Исповедь толстой о чем

Исповедь

Другие варианты названия: «Вступление к ненапечатанному сочинению».

Том юбилейного 90-томного собрания сочинений: 23.

Сагитов Рашит 11.12.2014 22:05:46

Lvyonok Yasnopolyanskiy 07.10.2016 15:33:22

В журнале «Русская мысль» № 5 за 1882 г. «Исповедь» была опубликована под названием «Вступление к ненапечатанному сочинению»; духовная цензура наложила запрет на это произведение, номер был конфискован. Отдельное издание «Исповеди» увидело свет только в 1884 г. за границей, в Женеве, в издательстве М. К. Элпидина.

Исповедь в церковном лжехристианстве обозначает одно из т.н. церковных «таинств», а именно «таинство» покаяния. Церковный идолопоклонник каялся перед попами и намалёванными на досках идолами, в надежде получить «свыше» прощение и отпущение грехов. Рассказ о своих прегрешениях был содержанием исповеди, покаяние — её смыслом, а отпущение грехов — целью.

Разумеется, церковники и их паства не признают и никогда не признАют «Исповедь» Льва Николаевича Толстого «настоящей», христианско-религиозной исповедью, не нуждающейся в посредничестве попов или предметов идолослужения. На равных с двумя другими одноимёнными знаменитыми в истории литературы произведениями — «Исповедью» Блаженного Августина и Жан-Жака Руссо, — они относят «Исповедь» Льва Николаевича исключительно к светской, а не христианской духовной литературе.

Содержание толстовской «Исповеди» — рассказ о своей прошлой жизни, истории собственных религиозных исканий и пути к Богу и к христианству.

Конец 1870-х гг. был для Толстого временем острого душевного кризиса, когда он не просто искал ответы на вопросы о смысле и цели жизни, но искал их со всей страстностью «во всякой книге, во всяком разговоре, во всяком человеке». В конце 1879 г. он принялся за изложение своих религиозных взглядов и своего отношения к лжеучению «православия». Писал он сперва только для себя, с огромным напряжением всех душевных сил, даже не предполагая напечатать свои великолепные, но при этом остро-нецензурные писания. В письмах того времени H. Н. Страхову чувствуется эта полная поглощённость Льва Николаевича начатой работой: «Я очень занят, очень взволнован своей работой. Работа не художественная и не для печати». «Я очень занят и очень напрягаюсь. Всё голова болит».

Среди домашних его новая работа не нашла понимания. Софья Андреевна, жена Толстого, умеренно приверженная лжеучению и идолопоклонничеству «православия», говорила, что он пишет «какие-то религиозные рассуждения», никому не понятные и не нужные, и желала, чтобы христианское вдохновение Льва Николаевича не только не увеличивалось бы, но поскорее бы прошло, «как болезнь».

Толстой начал своё первое доведённое до конца изложение религиозных взглядов словами: «Я вырос, состарился и оглянулся на свою жизнь». Едва закончив его, он начал переработку, и из первой главы получилось произведение, названное «Исповедью». В рукописи такого названия нет, оно встречается в письмах и дневнике С. А. Толстой, но автор впоследствии с ним согласился, и при публикациях оно было закреплено.

«Исповедь» начинается так: «Я был крещён и воспитан в православной христианской вере. Меня учили ей с детства и во всё время моего отрочества и юности. Но когда я 18-ти лет вышел со второго курса университета, я не верил уже ни во что из того, чему меня учили».
В детстве и ранней молодости в нём жила «какая-то религиозная любовь к добру, стремление к нравственному совершенствованию», он считал что это было «последствием» его «детской веры» «Я всею душой желал быть хорошим; но я был молод, у меня были страсти, а я был один, совершен но один, когда искал хорошего».

Став писателем, продолжал Толстой, он, как и те поэты и художники, что окружали его, думал, что их «призвание — учить людей». И он так и делал и стал писать «из тщеславия, корыстолюбия и гордости». Толстой рассказывает о своих педагогических занятиях с крестьянскими детьми, о заграничных путешествиях, о женитьбе и 15 годах семейной жизни —у него было всё, что считается совершенным счастьем. «И в таком положении я пришёл к тому, что не мог жить и, боясь смерти, должен был употреблять хитрости против себя, чтобы не лишить себя жизни».

Толстой писал, что «это не басня, а это истинная, неоспоримая и всякому понятная правда». Задавая себе вопросы о смысле жизни, он не находил ответа в окружающей его жизни и пришёл к выводу, что жизнь бессмысленна. Ни наука, ни официальная церковь, ни даже все мудрецы мира не давали нужного Толстому ответа, ни Шопенгауэр, ни Сакиа-Муни (Будда), ни Соломон.

Пройдя в поисках веры через изучение христианства, буддизма, магометанства по книгам и по живым людям, окружавшим его, Толстой обратился к вере простых людей, простого народа, которая состояла в том, чтобы жить по-Божьи, «трудиться, смиряться, терпеть и быть милостивыми». И полюбил этих людей. В «Исповеди» он так объяснял это: «. со мной случился переворот, который давно готовился во мне и задатки которого всегда были во мне. Со мной случилось то, что жизнь нашего круга — богатых, учёных — не только опротивела мне, но потеряла всякий смысл. Все наши действия, рассуждения, наука, искусства — всё это предстало мне как баловство. Действия же трудящегося народа, творящего жизнь, представились мне единым настоящим делом. И я понял, что смысл, придаваемый этой жизни, есть истина, и я принял его».

Образ жизни простого народа стал убеждением Толстого, достигнутым в результате духовного кризиса, потому что только простые люди знали смысл жизни и смерти, «спокойно трудились, переносили лишения и страдания, жили и умирали, видя в этом не суету, а добро».

«Исповедь», по замыслу Толстого, стала первой частью «большого сочинения» религиозно-философского характера. Три другие части — «Исследование догматического богословия», «Соединение и перевод четырёх Евангелий», «В чём моя вера?».

Прислужница попов и правительства, духовная цензура запретила издание «Исповеди». Страницы с текстом сочинения Толстого были варварски вырезаны из номера уже напечатанного журнала и. разошлись по России в тысячах копий, сделанных с корректурных оттисков, и многие из современников всё-таки услышали его призыв Льва Николаевича к Богу и Христу.

Закончив работу над «Исповедью», Толстой писал H. Н. Страхову 11 октября 1882 г.: «Перемениться я нисколько не переменился; но разница моего прошлогоднего состояния и теперешнего такая же, как между строящимся человеком и построившимся. Надеюсь снять леса, вычистить сор вокруг жилья и жить незаметно и покойно».

Но это был только очередной этап и в жизни писателя, и в его поисках истины.

*****
ПО КНИГЕ:
Панченко А. Несколько страниц из истории русской души // Толстой Л. Н. Исповедь. В чём моя вера? — Л., 1991. С. 346-360.
______________________________________________

Источник

Лев Николаевич Толстой, как и многие в те годы, был окрещён в младенчестве и воспитан в православной вере. В одиннадцать лет от гимназиста Володи он узнал простую истину, что Бога нет. Вместе с братьями они долго обсуждали эту тему. С этого дня они перестали молиться и ходить в церковь. Только старший брат не изменил своих привычек и продолжал верить в Бога. За это братья называли его Ноем.

Лев Николаевич вырос, стал знаменитым писателем, стрелялся на дуэли, участвовал в военных действиях. Тогда он жил по принципу – принимать серьёзно всё это не стоит. Толстой встречался со многими людьми, знал их слабости, но тогда его не интересовало, верующий человек перед ним или нет. Писателя называли знатоком человеческих душ, но с годами он часто сам не мог разобраться в своих мироощущениях, духовных исканиях. Со временем Толстой понял, что ни естественные науки, ни философия, ни загадочная восточная мудрость не помогли ему найти смысл человеческого существования.

Со временем писатель находит тот таинственный ключ к решению этих проблем. Побывав в Киево-Печерской Лавре, Толстой нашёл истину в вере простого народа. Жизнь большинства людей из народа зависит от их труда и веры в Бога, как высшего проявления, даёт человеку решительный ответ на вопрос о противоречии повседневной жизни и неминуемой смерти. Писатель понял, что в даваемых верой ответах хранится глубокая мудрость всего человечества.

Также читают:

Рассказ Исповедь (читательский дневник)

Популярные сегодня пересказы

Люди начали понимать, что следует бороться с преступностью намного лучше, вследствие чего приступили к созданию специальных роботов – птиц-стражей, которые могли самообучаться.

Замечательнейшее произведение «Кирджали» принадлежит маститому русскому писателю и поэту Александру Сергеевичу Пушкину.

По жанровой направленности произведение относится к разряду к роману в стиле фэнтези с элементами ужасов и готической литературы, основная тематика которого заключается в преодолении человеческих комплексов.

Роман «Виноваты звёзды» был впервые опубликован американским автором Джоном Грином в 2012 году. Произведение сразу же обрело огромную популярность, поскольку писатель

Источник

ste11ina

Жили-были мы

Л. Толстой «Исповедь» 1897 год. Конспект

«И, не замечая того, что мы ( писатели ) ничего не знаем, что на самый простой вопрос жизни: что хорошо, что дурно, мы не знаем, что ответить, мы все, не слушая друг друга, все враз говорили, иногда потакая друг другу и восхваляя друг друга с тем, чтоб и мне потакали и меня похвалили, иногда же раздражаясь и перекрикивая друг друга, точно так, как в сумасшедшем доме».

«Теперь мне ясно, что разницы с сумасшедшим домом никакой не было; тогда же я только смутно подозревал это, и то только, как и все сумасшедшие, – называл всех сумасшедшими, кроме себя».

«Новые условия счастливой семейной жизни совершенно уже отвлекли меня от всякого искания общего смысла жизни. Вся жизнь моя сосредоточилась за это время в семье, в жене, в детях и потому в заботах об увеличении средств жизни. Стремление к усовершенствованию, подмененное уже прежде стремлением к усовершенствованию вообще, к прогрессу, теперь подменилось уже прямо стремлением к тому, чтобы мне с семьей было как можно лучше».

«Так я жил, но пять лет тому назад со мною стало случаться что-то очень странное: на меня стали находить минуты сначала недоумения, остановки жизни, как будто я не знал, как мне жить, что мне делать, и я терялся и впадал в уныние. Но это проходило, и я продолжал жить по-прежнему. Потом эти минуты недоумения стали повторяться чаще и чаще и все в той же самой форме. Эти остановки жизни выражались всегда одинаковыми вопросами: Зачем? Ну, а потом? «

«Невольно мне представлялось, что там где-то есть кто-то, который теперь потешается, глядя на меня, как я целые 30-40 лет жил, жил учась, развиваясь, возрастая телом и духом, и как я теперь, совсем окрепнув умом, дойдя до той вершины жизни, с которой открывается вся она, – как я дурак дураком стою на этой вершине, ясно понимая, что ничего в жизни и нет, и не было, и не будет. А ему смешно. «

«Давно уже рассказана восточная басня про путника, застигнутого в степи разъяренным зверем. Спасаясь от зверя, путник вскакивает в безводный колодезь, но на дне колодца видит дракона, разинувшего пасть, чтобы пожрать его. И несчастный, не смея вылезть, чтобы не погибнуть от разъяренного зверя, не смея и спрыгнуть на дно колодца, чтобы не быть пожранным драконом, ухватывается за ветви растущего в расщелинах колодца дикого куста и держится на нем. Руки его ослабевают, и он чувствует, что скоро должен будет отдаться погибели, с обеих сторон ждущей его; но он все держится, и пока он держится, он оглядывается и видит, что две мыши, одна черная, другая белая, равномерно обходя стволину куста, на котором он висит, подтачивают ее. Вот-вот сам собой обломится и оборвется куст, и он упадет в пасть дракону. Путник видит это и знает, что он неминуемо погибнет; но пока он висит, он ищет вокруг себя и находит на листьях куста капли меда, достает их языком и лижет их. Так и я держусь за ветки жизни, зная, что неминуемо ждет дракон смерти, готовый растерзать меня, и не могу понять, зачем я попал на это мучение. И я пытаюсь сосать тот мед, который прежде утешал меня; но этот мед уже не радует меня, а белая и черная мышь – день и ночь – подтачивают ветку, за которую я держусь. Я ясно вижу дракона, и мед уже не сладок мне. Я вижу одно – неизбежного дракона и мышей, – и не могу отвратить от них взор. И это не басня, а это истинная, неоспоримая и всякому понятная правда».

«Семья, – говорил я себе, – но семья – жена, дети; они тоже люди. Они находятся в тех же самых условиях, в каких и я: они или должны жить во лжи, или видеть ужасную истину. Зачем же им жить? Зачем мне любить их, беречь, растить и блюсти их? Для того же отчаяния, которое во мне, или для тупоумия! Любя их, я не могу скрывать от них истины, всякий шаг в познании ведет их к этой истине. А истина смерть».

«Если б я просто понял, что жизнь не имеет смысла, я спокойно бы мог знать это, мог бы знать, что это – мой удел. Но я не мог успокоиться на этом. Если б я был как человек, живущий в лесу, из которого он знает, что нет выхода, я бы мог жить; но я был как человек, заблудившийся в лесу, на которого нашел ужас оттого, что он заблудился, и он мечется, желая выбраться на дорогу, знает, что всякий шаг еще больше путает его, и не может не метаться».

«Но, может быть, я просмотрел что-либо, не понял чего-нибудь? – несколько раз говорил я себе. – Не может быть, чтобы это состояние отчаяния было свойственно людям!» И я искал объяснения на мои вопросы во всех тех знаниях, которые приобрели люди. И я мучительно и долго искал, и не из праздного любопытства, не вяло искал, но искал мучительно, упорно, дни и ночи, искал, как ищет погибающий человек спасения, – и ничего не нашел.»

«Я искал во всех знаниях и не только не нашел, но убедился, что все те, которые так же, как и я, искали в знании, точно так же ничего не нашли. И не только не нашли, но ясно признали, что то самое, что приводило меня в отчаяние – бессмыслица жизни, – есть единственное несомненное знание, доступное человеку».

«Вопрос мой был самый простой вопрос, лежащий в душе каждого человека, от глупого ребенка до мудрейшего старца, – тот вопрос, без которого жизнь невозможна, как я и испытал это на деле. Вопрос состоит в том: «Что выйдет из того, что я делаю нынче, что буду делать завтра, – что выйдет из всей моей жизни?»
Иначе выраженный, вопрос будет такой: «Зачем мне жить, зачем чего-нибудь желать, зачем что-нибудь делать?« Еще иначе выразить вопрос можно так: » Есть ли в моей жизни такой смысл, который не уничтожался бы неизбежно предстоящей мне смертью?»

« Вообще отношение наук опытных к вопросу жизни может быть выражено так: Вопрос: Зачем я живу? – Ответ: В бесконечно большом пространстве, в бесконечно долгое время, бесконечно малые частицы видоизменяются в бесконечной сложности, и когда ты поймешь законы этих видоизменений, тогда поймешь, зачем ты живешь».

«Я спрашиваю: Зачем быть этой сущности? Что выйдет из того, что она есть и будет. И философия не только не отвечает, а сама только это и спрашивает. И если она – истинная философия, то вся ее работа только в том и состоит, чтоб ясно поставить этот вопрос. И если она твердо держится своей задачи, то она и не может отвечать иначе на вопрос: «что такое я и весь мир?» – «все и ничто»; а на вопрос: «зачем существует мир и зачем существую я?» – «не знаю».

«Было что-то подобное тому, что бывает в математике, когда, думая решать уравнение, решаешь тожество. Ход размышления правилен, но в результате получается ответ: а равняется а, или х=х, или 0=0. То же самое случилось и с моим рассуждением по отношению к вопросу о значении моей жизни. Ответы, даваемые всей наукой на этот вопрос, – только тожества».

«Так что, кроме разумного знания, которое мне прежде представлялось единственным, я был неизбежно приведен к признанию того, что у всего живущего человечества есть еще какое-то другое знание, неразумное – вера, дающая возможность жить.
Вся неразумность веры оставалась для меня та же, как и прежде, но я не мог не признать того, что она одна дает человечеству ответы на вопросы жизни и, вследствие того, возможность жить.
Разумное знание привело меня к признанию того, что жизнь бессмысленна, жизнь моя остановилась, и я хотел уничтожить себя. Оглянувшись на людей, на все человечество, я увидал, что люди живут и утверждают, что знают смысл жизни. На себя оглянулся: я жил, пока знал смысл жизни. Как другим людям, так и мне смысл жизни и возможность жизни давала вера «.

«Какие бы и кому бы ни давала ответы какая бы то ни была вера, всякий ответ веры конечному существованию человека придает смысл бесконечного, – смысл, не уничтожаемый страданиями, лишениями и смертью. Значит – в одной вере можно найти смысл и возможность жизни. И я понял, что вера в самом существенном своем значении не есть только «обличение вещей невидимых» и т. д., не есть откровение (это есть только описание одного из признаков веры), не есть только отношение человека к Богу (надо определить веру, а потом Бога, а не через Бога определять веру), не есть только согласие с тем, что сказали человеку, как чаще всего понимается вера, – вера есть знание смысла человеческой жизни, вследствие которого человек не уничтожает себя, а живет. Вера есть сила жизни. Если человек живет, то он во что-нибудь да верит. Если б он не верил, что для чего-нибудь надо жить, то он бы не жил. Если он не видит и не понимает призрачности конечного, он верит в это конечное; если он понимает призрачность конечного, он должен верить в бесконечное. Без веры нельзя жить «.

Что такое я? – часть бесконечного. Ведь уже в этих двух словах лежит вся задача.

«Все эти понятия, при которых приравнивается конечное к бесконечному и получается смысл жизни, понятия Бога, свободы, добра, мы подвергаем логическому исследованию. И эти понятия не выдерживают критики разума.

«Если бы не было так ужасно, было бы смешно, с какой гордостью и самодовольством мы, как дети, разбираем часы, вынимаем пружину, делаем из нее игрушку и потом удивляемся, что часы перестают идти.»

«Жизнь мира совершается по чьей-то воле, – кто-то этою жизнью всего мира и нашими жизнями делает свое какое-то дело. Чтоб иметь надежду понять смысл этой воли, надо прежде всего исполнять ее – делать то, чего от нас хотят. А если я не буду делать того, чего хотят от меня, то и не пойму никогда и того, чего хотят от меня, а уж тем менее чего хотят от всех нас и от всего мира.»

«Я приходил в ужас и начинал молиться тому, которого я искал, о том, чтоб он помог мне. И чем больше я молился, тем очевиднее мне было, что он не слышит меня и что нет никого такого, к которому бы можно было обращаться. И с отчаянием в сердце о том, что нет и нет Бога, Я говорил: «Господи, помилуй, спаси меня! Господи, научи меня, Бог мой!» Но никто не миловал меня, и я чувствовал, что жизнь моя останавливается.
Но опять и опять с разных других сторон я приходил к тому же признанию того, что не мог же я без всякого повода, причины и смысла явиться на свет, что не могу я быть таким выпавшим из гнезда птенцом, каким я себя чувствовал. Пускай я, выпавший птенец, лежу на спине, пищу в высокой траве, но я пищу оттого, что знаю, что меня в себе выносила мать, высиживала, грела, кормила, любила. Где она, эта мать? Если забросили меня, то кто же забросил? Не могу я скрыть от себя, что любя родил меня кто-то. Кто же этот кто-то? Опять Бог.»

«Живи, отыскивая Бога, и тогда не будет жизни без Бога». И сильнее чем когда-нибудь все осветилось во мне и вокруг меня, и свет этот уже не покидал меня.»

«Смысл этот, если можно его выразить, был следующий. Всякий человек произошел на этот свет по воле Бога. И Бог так сотворил человека, что всякий человек может погубить свою душу или спасти ее. Задача человека в жизни – спасти свою душу; чтобы спасти свою душу, нужно жить по-божьи, а чтобы жить по-божьи, нужно отрекаться от всех утех жизни, трудиться, смиряться, терпеть и быть милостивым.»

«В это время, вследствие моего интереса к вере, я сближался с верующими разных исповеданий: католиками, протестантами, старообрядцами, молоканами и др. И много я встречал из них людей нравственно высоких и истинно верующих. Я желал быть братом этих людей. И что же? – То учение, которое обещало мне соединить всех единою верою и любовью, это самое учение в лице своих лучших представителей сказало мне, что это все люди, находящиеся во лжи, что то, что дает им силу жизни, есть искушение дьявола и что мы одни в обладании единой возможной истины. И я увидал, что всех, не исповедующих одинаково с нами веру, православные считают еретиками, точь-в-точь так же, как католики и другие считают православие еретичеством; я увидал, что ко всем, не исповедующим внешними символами и словами свою веру так же, как православие, – православие, хотя и пытается скрыть это, относится враждебно, как оно и должно быть, во-первых, потому, что утверждение о том, что ты во лжи, а я в истине, есть самое жестокое слово, которое может сказать один человек другому, и, во-вторых, потому, что человек, любящий детей и братьев своих, не может не относиться враждебно к людям, желающим обратить его детей и братьев в веру ложную. И враждебность эта усиливается по мере большего знания вероучения. И мне, полагавшему истину в единении любви, невольно бросилось в глаза то, что самое вероучение разрушает то, что оно должно произвести.«

«Нельзя ли, – говорил я, – выше понимать учение, так, чтобы с высоты учения исчезали бы различия, как они исчезают для истинно верующего? Нельзя ли идти дальше по тому пути, по которому мы идем с старообрядцами? Они утверждали, что крест, аллилуйя и хождение вокруг алтаря у нас другие. Мы сказали: вы верите в Никейский Символ, в семь таинств, и мы верим. Давайте же держаться этого, а в остальном делайте, как хотите. Мы соединились с ними тем, что поставили существенное в вере выше несущественного. Теперь с католиками нельзя ли сказать: вы верите в то-то и то-то, в главное, а по отношению к filioque и папе делайте, как хотите. Нельзя ли того же сказать и протестантам, соединившись с ними на главном? Собеседник мой согласился с моей мыслью, но сказал мне, что такие уступки произведут нарекания на духовную власть в том, что она отступает от веры предков, и произведут раскол, а призвание духовной власти – блюсти во всей чистоте греко-российскую православную веру, переданную ей от предков.»

«И я все понял. Я ищу веры, силы жизни, а они ищут наилучшего средства исполнения перед людьми известных человеческих обязанностей. И, исполняя эти человеческие дела, они и исполняют их по-человечески.»

«Прежде я бы сказал, что все вероучение ложно; но теперь нельзя было этого сказать. Весь народ имел знание истины, это было несомненно, потому что иначе он бы не жил. Кроме того, это знание истины уже мне было доступно, я уже жил им и чувствовал всю его правду; но в этом же знании была и ложь. И в этом я не мог сомневаться.»

И волей-неволей я приведен к изучению, исследованию этого писания и предания, – исследованию, которого я так боялся до сих пор.»

«Что в учении есть истина, это мне несомненно; но несомненно и то, что в нем есть ложь, и я должен найти истину и ложь и отделить одно от другого. И вот я приступил к этому. «

Источник

Размышления по Исповеди Льва Толстого гл 1-3

«Невольно мне представлялось, что там где-то есть кто-то,
который теперь потешается, глядя на меня, как я целые 30-40 лет жил,
жил учась, развиваясь, возрастая телом и духом, и как я теперь, совсем
окрепнув умом, дойдя до той вершины жизни, с которой открывается вся она,
— как я дурак дураком стою на этой вершине, ясно понимая, что ничего в жизни
и нет, и не было, и не будет. А ему смешно. »
(Исповедь, Гл.4, абзац 6)

«Но есть ли или нет этот кто-нибудь, который смеется надо мной,
мне от этого не легче. Я не мог придать никакого разумного смысла
ни одному поступку, ни всей моей жизни»
(Исповедь, Гл.4, абзац 7)

И тем еще дорого это произведение, что оно очень искренне и от души написано и поднимает вопросы, которые мы сами тысячу раз себе задавали…

Исповедь графа Толстого состоит из 16 частей или глав.
Каждая из глав посвящена своей теме.

Первые 3 главы посвящены совершенствованию самоё себя (где с тонким юмором описано это самосовершенствование).
Оно имеет место быть (совершенствование), но при выбрасывании из него замысла Творца, принимает довольно прискорбно-ироничный вид, так как суть выброшена…

Совершенствование возможно в различных областях – в профессии, в спорте, в искусстве – да в чем угодно… Но если выбрасывать из этого Замысел Творца – совершенствование превращается в работу «подмастерья», вместо того, чтобы самим быть творцами…

И первые три главы Исповеди посвящены такому совершенствованию – совершенствованию «вообще» (как это бывает в молодые годы), совершенствованию в искусстве, где было модно и легко совершенствоваться, только все не знали чему (как мягко замечает Лев Толстой), и так же совершенствованию через Прогресс, который не имеет духовного вектора, поэтому развивается сразу почти одновременно во все стороны (и к хорошему, и к плохому), и курс которого Лев Толстой точнейше определил словами – «нас несет куда то…».

«И это сделалось со мной в то время, когда со всех сторон было у меня то
что считается совершенным счастьем! :
это было тогда, когда мне не было пятидесяти лет.
У меня была добрая, любящая и любимая жена, хорошие дети,
большое имение, которое без труда с моей стороны росло и увеличивалось.
Я был уважаем близкими и знакомыми,больше чем когда-нибудь прежде был
восхваляем чужими и мог считать, что я имею известность, без особенного самообольщения.»
(Исповедь, Гл. 4, абзац 5)

«Душевное состояние это выражалось для меня так:
жизнь моя есть какая-то кем-то сыгранная надо мной глупая и злая шутка.
Несмотря на то что я не признавал никакого «кого-то», который бы меня сотворил,
эта форма представления, что кто-то надо мной подшутил зло и глупо,
произведя меня на свет, была самая естественная мне форма представления.»
(Исповедь, гл.4, абзац 6)

Очень бы хотелось разобраться в этом душевном состоянии, которое посещает может многих, но хотелось, чтоб не посещало.

ГЛАВА 1 – «СОВЕРШЕНСТВОВАНИЕ САМОЁ СЕБЯ»

Потому этот труд дорог мне, что он очень искренне написан и потому что мы сами задавали себе тысячу раз эти или подобные вопросы, как и многие из живущих на Земле…

Исповедь графа Толстого состоит из 16 частей.

Первая из них посвящена совершенствованию самоё себя и что из этого получается, если выбросить душу… Позволю себе предвосхитить события и процитировать некоторые строки из 5-ой части Исповеди, где Лев Николаевич негодует на духовные начала Вселенной…

Не знаю почему Толстого так раздражали некоторые объяснения нашего существования, как например в 12 и 13 абзацах 5 части Исповеди – и эти объяснения он считал неприемлимыми – такие как :

Из игнорирования человечеством этих духовных начал (см. жизнь вокруг себя) вовсе не следует плохость самих духовных начал – если ученики плохи, то из этого не следует, что и математика порочна в своем начале – так же и с духовными учениями….

Нет ничего плохого или смешного в том, чтобы тренировать свое тело, душу и ум – это никак не возбраняется при условии, что и душа как бы «не дремлет» и не опускается ниже всего выше-перечисленного… Ну Лев Николаевич немного осмеял это своё юнешеское «совершенствование», тогда как оно не смешно, а скорее недо-законченно (почему то главный элемент выброшен – душа…) – и он пишет о нем так :

«Теперь, вспоминая то время, я вижу ясно, что вера моя – то, что, кроме животных инстинктов, двигало моею жизнью, – единственная истинная вера моя в то время была вера в совершенствование. Но в чем было совершенствование и какая была цель его, я бы не мог сказать. Я старался совершенствовать себя умственно – я учился всему, чему мог и на что наталкивала меня жизнь; я старался совершенствовать свою волю – составлял себе правила, которым старался следовать; совершенствовал себя физически, всякими упражнениями изощряя силу и ловкость и всякими лишениями приучая себя к выносливости и терпению. И все это я считал совершенствованием.» («Исповедь, конец 1-ой части

Но душа не рассматривалась потому, что в 1838 году учащимися Гимназии Льва Николаевича Толстого было сделано «открытие», что Бога нет… :

«Открытие состояло в том, что бога нет и что все, чему нас учат, одни
выдумки (это было в 1838 году). Помню, как старшие братья
заинтересовались этою новостью, позвали и меня на совет. Мы все, помню,
очень оживились и приняли это известие как что-то очень занимательное и
весьма возможное.» (Исповедь – начало 1-ой части).

Ну при таком перекособоченном «совершенствовании» рано или поздно должны были проявиться пробелы такого «совершенствования» (с выброшенной душой…). Позволю себе привести здесь свой любимый свой же стих «Отряд» о Душе и её отсутствии :

«Отряд не заметил потери бойца! // строчка из «Гренады»
А это и было началом конца. » // кто-то дописал 2-ую строчку
Боец тот по имени «Ум и Душа», // а я уж весь стих написала
Что бросили в спешке, ускорив свой шаг.

Кривая дорога не очень быстрей
Но все устремляются к счастью по ней!
А чем она лучше прямого пути?,
Что вместе с Душою ты можешь пройти?»

Вот так «совершенствовал» себя 10 лет Лев Николаевич Толстой по принципу

Ну душа была выброшена видимо вследствие незабвенного «окрытия» 1838 года, что Бога нет. (см. начало Исповеди).

Далее (в конце 1-ой части Исповеди) говорилось и неком нравственном совершенствовании, которое не сильно понятно в чем заключалось, но при выбросе из него души, быстро сводилось к желанию превосходства над другими людьми, о чем прекрасно с иронией и очень глубоким смыслом пишет сам граф Толстой :

«Началом всего было, разумеется, нравственное совершенствование, но скоро
оно подменялось совершенствованием вообще, т.е. желанием быть лучше не
перед самим собою или перед богом, а желанием быть лучше перед другими
людьми. И очень скоро это стремление быть лучше перед людьми
подменилось желанием быть сильнее других людей, т. е. славнее, важнее,
богаче других.»

На этом заканчивается 1-ая часть Исповеди и юношеское неокрепшее, но очень искреннее совершенствование Льва Николаевича Толстого…

ГЛАВА 2-ая – ПИСАТЕЛЬСКАЯ СРЕДА

стих мой, но о том же самом

«Путь одиночества в ночи // в ночи жизни
Не сладкий путь…
И только свет твоей свечи // свет души путника
Не даст свернуть…

Крутой подъем и низкий спуск –
Души обрыв…
Все проходили мы не раз,
В себе всё скрыв… //не выставляя на люди

Бывает день – бывает час,
Когда один
Ты оставался и не раз //с каждым такое наверное бывало
Во тьме пути…»

Но человек не должен оставаться один!, что к сожаленью в век конформизма и не редкость…

В романе «Доктор Живаго» Борис Пастернак прекрасно описывает и корни конформизма и трагедию неповторимой человеческой души :

«ГЛАВНОЙ БЕДОЙ, КОРНЕМ БУДУЩЕГО ЗЛА БЫЛА УТРАТА ВЕРЫ В ЦЕНУ СОБСТВЕННОГО МНЕНИЯ. (вообразили, что время, когда следовали внушениям нравственного чутья, миновало, что теперь надо петь с общего голоса и жить чужими, всем навязанными представлениями.» («Доктор Живаго», часть 13, гл.14)

«Всякий раз, когда я пытался выказывать то, что составляло самые задушевные
мои желания: то, что я хочу быть нравственно хорошим, я встречал презрение
и насмешки; а как только я предавался гадким страстям, меня хвалили и
поощряли.» (Исповедь, часть 2, абзац 1)

«Я шел в ночи совсем один, стих мой
Как дикий пес,
Хвост опустив, совсем без сил
Удел свой нес…

И не расскажешь никому –
И не поймут… (а сейчас и не стремятся к пониманию)
И так в толпе, совсем одни, //в толпе, но не найденные близким чел
Порой живут…. » (многие люди живут)

Ну а далее во 2-ой части Исповеди Льва Толстого (которую знатоки считают лучшим произведением Л.Н,Толстого) показана ПОСРЕДСТВЕННАЯ писательская среда, куда он попал после службы в армии и по которой почему то Лев Николаевич стал судить почти о всех писателях и поэтах, как о людях ничтожных, пустозвонных и самолюбивых – таких возможно предостаточно в любой сфере деятельности, не только в писательской. При этом очень точно и с тонкой иронией критикуя эту среду, он почему то совершенно забывет о Гете и Шекспире, Пушкине и Гейне, о прекрасных картинах и мировых (или даже рядовых) шедеврах, поднимающих душу над действительностью наших материальных проблем и сложных схем…

«Я – художник, поэт – писал, учил, сам не зная чему» (писал далее Толстой)

«Мне за это платили деньги, у меня было прекрасное кушанье, помещение,
женщины, общество, у меня была слава. Стало быть, то, чему я учил, было
очень хорошо. (/*как тонко подмечена вывернутость взглядов – раз хорошо платят, стало быть и ты хорош,
хотя хорошо платить могут и плохие дела*/ примеч. моё)»

«Взгляд на жизнь этих людей, моих сотоварищей по писанию, состоял в том,
что жизнь вообще идет развиваясь и что в этом развитии главное участие
принимаем мы, люди мысли, а из людей мысли главное влияние имеем мы –
художники, поэты.»

И как говорил Пастернак в «Докторе Живаго»:
(Б.Пастернак «Доктор Живаго», часть 14, гл. 8)
«В такие минуты Юрий Андреевич (поэт и врач) чувствовал,
что ГЛАВНУЮ РАБОТУ (стихи) СОВЕРШАЕТ НЕ ОН САМ, НО ТО,
ЧТО ВЫШЕ ЕГО, ЧТО НАХОДИТСЯ НАД НИМ И УПРАВЛЯЕТ ИМ,
А ИМЕННО: СОСТОЯНИЕ МИРОВОЙ МЫСЛИ И ПОЭЗИИ»

– так что поэты и где-то и пишут интуитивно – они открытый канал для мировой мысли и поэзии (словами Пастернака) – и почему это высмеял Лев Толстой, свалив в одну кучу посредственность и серьезных людей, непонятно…

Поскольку человек единственное из существ, которыму необходимо осмысленное существование, Лев Николаевич Толстой очень тонко описал эту подмену веры (выбросив однако слово Бог) – ведь человеку необходимо во что-то верить – в Высшие силы, в себя, в материализм неконец – это необходимость человеческого существа – это его естество – таким его создал Бог…

В конце позапрошлого столетия была модна вера в Прогресс. Эта вера в Прогресс сменила у Льва Николаевича веру в поэзию и писательство, которая в свою очерель когда то сменила веру в «совершенствование»..

Не могу не привести слова из Торы (записи Синайской Проповеди) :
«Если нет Торы — нет морали; если нет морали — нет Торы. Если нет мудрости — нет трепета [пред Творцом]; если нет трепета [пред Творцом] — нет мудрости. Если нет проникновения в суть вещей — нет знаний; если нет знаний — нет проникновения в суть вещей.» (Гл. 3, мишна 17 священного Трактата Авот (свод нравственных законов Торы (Синайской Проповеди))…

Это очень точные и мудрые слова – т.е уважение к Творцу должно превышать уважение к наукам, им же созданным… Это понятно. Творец первичен – всё созданное им – это лишь производные…

Мне лично, как современному человеку, тоже не очень приятны слова, что мы всё время должны трепетать перед Всевышим… Но одно дело в чем то отстаивать свою индивидуальность, где то не до конца соглашаться, что мы просто рабы или живые игрушки Бога, а совсем другое дело – отрицать Бога!

Это всё равно как иногда спорить со своим реальным отцом или отрицать отца вовсе! Мы тоже ж иногда спорили со своими родителями – но не отрекались же от них? Это очень серьёзные вещи, которые довольно трудно понять современному нигилистично настроенному человеку.

Не могу здесь не привести свой стих об Исповеди Льва Толстого не ради любования надеюсь, а ради сути… :

Не греют слава и семья //признание самого Толстого
И даже денег звон
И то, что он во тьме «дурак»
Внезапно понял он.

Как будто кто-то подшутил,
И даже свысока
Смеется издали над ним,
Глядя на «дурака». // признание из Исповеди, часть IV «Невольно мне представилось, что есть кто-то.

А «дураку» так тяжело,
Что трудно рассказать,
И он как будто всем назло
Встает с утра опять.

И в пик отчаянья к нему
Приходит зов души,
Что надо даже не умом,
А сердцем больше жить. // часть ХII, с 1-го абзаца

И он внимает глубине
И верности души
И хочет у нее спросить
Как дальше ему жить?

Но шаг за шагом к вере шел
И Бога он искал,
Чтоб в мире праздном и чужом
Иметь свой идеал

И вроде Бога и нашел,
Как смысл Бытия,
Но только Бог не объяснил
От «А» всё и до «я». //часть ХV, конец 3 абзаца «И мне, полагавшему истину в единении любви,
невольно бросилось в глаза то, что само вероучение разрушает то, что оно должно произвести.

И он задумался опять,
Что «смысл» в жизни есть? // Лев Николаевич Толстой задумался.
И что «добро», и что есть «зло»?
И долг, и (. ), и честь.

И почему Бог не един? //и вероисповедований много и их нетерпимости друг к другу немало.
И всё не просто так?
И смысл опять не объясним,
А он опять «дурак».

Но Бог – Творец…
Свой идеал возможно ищет Он // как создать житие на Земле
В душе не только и людей
Есть свой Армагеддон. // возможен и такой поворот событий

И надо вместе нам искать,
И выход сей найти, // людям, и не только людям.
Хоть может в жизни и не раз
Поспорим на пути. // пути поисков и познания истины.

Развитие жизни «вообще» подразумевает развитие во все стороны – и к хорошему и к плохому одновременно – поэтому развитие человечества и цивилизации дают одновременно и блага и страшные последствия этого развития… И если Мир стоит на пороге третьей Мировой войны, то она и будет по сути нашим Апокалипсисом, сделанным уже только руками самого человека…

Так что развитие «вообще», без внутреннего духовного вектора, довольно чревато. и уж никак не является спасением жизни или её осмыслением… К чему Лев Николаевич Толстой в конце 3-ей главы и приходит и в начале 3-ей главы пишет :

«Жизнь в Европе и сближение мое с передовыми и учеными
европейскими людьми утвердило меня еще больше в той вере
совершенствования вообще, которой я жил, потому что ту же
самую веру я нашел и у них. Вера эта приняла во мне ту
обычную форму, которую она имеет у большинства
образованных людей нашего времени.

Вера эта выражалась словом «ПРОГРЕСС».
[вера в Бога заменилась верой в прогресс – свято место пусто не бывает… прим. мое]

Тогда мне казалось, что этим словом выражается что-то. Я не понимал еще
того, что, мучимый, как всякий живой человек, вопросами, как мне лучше
жить, я, отвечая: жить сообразно с Прогрессом, – говорю совершенно то же,
что скажет человек, несомый в лодке по волнам и по ветру, на главный и
единственный для него вопрос: «Куда держаться?» – если он, не отвечая на
вопрос, скажет: «Нас несет куда-то».
(Исповедь Льва Николаевича Толстого, начало 3-ей Главы).

И не менее точно выражены попытки внутреннего духовного прозрения – буквально за словами «нас несет куда-то» (точнейшее направление современного прогресса), в начале 3 главы Лев Николаевич замечает:

Как точно сказано! – «не разум, но чувство!» восставало против слепой веры в прогресс – т.е против развития одновременно во все стороны сразу – и к хорошему, и к плохому… «Не разум, но чувство» восставало против этого… плаванья во все стороны одновременно. «не разум, но чувство» восставало против этого курса – «нас несет куда-то…».

Первые звоночки не такой уж идеальности Прогресса дали о себе знать при виде казни человека в столь просвященном и цивилизовано-«прогрессивном» Париже… Боль, кольнувшая в сердце, впервые позволила Льву Николаевичу Толстому усомниться в столь благостности Прогресса :

«Так, в бытность мою в Париже, вид смертной казни обличил мне шаткость моего суеверия прогресса.»
(Л.Н.Толстой «Исповедь», начало 3-ей главы)

Вот за что держится современная нынешняя цивилизация, которая конечно иногда «мед лижет языком», но как долго сможет продержаться? – what is the question…

Источник