тхоржевский
«…Мне несколько непонятно, почему ты вспоминаешь меня за пивом, не знаю, какая связь. Может быть, без пива ты и не вспомнил бы?» (из письма А. Сардановской — Есенину. 1914).
Овсень, Таусень, Ясень, Ясность — вариантов много. И всё-таки этимологически скорее Осень — от однокоренной сербско-чешской Есени.
Начав текст, в рокерской памяти 80-х сразу же всплыл знаменитый московский озорной гуляка в исполнении одной известной тогда группы.
Подумалось: да, с одной стороны, многие, не знавшие или подзабывшие есенинскую «осень» в суете дней, вновь как бы встретили школьно-азбучного пиита; это неплохо. С другой стороны, бесшабашная мощная рок-обработка абсолютно выхолостила из отчаянно-искренних строф лирическую тайнопись, шифр. Посланный и современникам, и потомкам. И всему честному миру разом.
Стихотворением автор отвечает, можно сказать, на вопрос вопросов своего творчества и бытия в целом, падая ниц «под душой так же, как под ношею»:
Я обманывать себя не стану,
Залегла забота в сердце мглистом.
Отчего прослыл я шарлатаном?
Отчего прослыл я скандалистом.
Отчего? — спрашивает. И тут же, в сжатой «тяжестью каменных слов», но чрезвычайно объёмной и плотной по качеству и насыщению форме итожит:
Я хожу в цилиндре не для женщин —
В глупой страсти сердце жить не в силе, —
В нём удобней, грусть свою уменьшив,
Золото овса давать кобыле.
Всё просто. Он всего лишь прикидывается, прикрываясь цилиндром, сиречь общепринятым необходимым цивилизационным знаком — декартовским сомнением. Чтобы втайне приглушить, уменьшить глобально политическую, технократическую трусость-грусть: «…я часто трушу перед трудностями». (Свидетели указывали: цилиндр Есенину шёл как корове седло.)
И чтобы окунуться, пусть внутренне, ни для кого не заметно, в небольшое собственное человеческое счастье. Для которого откровение и, более того, истое евангелистское причастие состоит в посконных, обыденных, далёких и маленьких вещах. Где столько белых одуванчиков «смотрят в северное разумное небо» и «золотыми звёздами в снег» катятся собачьи глаза.
От невыразимой словами и непостижимой читательским разумом тоски — среди «чужих» и «толстых», постылых — приходится срываться в «шум»: в Луна-парк, ресторан, бордель… И служить, служить там неведомому, — заскорузлому и зачерствелому: — забытому всеми богу. И каяться. И страдать: «Христос указал только, как жить, но чего этим можно достигнуть, никому не известно… Я сам не могу придумать, почему это сложилась такая жизнь, именно такая, чтобы жить и не чувствовать себя, то есть своей души и силы, как животное», — пишет другу. Пространно намекая на бесполезность и символизма, и акмеизма, да и футуризма попутно. Ржавой шестернёй крутящихся в «старой гнусавой шарманке» прошлого — музыкальном ящике непотребства рабских сущностей: «…девушка пела в церковном хоре…» — мол, надо ли — светлое, блоковское. Кому, зачем?
Безродному, безропотному, куда податься:
Моя поэзия здесь больше не нужна,
Да и, пожалуй, сам я здесь не нужен.
Строку словно подтверждает односельчанин «ве́рбочного херувима» — Сергей Соколов:
«Было немного странно смотреть на этого до глубины души русского человека, шагающего в модном заграничном костюме по пыльной деревенской дороге».
«Не я весёлый, а горе моё весело»
«Драма Есенина, — резюмирует после гибели поэта Горький. Не совсем, скажем мягко, разобравшись в сути проблемы. До того ли ему, сталинскому рукопожатному «решале», тогда было: — Это драма глиняного горшка, столкнувшегося с чугунным. Драма человека деревни, который насмерть разбился о город. — И затем, улавливая и вознося поверхностное, наносное, внешнее: — Друзья поили его вином, женщины пили его кровь. Он очень рано почувствовал, что город должен погубить его…»
Всегда говорил: от собственных сочинений ему самому ничего не достаётся. Стихи улетели, фьють, — загадочно вещал удивлённой публике. Внезапно уходя в себя, зависнув на мгновение в прострации. (Особенно разбросан, несобран последние месяцы жизни.) Публика, в свою очередь, недоверчиво-неистово продолжала настаивать типа вы — владелец грандиозного дара. И должно быть, наисчастливейший человек, душою приближенный к господу.
Скорбно ухмыляясь, терпеливо объяснял оппоненту, дескать, наизворот, я неизмеримо пуст и одинок — ведь виршей уже нет. Они по праву принадлежат другим людям. Чуть помедлив, уныло добавлял: ну, может, лишь в начале, когда энергия рифм только зарождается, я ощущаю прилив счастья…
Согласимся — показной, конъюнктурный Есенин, бьющий на эффект безудержной фикцией-небылицей. Одновременно понукаемый всемогущим Горьким за «парчовую» сусальность и фанаберийные повадки провинциального парикмахера, — затмевал скрытую от любопытных глаз жертвенную тайнопись тончайших сердечных струн. Рассыпающихся, источающих незримый эфир последнего эротического вздоха. Экстаз: «Отрок-ветер по самые плечи заголил на берёзке подол».
Грустный до боли, отравленный «святой» неизлечимой болезнью. Безысходностью. Задыхающийся без любви. От любви…
Буквально через пару-тройку месяцев — совершенно обратное. В послании Г. Панфилову: «…письмами её (упомянутой выше М. Бальзамовой, — авт.) я славно истопил бы печку, но чёрт меня намекнул бросить их в клозет. И что же… Бумага, весом около пуда, всё засорила, и, конечно, пришлось звать водопроводчика… Славно! Конец неначинающегося романа!»
Через месячишко снова на попятную: «Прости меня, если тебе обидно слышать мои упрёки, — ведь это я любя…» (Е.—Бальзамовой. 1913)
Спустя полгода, ей же: «…эта вся наша переписка — игра, в которой лежат догадки, — да стоит ли она свеч?»…
Подобные экзорцистические выверты можно продолжать до бесконечности. С упоминанием разных дружков и знакомых. Бывших жён, приятельских подруг и легкодоступных фей, фрей (извозчицкий диалект от «фрау») «на час»: «Что ты смотришь так синими брызгами? Иль в морду хошь?» — Через секунду: «. Дорогая, я плачу. Прости. прости. ».
Быстро попав в обойму великих (будто предвидя, что отпущено лет десять) — Л. Андреев, Ауслендер, Белый, Брюсов, Блок, Тэффи и др. — Есенин, в фильдеперсовом «спинжаке» или пальто-пальмерстоне, сразу сильно встревожил вдумчивых, любящих и озабоченных его судьбой коллег-литераторов, «неразливных» друзей (Каннегисер [убийца Урицкого], «птица»-Ивнев, Мережковский, Сологуб, принципиально непьющий «Олонецкий гусляр» Клюев, оттянувший Есенина у первого его наставника — «патриотического пейзаниста» Городецкого) — невероятной вселенской приемлемостью. Пушкинской всеоглядностью и всеядностью. Ненасытностью. Хара́ктерной свидригайловщинкой, отметил бы я. Обретающийся всуе без повода, причин и разбору.
Без некоего резону, вдали от толп. Сверху, жадно всматриваясь в происходящее. Подобно нарицательному римскому Калигуле. Только есенинская власть распространялась не на людишек и неуёмный жар дьявольской похоти, как у Калигулы. А над сутью созерцательного эгрегора, «ментального конденсата»:
«Я пришёл на эту землю, чтоб скорее её покинуть…», «Жить — значит сгореть», «…только короткая жизнь может быть яркой!», «…сдохну под забором, на котором расклеивают стихи Маяковского» и т.д.
Ввергая тем самым уважаемых отечественных интеллектуалов в гиперинверсию недоразумения: «Русская удаль есть часто великое русское бессилие», — строго отзывается блестящая «дама в лорнетке» З. Гиппиус о проделках «Сергуньки». Получившего признание буквально в какие-нибудь несколько недель(!).
От клюевщины до распутинщины
…Казалось бы, в 15-х годах начала XX века питерскую, петроградскую литературную тусовку — с клюево-городецким a-la russe; «жёлтыми» футуристами, «коммунистическим эгоцентристом» Маяковским; рестораном «Вена» с Куприным во главе стола; «Бродячей Собакой» со «свиной собачьей» книгой и осоловевшим от недосыпа Прониным на входе; поздне́й «Привалом» — трудно было чем-то удивить.
В годину пулемётной трескотни, гудящих аэропланов, голодного пайка — приезжает девятнадцатилетний, бархатной шерсти «пастушок». С нездешней наружностью, фуляровым платочком и золотыми «флюидами»-кудрями. Спокойно и сдержанно слушает выкрики модернистов, выделяя лучшее. Без кандебоберов, не кобенясь и не увлекаясь мудрёными футуристическими зигзагами. И… сходу очаровывает «не солёную», по его мнению, публику, прежде всего своей непосредственностью, — пишет пресса: — идущей прямо от земли. Дышащей полем, хлебом и даже прозаическими предметами крестьянского обихода. Привнеся в литературу словно бы свежее дыхание неведомого доселе Праздника — именины сердца — взрывного, нового авангардного народничества.
Между делом, по́ходя, с частушками-прибаутками да под гармошку-ливенку (пел-горланил более четырёхсот припевок), тут же безнадёжно влюбляясь в революционерку Рейснер. На тот момент «занятую» поэтом-декадентом богатырской наружности, — без вариантов. (Впрочем, по «Лорелее» — Ларисе Рейснер — воздыхало по меньшей мере полсотни «дуралеев» — адвокатов, педагогов, стариков и моряков.)
«Был я в Москве. Молва о тебе идёт всюду, все тебе рады. Ходят и сказки. …Только ты головы себе не кружи этой чепухой, а работай потихоньку, поспокойней…» (С. Городецкий—Е., 1915)
Завязалась непрекращающаяся стилизованная, народно-поддёвочная «сказительная» гастроль-скороговорка.
С обязательным чмырём-первачом на посошок. Брошенным на поднос серебряным четвертаком — хозяйской подачкой «на дорожку». И чуть ли не цирковыми кордебалетами фальшивых косовороток и шароваров.
Пошла вереница графских «сред» и «четвергов», лорнированных истерическими выкриками сквозь сигарный дым: «Фи! Ничего смешного!»; с беснованием и апельсиновыми корками, летящими на сцену. Равно как с признательно-слёзными нетрезвыми блоковскими объятиями: «Стыдитесь, ведь перед вами прекрасный, настоящий поэт, быть может, будущий Пушкин. »
С противоположного края: «…вместо элегантного серого костюма на Есенине была несколько театральная, балетная крестьянская косоворотка, с частым пастушьим гребнем на кушаке, бархатные шаровары при тонких шевровых сапожках. Сходство Есенина с кустарной игрушкой произвело на присутствовавших неуместно-маскарадное впечатление. И после чтения стихов, аплодисментов не последовало», — читаем в дневниках Ю. Анненкова.
Милый, милый, смешной, дуралей
Ну, куда он, куда он гонится?
Неужель он не знает, что живых коней
Победила стальная конница?
«…Смазливый такой, голубоглазый, смиренный… Что-то уж больно подозрителен этот лёгкий успех», — холодно недоумевал Фёдор Сологуб.
Любезно-равнодушный Кузмин, ледяная Ахматова, светский Гумилёв тоже не жаловали. Мережковские и вовсе, нелестными сравнениями, толкали Есенина в сумрачную бездну «достоевщины».
В свой черёд, играя и подстраиваясь, клоунничая и изображая то, что требовалось зрителю, он прекрасно понимал: «с ними нужно не сближаться, а обтёсывать, как какую-нибудь плоскую доску. И выводить на ней узоры, какие тебе хочется. Таков и Блок, — вседержитель Саваоф, грозящий пальцем. Таков Городецкий и все и весь их легион». — Вот!! — восклицаю я. Отсчёт, где возникла проблема. Проблемка… Перелом. Мeо voto.
Вот когда он, сверкая из-под «серебряных» локонов отнюдь не простецким покорным взглядом, начинает «загибать салазки» всем и всяким: учителям и пророкам, нытикам и «полубарам»:
Ревёт златозубая высь…
Оккультист Штейнер. Обвиняемый в хлыстовстве Распутин. Генерал Путятин. Империалистическая ли война. Санитарная ли служба подломили «Серёженьку» на корню. Отвергнув, отвернув от него половину либерального сообщества.
Как ни старался, он не мог скрыть армейского цикла стихов, посвящённого не абы кому — императрице! Ограниченным тиражом выпущенных в 1916 году. Занырнув-таки в запутанную круговерть достоевщины. Вменяемую и навеваемую ранее Мережковским с ненавидимой Есениным «гиппиусихой».
Человеку, спящему со сжатыми кулаками в мечтах о пролетарской революции. Другому, ему же — культивирующему дружбу с Царским Селом. Третьему, ему же — перебегающему через дорогу от «предрассветных российских» либеральных споров к Распутину и Путятину. Четвёртому, ему же — повествующему об ужасах деревни, одномоментно перемигиваясь с хитрованом-Клюевым: надуем, брат, городских фраерков. Осталось только, куда деваться, по просьбе благодетеля Путятина, накатать-настрочить оду на именины… царю! Тезоименитство.
Чего не сделал — и очутился в дисбате.
«Другую явил я отвагу — был первый в стране дезертир…» — так прервалась его недолгая армейская служба. В дальнейшем оказалось, чего греха таить: и дисбат, и губа, и фронт, и бегство оттуда — явились очевидной его художественнической фантазией. Сопряжённой, как всегда, с выдумкой-полуправдой. С уже отравленным, раздвоенным напрочь, — феноменологически, — миросозерцанием. Так же как эта пылкая горячечная фраза: «Блок и я — первые пошли с большевиками!».
Да никуда он не пошёл.
А окунулся в дурной, точнее, мерзопакостный малообразованный сброд левых эсеров, большевиков, бомбистов-экстремистов и проституток. Готовых, рыдая в голос, ради ближнего пожертвовать последнюю рубаху. Без промедления отдать братке последний кусман хлеба. А если прикажет революция — заодно и пристрелить как шелудивого пса. Без угрызений совести и лишних размышлений.
Потому что Ленин, отняв у Керенского власть, выполнил непреложную волю многострадального русского народа… — вот и обоснование чудовищных крайностей и распрей! Простое. И по-мужицки внятное.
Гений. Самолюбивый и завистливый. Тщеславный и амбициозный, гонористый. (Схожий тем, кстати, с Толстой. Третьей супружницей.)
Мечущийся меж Иисусом-«боженькой» и могутной партией большевиков. Перед революцией успевший жениться. После — развестись и бросить двух детей. Имевший к тому времени четыре книги. Влачивший нищенское существование, — что норма для военного коммунизма. Пытается начать, в сотый раз, новую жизнь. В оправдание употребляя язвительное: «Я стал гнилее».
Не виляй умом, как собака хвостом…
Москва. Гурьба ненасытных до халявной закуси собутыльников-друзей. Великодушный Мариенгоф. Орден имажинистов. Кутежи. Заря НЭПа. Книжная лавка на Кузнецком мосту, затем на Лубянской пл.
Худо-бедно почин, зачаток бизнес-проектов: издательство, кабак в управлении. (Всё потом прогрело.) Матерные скандалы в кафе поэтов «Домино» и «Стойло Пегаса», резиденции имажинистов. Показные нарочитые хмельные драки с футуристами. Стычки с Пастернаком.
Над всем этим театром абсурда — в дыму, бреду, безумии — плывёт классическая сентенция, извиняющая стремительно приближающийся конец: «Бросьте, сойдёт. Гениальному Серёже ничто не повредит!»
Москва кипит слухами и думками о безрассудных бессовестных выходках Есенина. О подпольной «Зойкиной квартире» — «жутком логове» преступного мира, где Есенин частый гость.
Вскоре (невообразимо!) созданы лучшие его вещи: «Сорокоуст», «Исповедь хулигана», «Я последний поэт из деревни…», «Пугачёв». Своею неизбывностью давшие ответ на многие неотвеченные вопросы начала XX века. Спустя 10-15 лет, в общем-то, предсказуемо реализованные безотказным коллективным Стахановым и оваловским майором Прониным: безотказным советским чекистом. В преддверии надвигающегося глобалистического катаклизма — Второй мировой.
Но и тогда, в 30—40-х, дух, ореол скорбных есенинских мерцаний витал над семьёй, родственниками, детьми. Разлука (навечно) первой его гражданской жены с первым ребёнком — сыном Юрием. Репрессированным и расстрелянным в 1937-м. Таинственное и до сих пор не раскрытое убийство официально повенчанной Зинаиды Райх, в 39-м. И далее, далее…
Вихрем, несущимся с берегов древней Эллады, в его судьбу войдёт Айседора. «Одна из его ошибок». Беспутная и печальная, осмеянная и загрязнённая «кутилами всех частей света». Танцующая под Интернационал.
Случится мучительный расход, словно тягучие невские мосты, с «утомительными» новокрестьянскими клюевцами.
Нещадно рубя эвристическим топором, разделается с «кабинетной затеей» — имажинизмом. В который не очень-то и верил.
Турне по Америке, Европе. Прозванное Ходасевичем «хулиганским». Развод. Надуманный критикой есенинский антисемитизм. Искусственная позолота Запада. Обвинения в плагиате. Пьяные оргиастические вопли, невоздержанные, бешеные: «Если б не водка и вино, я уже давно смылся бы с этого света! Ещё девушки, конечно».
Очередное покорение столицы, опять удачное. Возвращение к Бениславской — секретарю, любовнице, «матери»… перед обручением с Софьей Толстой (похожей «на музей»).
Он вообще не отмечал, не фиксировал, когда прекращается один роман и начинается следующий, третий, пятый. Адюльтеры и неимоверные вычурные капризы наслаивались, нагромождались друг на друга. Являясь звеньями цепи иного рода: заполнением пустот меж стихотворениями: «Не могу же я целый день писать стихи!».
Подобно площадны́м, в угаре и гаме, антисоветизму и юдофобству — до звериного убожества. Кончавшихся глубоким похмельным беспамятством. Кончавшихся бегством куда угодно, лишь бы избавиться, вырваться, удрать. В деревню. На восток. На юг — где Есенин встретит «августовскую прохладу» зенита творческой славы: «…бежали робкие грузины», — опасно шутя, дерзит он тифлисцам. Следуя кавказской, лермонтовской, естественно, традиции.
Мания величия. Мания преследования. Белая горячка. Эпилепсия. День-ночь — без разницы, без берегов. И далее, далее, далее…
Не имея постоянного пристанища, теряет вещи чемоданами. Не имея достаточно денег (гонорары посыплются посмертно), с упавшими веками и пеной на губах, — как он успевал ещё и сочинять, непостижимо! Мало того — рукописи требуется редактировать, складировать, систематизировать (а не держать в плетёной кошнице вместо фруктов). Аккуратно отправлять в издательство.
…После нескольких злополучных и неудавшихся попыток разделаться с «проживанием в стране громил и шарлатанов» — оставалось совсем немного времени.
Невероятный же трагиконец, сумбурный, непознанный, выведем за скобки.
Пусть маячат за кадром птицей пролетающих будней его пальмерстон с цилиндром «не для женщин». Ведь «молодому старику», дамскому угоднику цилиндр — прикрытие. Будто благодарному читателю — есенинское причастие никому не разгаданной Вселенной — божественному символу поэзии и несломленного человеческого духа, «спокойной ярости». Несмотря на катастрофическое решение избавления: «Если есть у тебя что-то за душой — ты можешь, имеешь право хитрить и бороться. А так, ради существования, борется и хитрит только мразь». — Два мира, две ипостаси, два выбора: Есенин-лирик, Есенин-человек.
Помните фразу Анатоля Франса о Верлене:
«Нельзя подходить к этому поэту с той же меркой, с какой подходят к людям благоразумным… Он обладал правами, которых у нас нет. Он стоял несравненно выше нас… И вместе с тем несравненно ниже нас… Это было бессознательное существо. Но это был такой поэт, который встречается раз в столетие».
Сходно Есенину, желавшему «огромных скандалов»; в кармане — с рублём, с несметными богатствами — задором «разлуки и свободы» — в помыслах.
«Значение Есенина именно в том, что он оказался как раз на уровне сознания народа «страшных лет России», совпал с ним до конца, стал синонимом её падения и её стремления возродиться. В этом «пушкинская» незаменимость Есенина, превращающая и его грешную жизнь и несовершенные стихи в источник света и добра. И поэтому о Есенине, не преувеличивая, можно сказать, что он наследник Пушкина наших дней». Вяч. Иванов
Хотя, добавлю в заключение, и Горький отчасти прав, чего кривить: «Хвостом вилять. Смехота глядеть!» — На то он и Горький…
Я люблю над покосной стоянкою
Слушать вечером гул комаров.
А как гаркнут ребята тальянкою,
Выйдут девки плясать у костров.
Загорятся, как чёрна смородина,
Угли-очи в подковах бровей,
Ой ты, Русь моя, милая родина,
Сладкий отдых в шелку купырей.
«Не угощайте никогда коньяком — на него у меня положено проклятье. Я его никогда в жизни не брал в губы».